Прекрасны ли зори?.. - Ракипов Шамиль Зиганшинович. Страница 54

Двенадцатый рассказ Гильфана

Мы с Чернопятко расстались в Гродно в первый день войны. А встретились мы с Иваном в Москве, в первый день окончания войны. До этого мы переписывались, иногда разговаривали друг с другом по телефону. Но что значат письма да телефонные звонки для друзей, которые не виделись уже несколько лет!

Чернопятко служил на Дальнем Востоке. В День Победы он прибыл в Москву на великий всенародный праздник.

Артиллерийские залпы на Красной площади возвестили всему миру об окончании войны, о нашей победе. Волнующие минуты переживала вся страна. Люди и смеялись от радости, и плакали. Я сидел дома у приёмника и вспоминал товарищей, с которыми довелось прошагать по стольким дорогам. Многим из них не суждено было дожить до победы.

Маргарита, празднично одетая, накрывала на стол. Старшая дочь помогала ей. Альфия возилась в углу с игрушками. Неожиданно из передней донёсся густой бас и раскатистый смех…

Иван не стал нажимать кнопку звонка. Он с шумом распахнул дверь и, поставив чемодан в прихожей, громко закричал:

— Гильфан, я приехал!

Мы обнялись. Долго стояли, не разнимая рук. У меня на глаза навернулись слёзы — впервые за всё время войны. Отступили на шаг друг от друга, глядим, будто всё ещё не веря, что наконец встретились. У Ивана тоже глаза увлажнились. А сам смеётся. Лицо у него смуглое от загара, обветренное. У глаз пролегли мелкие морщинки. И чуб не такой уже волнистый и густой, как был, — поредел. А виски словно мукой присыпаны.

Не знаю, сколько бы мы ещё стояли, если бы Маргарита не втащила нас в комнату и не усадила рядышком на диван.

— Как же так, Иван, не сообщил ни письмом, ни телеграммой!.. Как ты? Здоров ли?.. Поздравляю тебя, медведь, с днём нашей Победы!

— И тебя поздравляю, дружище!

Мы с Иваном просидели до самого утра. Вспоминали однополчан, товарищей, с которыми учились в академии, о том, сколько придётся трудиться, чтобы заново выстроить разрушенные войной города и деревни.

Иван рассказывал, как тревожно было все эти годы на дальневосточной границе.

Если бы японские империалисты не сосредоточили у нашей границы десятки дивизий, поджидая момента, чтобы вторгнуться на нашу землю, советские войска, стоявшие на той границе, принимали бы участие в разгроме немецких полчищ. Тогда наше победное знамя взвилось бы над рейхстагом ещё раньше. Но японцы преднамеренно сковывали наши силы на Дальнем Востоке — помогали тем самым своей союзнице, фашистской Германии. Поэтому и японцев мы помянули сегодня недобрым словом.

Минуло всего два месяца после окончания Великой Отечественной войны. А тут снова нависают над Родиной грозовые тучи. Они теперь сгущаются на Дальнем Востоке.

26 июля 1945 года на конференции в Потсдаме была принята декларация, в которой предлагалось милитаристской Японии безоговорочно капитулировать перед союзными войсками.

Но японское правительство отказалось капитулировать, и военные действия переместились на Дальний Восток.

Наша Советская Армия, закалившаяся в борьбе с фашистской Германией, повела стремительное наступление. Япония была уже почти побеждена. И тут американцы неожиданно провели неслыханную дотоле преступную и бессмысленную акцию: над Хиросимой и Нагасаки ими были сброшены две атомные бомбы. 2 сентября 1945 года Япония была вынуждена подписать акт о капитуляции. Исполнили это доверенные лица императора Японии — министр иностранных дел Мамору Сигемицу и начальник генерального штаба генерал Иосидзиро Умедзу на американском линкоре «Миссури».

Военные действия были прекращены. Группу японских военных преступников, в том числе и давно известных нам Мамору Сигемицу и Иосидзиро Умедзу, доставили в тюрьму Сугамо, где до этого томились прогрессивные люди страны.

16 декабря в Москве состоялась встреча министров иностранных дел пяти государств-победителей. На этой встрече был создан Дальневосточный международный военный трибунал — для суда над военными преступниками Японии. Его руководителем назначили главнокомандующего войсками союзных держав на Дальнем Востоке генерала армии США Дугласа Макартура.

