Война «ежей» - "Братья Мормаревы". Страница 38

— Если ты каждый день станешь приносить шестерки и примешься меня разорять на десять, а то и двадцать левов, придется опять идти в школу — теперь уже просить учителей снижать тебе отметки, — пошутил отец.

Ночью Маляка спал плохо.

Утром, оставшись один, мальчик принялся за уроки, но заниматься ему не хотелось: шестерка совсем отбила у него охоту учиться. Он побежал к киоску за газетой — вдруг напечатали статью о спортплощадке? Интересно, сколько снимков поместят в газете? Когда их фотографировали, он все старался встать в центре.

Маляка просмотрел газету и отправился к Камену. Приятель делал уроки. Его братишек после их недавнего исчезновения приняли в детский сад, и теперь дедушка Камена спокойно предавался игре в нарды.

— И сегодня ничего, — разочарованно кивнул Маляка на газету.

— Не волнуйся, материал не могут не напечатать.

— Конечно, не могут. Вот шуму-то будет, когда напечатают! Два года назад незаконно построенные дачи под Софией снесли бульдозерами. Как думаешь, и к нам во двор пришлют бульдозер?

— Ты-то, конечно, посоветовал бы разбомбить гаражи с воздуха, — улыбнулся Камен. — Учебный год уж кончается, чего не делаешь уроки?

— Если гаражи снесут в ближайшие десять дней, как раз поспеют к нашим каникулам! — обрадовался Маляка.

Зазвонил телефон. Приятель из шестого «А» сообщил, что в газете пока ничего нет.

Директор школы имени Кирилла и Мефодия стоял у окна и смотрел, как дети с шумом выбегают во двор. Судя по всему, директор был рассержен. В дверь постучали, и кто-то вошел в кабинет. Не оборачиваясь, директор пригласил:

— Входи, Добрева, входи, пожалуйста!

Он знал, что это она. В голосе его звучала горечь.

Добрева подошла к окну и тоже стала смотреть на детей, весело идущих по улице.

— Счастливые, — улыбнулся директор. — И ты сделала для этого немало.

— Знаю, — подтвердила Добрева. — Но и вы тоже.

Директор подошел к письменному столу. Он не ожидал такого ответа и растерялся: в голосе Добревой было что-то вызывающее.

— Садись, пожалуйста, — указал он на кресло.

Добрева села, внешне она держалась очень спокойно, а вот директор нервно барабанил пальцами по столу.

— За контрольную по математике ты всем поставила шестерки, хотя некоторые ученики решили всего одну задачу. Могу ли я узнать, почему ты так выставила оценки?

— Вы же настаивали, чтобы Малякову я поставила шесть. У меня не было оснований не поставить шесть и всем остальным.

— Послушай, кому нужна эта демонстрация? Я думал, мы поняли друг друга, а ты взялась выкидывать номера. Одно дело повысить успеваемость ученику, другое — всей школе.

Грустная улыбка появилась на лице Добревой.

— Ах, товарищ директор, я так мечтала стать врачом. Знаете, почему не стала? Потому что мне на экзаменах не хватило пяти сотых балла. Представляете — пяти сотых! По всей видимости, вместо меня приняли того, кому вот так завысили отметку. Понимаете меня? Я не хочу быть несправедливой.

Маляка решил убежать из дома: в школе только и говорили о том, что успехами по математике ребята обязаны его отцу. Слабые ученики радовались происходящему, сильные поддразнивали Маляку, а Панта чувствовал себя просто ограбленным: у него в контрольной не было ни единой ошибки, и шестерка вполне заслуженна! Первая безупречная контрольная по алгебре, а его уравняли с четверочниками. Вот и старайся после этого, думал Панта.

Складывая вещи в чемодан, Маляка еще не знал, куда ему направиться. Главное — уйти из дома. И тут он вспомнил о Добролюбе — вот куда он пойдет. У Добролюба можно пожить, к тому же, глядишь, Добролюб что-нибудь и придумает: он и товарищ хороший, и не дурак.

Никем не замеченный, Маляка выбрался из дома, встретился на улице с бабушкой Гинкой, поздоровался с ней так любезно, что соседка ничего не заподозрила. К счастью, и в трамвае знакомых не повстречалось.

Увидев несчастное Малякино лицо и чемодан в руках, Добролюб понял, что дело серьезное.

— Что у тебя случилось?

— Можно, я поживу у вас дней десять?

