Знаменитый сыщик Калле Блюмквист рискует - Линдгрен Астрид. Страница 12
Сначала она только тихонечко всхлипывает. Стоит совсем неподвижно, смотрит и всхлипывает. Может быть, о, может быть, это ей только снится?.. Может быть, там вовсе и не лежит… не лежит кто-то, скорчившись, возле камня?..
Потом Ева-Лотта закрывает лицо руками, поворачивается и бежит. Странные, ужасные звуки рвутся из её груди. Она бежит, хотя ноги её подкашиваются. Она не слышит раскатов грома и не чувствует дождя. Не чувствует, как ветви орешника бьют её по лицу. Она бежит, как бегут во сне от неведомой опасности.
Через Прерии… Через мост, по хорошо знакомым улицам, вдруг опустевшим под проливным дождём…
Дом! Дом! Наконец-то! Ева-Лотта толкает садовую калитку. Там, в пекарне, – папа. В белой пекарской одежде он стоит среди своих противней. Большой, спокойный, как всегда. Стoит только подойти к нему поближе, как ты весь окажешься в муке.
Да, папа – такой же, как всегда, хотя мир вокруг переменился – стал зловещим и в нём больше невозможно жить… Ева-Лотта опрометью кидается в объятия отца, прижимается к нему, крепко-крепко обвивает руками его шею, прячет залитое слезами лицо у него на груди и жалобно всхлипывает:
– Папочка, помоги! Старик Грен…
– Что случилось, доченька, что с ним такое?
А она отвечает совсем тихо, дрожа всем телом:
– Он лежит мёртвый в Прериях.
8
Неужели это тот самый городок, который совсем недавно был сонным, спокойным, тихим?
Сейчас его не узнать. За какой-нибудь час всё переменилось. Городок жужжал, словно пчелиный улей. Полицейские машины приезжали и уезжали, телефоны звонили, жители обсуждали, строили догадки и предположения, волновались, спрашивали полицейского Бьёрка, правда ли, что убийца уже схвачен. И озабоченно качали головами: «Вот ведь как нехорошо вышло с беднягой Греном… да-а-а… А впрочем, он и сам-то был не такой уж чистенький, так что, может, оно и не удивительно… хотя всё же… Вот ужас-то какой!»
Огромные толпы любопытных устремились в Прерии. Но вся территория вокруг Усадьбы была оцеплена и никого не пропускали. Полиция удивительно быстро перебросила туда своих людей.
Расследование было в полном разгаре. Всё фотографировалось, каждый метр земли исследовался, всё заносилось в протокол. Оставил ли преступник хоть какие-нибудь следы? Нет, ничего! Если что-нибудь и было, всё смыл проливной дождь. Даже окурка не нашлось. Судебный врач, обследовавший тело, мог только установить, что Грен был убит выстрелом в спину. Бумажник и часы его остались целы. Очевидно, убийство было совершено не с целью ограбления.
Комиссар уголовной полиции хотел поговорить с девочкой, которая обнаружила тело, но доктор Форсберг ему не разрешил.
– Девочке надо успокоиться и прийти в себя, – сказал он.
Как ни тревожила комиссара такая задержка, пришлось повиноваться. Во всяком случае, доктор Форсберг смог ему рассказать, что девочка плакала и часто повторяла: «Он в зелёных габардиновых брюках!» Очевидно, она имела в виду убийцу.
Но нельзя же рассылать по всей стране описание примет, где будет значиться лишь пара зелёных габардиновых брюк! Даже если девочка видела именно убийцу, в чём комиссар не был убеждён, тот к этому времени наверняка успел переодеться. И всё же на всякий случай комиссар разослал во все полицейские участки телеграммы с указанием следить за всеми подозрительными габардиновыми брюками. Оставалось только продолжать расследование и ждать, пока девочка настолько поправится, что с ней можно будет обстоятельно поговорить.
Ева-Лотта лежала в маминой постели. Более безопасного места она не могла себе представить. Пришёл доктор Форсберг и дал ей лекарство, чтобы она хорошо спала и не видела страшных снов. К тому же мама и папа обещали сидеть около неё всю ночь.