Естественно, что мы, участники боёв на озере Хасан, за этими событиями следили с большим вниманием.

В августе 1947 года стало известно, что мне и нескольким моим товарищам придётся ехать на процесс в Токио в качестве свидетелей преступлений японцев в районе озера Хасан.

На нас возложена миссия отстаивать независимость и свободу нашей страны от посягательств империалистов. Мы видели своими глазами злодеяния, учинённые японцами на Дальнем Востоке, и на процессе в Токио должны дать показания.

…Наша столица готовилась к празднованию своего восьмисотлетнего юбилея. Улицы расцвечены кумачом. На лицах людей радостные улыбки. Всё реже замечаешь в глазах своих знакомых печать скорби и лишений, оставленную войной. Жизнь постепенно входит в своё прежнее русло.

Моя младшая дочурка Альфия пошла в первый класс. Радовались мы этому всей семьёй. Я сам отвёл её в школу. И Альфия тоже радовалась: всю дорогу щебетала и серьёзно сказала:

— Папа, когда я буду большая, я стану доктором.

Старшая сестра Альфии уже училась в пятом классе. Рита мечтала стать учительницей…

Моя сестрёнка Эмине приехала из Казани, где провела летние каникулы. Она жила у нас. В этом году Эмине должна была закончить педагогический институт. Ей предстояло сдавать государственные экзамены. У неё у самой времени было в обрез, но она видела, как мне трудно, понимала, что и я готовлюсь к ответственным испытаниям: приносила мне интересные английские книги. Я рассказывал ей, что в Токио судебный процесс будет вестись на японском и английском языках. Я решил восстановить свои знания по английскому, чтобы, давая показания по событиям 1938 года на озере Хасан, обойтись без переводчика. Вот и взялась в этом помочь мне сестрёнка Эмине.

Мы уверены в своей правоте, однако на душе неспокойно. Видно, и мои близкие провели не одну ночь без сна, думая обо мне, беспокоясь.

Прослышав, что я собираюсь в дальний путь, из Голубовки прибыли Халиулла-абзый и Шамгольжаннан-жинге. Из Казани приехали мама и отец, Гайша-апа и Калимулла-агай.

В день по нескольку раз мы всем семейством усаживались за столом. И всякий раз отец и Халиулла-абзый, люди, умудрённые житейским опытом, считали своим долгом давать мне наставления на дорогу, беспокоились. А может, их уже тогда тревожили недобрые предчувствия? Ведь говорят же, что близкие люди всегда чувствуют подстерегающую тебя беду. Я не впервые уезжал так далеко из дому, но ещё ни разу родные не собирались в нашем доме все вместе, чтобы проводить меня. А на этот раз…

Перед вылетом из Москвы мы с Иваном тоже ощущали волнение. Это и понятно — не в увеселительное путешествие отправлялись.

Перед самым отъездом нам очень захотелось повидаться с нашим третьим дружком — Рахилёй. Никто из нас не обмолвился даже словом об этом. А когда вышли прогуляться на улицу, не сговариваясь, пошли на почту, отправили ей телеграмму. Всего три слова: «Приезжай проводить. Ждём». Рахиля теперь жила в Казани, растила двоих ребятишек.

Телеграмму-то послали, это легко, а сами не уверены, приедет она или нет. Теперь Рахиля обременена семейными заботами.

— Муж её не отпустит, — задумчиво сказал Иван, когда мы вышли из почты. — Возможно ли, чтобы женщина, мать семейства, получив телеграмму от каких-то бывших дружков, тут же могла уехать из дому?

— Не бывших дружков, а от друзей детства, — поправил я Ивана.

— Это мы с тобой так считаем, — усмехнувшись, заметил Иван.

— А мне всё кажется, что приедет. Не может Рахиля так измениться. Она была отчаянной девчонкой и очень самостоятельной. Иначе бы и лётчицей не стала…

— Да. Но теперь она, кроме того, мать и жена.

— Это удел каждого. Если бы на этом кончалась дружба, давным-давно забылось бы даже это слово.

К концу дня к нам пришёл Иван с женой, Александрой Григорьевной. Весь день я не находил себе места, какая-то тоска в душу вселилась. Хожу из угла в угол, под ноги себе смотрю. Маргарита с тревогой поглядывает на меня. Но ни о чём не расспрашивает.