Добролюб растерялся — десять дней, гость на десять дней… Он же не взрослый, чтобы мог сам решать такие вопросы. Присев на кушетку, Добролюб задумался, а Маляка продолжал стоять посередине комнаты.

— Десять дней?

— Может быть, и меньше. Домой я больше не вернусь. Родители выставили меня на посмешище.

— Вечно родители вмешиваются в наши дела, вот и твой отец… Это ведь все равно, что ты направился бы к его начальнику — пусть, мол, увеличит зарплату твоему отцу.

— Я бы пошел, — признался Маляка, — но папа этого не поймет. Еще поколотит.

Наступило молчание. Маляка тем временем осматривал комнату. Он был здесь уже не в первый раз, но сейчас обдумывал, где он мог бы спать — в комнате стояла одна кушетка.

— Я мог бы спать и на полу, — признался он.

Добролюб молчал, и Маляка почувствовал себя неловко.

— Ты спроси у своей мамы…

— Она сразу позвонит твоим домашним! — уверенно заявил Добролюб. — Знаешь, родители — страшная мафия!

Маляка не знал точного значения слова «мафия», но даже если бы знал, что толку? Облегчит ли это его тяжелое положение бездомного?

Мальчик уже сожалел о своем смелом решении оставить отчий дом. Кто его заставляет убегать из дому?! Разве может он жить без родителей, а они без него?! Маляка старался прогнать эти тревожные мысли, но напрасно. С каждой секундой он все отчетливее понимал, что совершил глупость.

— Что же теперь делать? — в полном отчаянии воскликнул Маляка.

— Чем скорее вернешься домой, тем будет лучше, — посоветовал Добролюб.

Как прекрасно, что он пришел именно сюда, к Добролюбу! Вот уж верно говорится: «Ум хорошо, а два лучше».

Маляка взял чемодан.

— Спасибо!

— Не за что, — откликнулся Добролюб. — Я тебя провожу.

Мальчики прошли через гостиную, где мама Добролюба, как обычно, играла на пианино.

— Добри! — позвала она.

— Да, мама.

— Ты куда?

— Я скоро вернусь.

Пианино зазвучало снова, повторялось одно и то же упражнение. Маляке хотелось спросить у Добролюба, как это он переговаривается с мамой через стеклянную дверь, но не решился. Вопрос показался ему неуместным.

— Она играет целыми вечерами? — удивился Маляка.

— Да, но не позже десяти вечера. А то соседи начнут стучать и сверху, и снизу.

Маляка вздохнул: вот так, хочешь добиться успеха, надо заниматься с утра до вечера — и в игре на пианино, и в спорте, и в математике, все равно.

Добролюб увидел, что товарищ совсем повесил нос, и принялся его успокаивать:

— Да родители ни о чем и не догадаются! Еще так рано! А хочешь, оставь у меня чемодан, завтра я его тебе принесу.

— Теперь уже все равно.

— Нет, не все равно! Начнут спрашивать, где ты да что ты…

— Они знают, — буркнул Маляка.

— Как знают?

— Я оставил им письмо.

— Какое письмо?

— Прощальное.

Добролюб закусил губу:

— Боюсь, тогда все так просто не обойдется.

— Вот то-то и оно, — вздохнул Маляка.

Мальчики не стали садиться на трамвай, а решили пойти пешком, хотя до дома Маляковых было довольно далеко. Когда они подходили к дому, уже начало темнеть.

Родители Маляки вернулись домой как обычно — к шести часам вечера. Отсутствие сына их не удивило — он частенько после школы где-нибудь болтался, но через час мама Маляки обнаружила прощальное письмо сына, приколотое булавкой к спинке кровати. Мама прочитала письмо и громко заплакала. Отец, в испуге выхватив из ее рук письмо, прочитал прощальное послание сына, и лицо его налилось кровью.

— Пишет — наши пути разошлись. Вот глупец! — негодовал он.

— Скорей бежим его искать, скорей, слышишь? — Мама была в отчаянии.

— Вернется! — крикнул отец. — Никуда не денется! Еще увидимся!

Вдруг послышалось, как открывается входная дверь. Отец бросился в прихожую, за ним мама. На пороге стоял Маляка, но не один, а с приятелем. Добролюб решил подняться с товарищем наверх — при чужом человеке отец не очень-то разойдется. Но отец был вне себя от гнева, мама кинулась к мальчикам, неловко толкнула Добролюба, и ему досталась пощечина отца Маляки. Никола Маляков почувствовал себя весьма неловко: схватив сына за ухо, он потащил его в спальню, и там они оставались довольно долго.