И всё равно… Назойливые мысли путались в голове у Евы-Лотты. Зачем только она пошла в эту Усадьбу! Теперь всё разбито. Никогда в жизни ей уже не будет весело. Да и как веселиться, когда люди поступают так плохо друг с другом! Конечно, она и раньше знала, что случаются такие вещи, но знала не так, как сейчас. Подумать только: ещё вчера они с Андерсом дразнили Калле и говорили об убийцах, как о чём-то смешном, даже подшучивали! Сейчас ей становилось не по себе при одной мысли об этом. Больше она никогда так не будет делать! О таком нельзя даже в шутку говорить, потому что можно накликать беду и всё произойдёт на самом деле. А вдруг это она виновата, что Грена… что Грена… нет, она не хочет об этом думать. Но она теперь станет совсем другой, да, да, обязательно! Она станет немножко женственнее, как тогда сказал дядя Бьёрк, и никогда больше не будет участвовать в войне Роз – ведь именно из-за этой войны Ева-Лотта оказалась замешанной в ужасном… Нет, лучше не думать, а то голова лопнет…
Всё, с войной Роз покончено. Она никогда не будет больше играть. Никогда! Ой, до чего же будет скучно!
Глаза Евы-Лотты опять наполнились слезами, и она схватила мамину руку.
– Мама, я чувствую себя такой старой, – сказала она плача. – Как будто мне пятнадцать лет!
Потом Ева-Лотта уснула. Но, прежде чем погрузиться в целительный сон, она вспомнила про Калле. Что он думает обо всём этом? Калле столько лет выслеживал преступников – что он делает сейчас, когда на самом деле появился убийца?
Весть об ужасном событии застала знаменитого сыщика Блюмквиста за прилавком отцовского магазина. Он как раз заворачивал покупателю две селёдки в газетную бумагу; в этот момент в лавку на всех парусах влетела фру Карлсон с Плутовской горки, нафаршированная новостями.
В две минуты лавка превратилась в кипящий котёл – вопросы, восклицания, крики ужаса…
Торговля прекратилась, все окружили фру Карлсон. А она тарахтела без умолку, рассказывая всё, что знала, и даже больше.
Знаменитый сыщик Блюмквист, человек, призванный охранять безопасность общества, стоял за прилавком и слушал. Он ничего не говорил. Он не задавал вопросов. Он стоял будто парализованный. Выслушав основное, он незаметно выскользнул в кладовку и уселся на пустой ящик.
Калле сидел там долго. Вы полагаете, он разговаривал со своим воображаемым собеседником? Действительно, момент как будто подходящий! Но нет, он ни с кем не разговаривал. Он думал.
«Калле Блюмквист, – думал он, – ты тюфяк. Обыкновенный драный тюфяк, вот ты кто! Знаменитый сыщик? Да из тебя такой же сыщик, как из старой рогатки – ружьё! В городе могут происходить самые ужасные преступления, а ты стоишь себе за прилавком и заворачиваешь селёдку. Что ж, продолжай в том же духе, хоть какая-то польза будет от тебя!»
Так он сидел, положив голову на руки, погружённый в мрачные раздумья. Ну почему именно сегодня он должен был помогать в лавке? Ведь иначе Андерс послал бы его, а не Еву-Лотту. И тогда убитого обнаружил бы Калле. А может, он пришёл бы как раз вовремя, чтобы предотвратить преступление и с многочисленными увещеваниями препроводить преступника за решётку? В общем, так, как он это обычно делал…
Но тут же Калле со вздохом вспомнил, что он это делал лишь в воображении. Вдруг Калле полностью осознал всё, что произошло, и случившееся потрясло его настолько, что он сразу потерял всякое желание быть знаменитым сыщиком. Это не убийство понарошку, которое можно с блеском разоблачить, а потом сидеть и хвастаться перед воображаемым собеседником. Нет, это действительность, настолько страшная и отвратительная, что Калле почти стало дурно. Он презирал себя за это, но он радовался, искренне радовался, что не был сегодня на месте Евы-Лотты. Бедняжка Ева-Лотта!