Бабочка из Поднебесной - Лубенец Светлана. Страница 10

Ника в изнеможении села на постели. Что такое с ней случилось? Почему она обо всем этом размышляет так мучительно? Стас и Глеб… Глеб и Стас… Да что же это такое?! Похоже, что они нравятся ей оба! Вот так вывод! Но так же не бывает! Нравиться должен кто-то один… Быть влюбленной можно только в одного? А что, если ей все-таки сразу понравился Стас, а на Глеба она клюнула просто в память о собственных мечтаниях о нем. Это ведь так здорово, когда мечты сбываются! Вот она и увлеклась! Ведь все девчонки просто обалдеют, если первого сентября Ника придет в школу рука об руку с Долинским! Но разве можно подстраиваться под мнение подружек? Но она же не из-за них? Она же сейчас первый раз подумала о подругах и первом сентября! А за первым сентября, между прочим, последует второе, третье, а потом — вообще ноябрь… Захочет ли она и дальше проводить время с Глебом? А почему бы не захотеть? Да, но как же тогда Стас? Неужели отдать его другой девчонке? Что значит — отдать? И где эта другая девчонка? Допустим, сейчас ее нет, но потом она обязательно появится. Вон какие у Стаса ресницы! А рост! И человек он хороший!

О-о-о-о! Ника прихлопнула рот рукой, чтобы не взвыть в голос и не разбудить Стаса с отцом, спящих в другой комнате. Похоже, мысли так и будут сегодня ходить по кругу: Стас — Глеб, Глеб — Стас! Глеб хорош этим, а Стас — другим… Но зато Глеб… А зато Стас… Нет!! Так недолго и свихнуться! Наверно, ей сегодня просто здорово напекло не только спину, но и голову, несмотря на шляпу с полями. Надо просто подумать о чем-нибудь другом и попытаться заснуть.

Ника легла на спину и еле сдержала стон. Кожа горела огнем. Девочка повернулась на бок и попыталась вспомнить море, его чистоту, прозрачность и нежные краски разных оттенков зеленоватого, голубого и синего. К собственному удивлению, это ей удалось. Она представляла, как плывет вдаль от берега, в пенистую синеву. Ее слегка покачивало на волнах. Нике было очень хорошо и комфортно, но почему-то очень хотелось пить. Каждый знает, что морская вода не пригодна для питья, но, когда жажда мучает, а кругом вода — как не попробовать… И Ника глотнула. Вода оказалась вовсе не горько-соленой, а вкусной и освежающей. И Ника принялась жадно глотать голубоватую морскую воду. Но сколько ни пила, жажда не уменьшалась. Девочка испугалась, что таким образом может выпить все море, и, таким образом, конфликта России с китайской стороной не избежать, но заставить себя не пить не могла. Внутри нее все горело, будто она переела острой, переперченной пищи. А море, между тем, не на шутку разволновалось и принялось поднимать девочку на горами дыбящиеся гребни, а потом сбрасывать ее с этой высоты вниз. У Ники кружилась голова и заходилось сердце, она уже жалела, что так далеко заплыла. Ей хотелось позвать кого-нибудь на помощь, но изо рта вылетало только странное шипение, как из лопнувшего воздушного шарика. Она уже совсем отчаялась, когда вдруг почувствовала, что кто-то помогает ей плыть. Ника с трудом повернула голову и наткнулась взглядом на чьи-то длинные ресницы. У кого же она недавно видела такие же? Ника никак не могла вспомнить. Но вспоминать уже не надо было, потому что этот кто-то с длинными ресницами как раз в этот момент вытащил ее из воды на белый песок пляжа и оставил одну. Сначала песок казался ей неприятно горячим и колким, но потом она как-то притерпелась, а затем провалилась в темную уютную бездну.

Утром Ника проснулась с сильной головной болью и такой же дикой жаждой, которая мучила ее во сне. Она встала с постели, и ее тут же повело в сторону. С трудом удержавшись на ногах, девочка сбила рукой с прикроватной тумбочки вазу с фруктами. На звук разлетевшегося на куски стекла в комнату ворвался отец с воплями:

— Ника! Что такое?! Что происходит?!

— Н-не знаю… — заплетающимся языком ответила она.

Николай Иванович подлетел к дочери и тут же все понял:

— Да ты ж горишь вся! Простудиться не могла, значит, вчера перегрелась! Вот я болван! Надо было раньше уйти с пляжа!

