На тихой улице - Карелин Лазарь Викторович. Страница 33

— Кражи?! — в ужасе повторил Коля. Словно пробудившись ото сна, он потер руками свои побелевшие щеки.

Работник уголовного розыска прошел через коридор и открыл дверь на лестницу.

— Проходите, — сухо сказал он.

Симагин повернулся и, разом потяжелевший, ссутулившийся, сделал несколько медленных шагов.

— Тут билет, деньги! — шепнул он одними губами Коле, незаметным движением выхватывая из кармана и всовывая в руку оторопевшего мальчика маленький пакет. — Беги!

— Стой! — заметив пакет, приказал работник уголовного розыска. — Дать сюда!

Смятение охватило Колю. Не помня себя, не отдавая отчета в том, что делает, он кинулся по коридору к кухне, туда, где за полуотворенной дверью виднелись ступеньки черного хода.

— Назад! — бросился вслед за ним молодой человек. — Стой!

— Это еще зачем? — резко остановил его Беляев. — Одумается и вернется. Сам! — Беляев в упор смотрел на Симагина: — А вы как думаете, Симагин?

Симагин неопределенно пожал плечами и, опустив голову, переступил через порог.

А Коля уже был во дворе. То и дело оглядываясь, не гонятся ли за ним, потеряв способность думать, способность контролировать свои поступки, он действовал сейчас, движимый лишь одним чувством ужаса перед тем, что увидел и услышал там, в коридоре своей квартиры.

Вот он, метнувшись через двор, пробежал мимо гаражей и машин, мимо удивленно глядевших ему вслед шоферов и ребятишек, мимо вошедшего в это время во двор Алексея Кузнецова. Вот увидел прислоненный к стене гаража мотоциклет. Это был тот самый мотоциклет, на котором давал ему покататься Симагин.

Еще секунда — и Коля уже сжимал руками резиновые трубки руля, уже дал газ и с места, рывком, вынесся через туннель дома на улицу.

Вовсю светило яркое поутру солнце. На улице было немноголюдно, тихо, лишь две — три машины виднелись на ее асфальтовом полотне от конца до конца. Но там, где тихая улица неприметно сливалась с центральной магистралью, как и всегда суматошно звучали сирены автомобилей, вспыхивали сигнальные огни углового светофора и в пролетах между зданиями бесконечной вереницей шли пешеходы.

Пригнувшись к рулю, Коля вынесся на улицу и, точно страшась мирной тишины, встретившей его здесь, добавил скорость.

— Стой! Куда же ты? — уловив недоброе в том, с какой безрассудной скоростью повел Коля машину, крикнул Алексей, выбегая следом за ним на улицу.

Но Коля уже ничего не видел, кроме серого мелькания стен, ничего не слышал, кроме рева мотора. Он гнал свою машину все вперед и вперед — туда, где плыл непрерывный поток людей, где, весело перемигиваясь, вспыхивали и гасли сигнальные огни и где должна была произойти, где неизбежно должна была произойти катастрофа.

Маленькая девочка с букетом цветов в руках выбежала из дверей своего дома. Увидев несущийся мотоциклет, она выронила цветы на асфальт. Это была Настя. Лицо ее застыло в безмолвном крике.

Тихо, зловеще тихо стало на улице. Только ревел мотор мотоциклета да вдруг послышалась фортепьянная гамма, которую прилежно разучивал кто-то в деревянном домике с кисейными занавесками на окнах.

Остановились одна за другой машины. Остановилась, замерла вся жизнь на улице. Дрогнула и оборвалась нехитрая музыка за кисейными занавесками.

— Остановись! Остановись! — застыл на месте с протянутой вперед рукой Алексей.

И слова его, будто сказаны были они не шепотом, а во весь голос, набатным звоном отозвались сейчас в сердце каждого, кто находился на улице и был свидетелем неумолимо приближающейся беды.

— Остановись!..

Но вот уже вспыхнул в конце улицы тревожный красный сигнал светофора и стремительно взмахнул рукой, тщетно предостерегая мальчика, регулировщик.