— Я сама виновата, — пробормотала Ника. — Не надо было сразу раздеваться. Я же весь день проходила в топике, вот и сожгла плечи и спину.

— Ладно-ладно, ты ложись… Сейчас что-нибудь придумаем. В отеле наверняка есть врач…

— Пап, ну какой врач? Сгорела… с кем не бывает… Надо еще выпить аспирину, поспать…

— Помнишь, мама как-то мне плечи сметаной мазала, когда я тоже сгорел на рыбалке?

— Помню… Купите мне какой-нибудь китайской сметаны или кефира…

— Не надо кефира, — раздалось за спиной Николая Ивановича, а потом перед Никой появился Стас. — У меня специальная мазь есть от солнечных ожогов. Мне мама дала. Она мне и защитный крем от солнца в дорожную сумку пихнула, уже прямо на выходе из дома. Я вам не предлагал, думал, у вас тоже есть…

— Да у нас действительно есть… кажется… — Николай Иванович даже чертыхнулся от расстройства. — Но что уж теперь… Тащи свой противоожоговый! Такого вроде мы не взяли…

Завтракать Ника отказалась наотрез, и после того, как отец намазал ее кремом Стаса, девочка осталась одна. Она тоже ругала себя на чем свет стоит. Ну, надо же быть такой неосторожной! Попасть в Китай и заболеть! Хорошо, если только на день… Ника выпила еще одну таблетку аспирина и снова заснула. Когда проснулась, поняла, что спала без снов. Это было хорошо: такой глубокий сон точно врачует, в отличие от того зыбкого ночного состояния, рождающего странные видения. Ника действительно чувствовала себя уже несколько лучше, хотя температура еще явно держалась — голова была тяжелой. Повернувшись к прикроватной тумбочке, она увидела записку, свернутую в трубочку и засунутую в ручку бокала с водой. Девочка улыбнулась — так всегда ей оставлял послания отец. На листке, вырванном из его записной книжки, было написано: «Отдыхай! Мы со Стасом у моря. За нас не волнуйся — намазались его кремом. Если что — звони, мы мигом прилетим!» Ника улыбнулась и опять откинулась на подушку. Шеи коснулось что-то неприятно холодное. Резко обернувшись к стене, девочка увидела лежащую на подушке ветку орхидеи и ахнула. Таких красивых цветов она никогда не видела. Венчики были обычных для орхидей форм, а лепестки — необыкновенными. Они казались почти прозрачными, чуть золотистыми. Их покрывал причудливый узор жилок, сверкающих золотом, серебром, бронзой, красной медью. Выпяченные «губки» венчиков были дымчато-розовыми с длинными малиновыми тычинками, густо усыпанными пыльцой. Когда девочка поднесла ветку поближе к лицу, уловила исходящий от цветов ванильный аромат, не приторный, а очень тонкий и нежный.

— Стас… — Ника отметила, что сказала это вслух. Конечно, никто, кроме него, не мог с утра положить ей на подушку чудесную ветку. Но где он достал такую орхидею? Впрочем, в саду отеля их очень много. Невозможно было сразу рассмотреть их все до единой. Но как Стас сорвал? Не побоялся… Но ведь рвать цветы в саду — нехорошо! Если каждый будет рвать, то… Да… нехорошо… И одновременно — как же это хорошо…

Ника поставила ветку в бокал с водой, улыбнулась ей и опять заснула. Очередной раз она проснулась от громкого стука в дверь номера.

— Войдите, — Ника постаралась погромче отозваться из своей комнаты и на всякий случай поправила сбившиеся на одну сторону волосы. Оказалось, что она сделала это очень вовремя, поскольку в дверях показался Глеб. Перед собой он держал пышный букет алых экзотических цветов, прихотливо изогнутые венчики которых, казалось, сделаны были из воска.

— Вот… тебе… — смущенно произнес Долинский, протянув ей свой букет. — Николай Иванович сказал, что ты вчера перегрелась на солнце и теперь температуришь…

Ника с зардевшимися щеками приняла букет, буркнула «спасибо», а потом сказала:

— Мне уже лучше. Думаю, завтра буду в норме.

— Ну и хорошо!

— Конечно! Жаль дни терять…

— Это точно! Болеть надо дома или вообще не болеть.

Разговор повис. Ника мучительно раздумывала, что бы такое сказать Глебу или спросить у него, чтобы разговор как-нибудь потек дальше, но в голову, как назло, ничего умного не приходило. Хорошо, что Глебу пришло.