Скорость, с которой несся Коля на мотоциклете, была слишком велика, чтобы можно было благополучно затормозить, когда мотоциклет достигнет запруженного людьми и машинами перекрестка. Бессознательно ощутив грозящую ему опасность, Коля все же успел рвануть в сторону руль, и машина, заваливаясь набок, въехала на тротуар.

Алексей и Настя подбежали к перекрестку, когда вокруг Быстрова уже собралась целая толпа.

— Сейчас, сейчас! — говорил милиционер-регулировщик. — Сейчас прибудет санитарная машина…

В лице милиционера не было ни кровинки, и, увидев это побелевшее лицо, казалось бы, столь привычного ко всяким уличным происшествиям человека, Алексей почувствовал, как и его от груди до лба облила холодная, дурманящая тревога. Такое смятение, такой страх за судьбу мальчика мог испытать сейчас разве что его отец, его старший брат. Но у Коли не было ни отца, ни брата, а мать ничего еще не знала о случившемся. И вышло, что совсем сторонний человек, народный судья Алексей Кузнецов, как старший брат, как близкий друг, прошел сейчас через расступившуюся толпу и, опустившись на колени возле лежавшего в забытьи мальчика, со страхом и надеждой заглянул ему в лицо. Но, прежде чем сделать это, чувствуя рядом с собой неотступно следовавшую за ним Настю, Алексей обернулся к девочке и как можно спокойнее, даже заставив себя улыбнуться, сказал ей:

— Ничего, ничего, не волнуйся. Ну, ушибся. Ты только не реви, а то он же над тобой после станет смеяться.

Коля будто спал, все еще храня в сдвинутых бровях отчаянную решимость, с которой несся он только что по улице, и ни страха, ни боли не было в его лице.

Голова мальчика покоилась на коленях какой-то пожилой женщины, которая — Алексей сразу же заметил это — держалась спокойно и уверенно, как мог бы держать себя сейчас только врач.

Так и оказалось.

— Я врач, — сказала женщина, обращаясь к Алексею. — Проходила мимо… — Она помолчала и, как бы отвечая на безмолвный вопрос Алексея, добавила: — Насколько я могу судить, ничего страшного не случилось. Вы родственник?

— Сосед, — сказал Алексей. — Так вы думаете, ничего страшного?

— Насколько я могу судить, — повторила женщина. — Сейчас мальчика доставят в больницу, и тогда все станет ясным.

— В больницу? — испуганно прошептала Настя, словно только теперь поняв, как велико несчастье, случившееся с ее другом. Разрыдавшись, она уткнулась в плечо Алексея.

— Сестренка? — участливо взглянув на девочку, спросила Алексея женщина.

— Нет.

И тогда женщина, не скрывая изумления, еще раз внимательно посмотрела и на бледного, встревоженного молодого человека и на безутешно плачущую маленькую девочку.

А вокруг них слышались приглушенные голоса, кто-то всхлипывал, кто-то громко выражал нетерпение по поводу того, что так долго нет санитарной машины.

— Где я?.. Кто это?.. — с трудом открывая глаза, но не узнавая ни Алексея, ни Насти, тихо, спросил Коля.

— Это твои друзья, мальчик, — наклонясь над ним, сказала женщина. — Твои друзья…

И что-то дрогнуло в лице Коли. Расплывчатые, неясные образы склонившихся над ним людей приняли более четкие очертания. Должно быть, узнав Алексея и Настю, он с трудом, еле слышно прошептал:

— Я не виноват… Я не знал…

Не в силах произнести ни слова, Настя только быстро-быстро утвердительно закивала ему в ответ головой.

24

Все было поставлено Лидией Андреевной под вопрос: и прошлое, и настоящее, и будущее. Все ей хотелось изменить, поломать в жизни; от горя, от досады на самое себя себе же и близким причинить боль. Ее сын, ее Коля, с разбитой головой, с израненными руками лежал сейчас в больнице, и думать об этом — а она только об этом одном и думала — было невыносимо.

Дмитрий Алексеевич избегал оставаться с глазу на глаз с женой, да и дома старался теперь бывать как можно меньше. Он боялся ссоры, разрыва. Ему казалось, что жена ищет этой ссоры. И это было так.