Крестьянский сын - Григорьева Раиса Григорьевна. Страница 42

— Вы отдаёте безропотно самое дорогое — своих сыновей в солдаты Колчаку. Выходит, ваши же сыновья вас же и грабят, стреляют в вас и братьев своих, таких же крестьян.

Тю-у! У самой головы учительницы просвистела и шлёпнулась в снег здоровенная брюква. Анна Васильевна продолжала говорить, не оглянувшись, и людей она словно загипнотизировала своими бесстрашными, поражающими правдой словами. Костя увидел давешнюю тётку в сборчатой шубе. Она держала уже только одного петуха. Но не на весу — напоказ, как прежде, а прижимала к себе кулём, не замечая даже, что её иззелена-чёрный красавец безжизненно свесил отягчённую пышным гребнем голову. Не до того ей было: приоткрыв рот и не сводя глаз с, учительницы, она ловила каждое её слово.

Пронзительно залился свисток. По пустому пространству площади сюда, к толпе, сгрудившейся вокруг бочки-«трибуны», тяжело бежал колчаковский милиционер, и длинная сабля-селёдка била его при каждом шаге по ногам. Косте он виден был сбоку. Видно было, как он смешно вытянулся на бегу: голова, как у гуся, стремилась вперёд на длинной шее, вот-вот клюнет, подалось вперёд и всё туловище, а ноги в коротких, сгармошенных сапогах не поспевали. Полушубок топорщился сзади, как отставленный хвост.

Учительница зачастила, срывая голос, торопясь успеть закончить:

— Одна только есть справедливая власть — это власть народа, Советская власть рабочих и крестьян! Не давайте сыновей в белую армию! Встречайте врага вилами, топорами, беритесь за оружие! Защищайте Советскую власть.

— Жми, тётка, твоя правда!

— Бей заразу!

— Долой Колчака, долой мобилизацию!

— Куда прёшь, лешак, ногу, ноженьку-у!

Милиционер тщетно пытался продраться сквозь плотно сгрудившиеся полушубки, зипуны, шали. Ему подоспело подкрепление — двое на конях.

Между тем на бочке уже никого не было. Анна Васильевна спрыгнула на руки Николая Ивановича. Тот сильным движением толкнул её вперёд, вслед за своим молчаливым другом, расчищавшим грудью и локтями путь. Толпа расступалась перед этими тремя и снова сливалась за ними. Учительница сдёрнула с головы приметную жёлтую шаль и бросила. Какой-то мужик подхватил её. Кто-то другой в азарте потянул к себе, отодрал клок. Потом ещё, ещё, и вот уж то там, то здесь яркими жёлтыми цветками мелькают над головами её лоскуты.

Кони колчаковцев, храпя, напирали на толпу, она шарахалась, но, за кем гнаться, не могли понять уже и сами милиционеры. Базарная площадь вся кипела, бурлила людскими водоворотами. Полетели, разбиваясь, горшки какого-то незадачливого гончара. В одном месте над головами взметнулась оглобля.

— Ты кричал «Долой Колчака»? Получай, варначья душа!

— Братцы, ейного помощника поймали!

— Где, где?

— Во-он, с жёлтой тряпкой в руке.

— Да ты што, своих не узнал, дура?!

— Бей толстомордых!

Костю вертело и поворачивало в толпе помимо его воли. Всё вокруг вздыбилось, закипело. Не поймёшь сразу, кто за кого. Костя и сам тычет кулаками направо и налево, метясь, как ему кажется, в противников. Только время от времени трогает локтем — проверяет, не потерялся ли наган с ремённой петли под мышкой.

Те, кому было наплевать и на агитаторшу, и на её противников, торопливо кидали в мешки и кули привезённый скарб, наспех запрягали лошадей. Страх попасть хотя бы только свидетелями в руки милиции подгонял их.

— Эй, поберегись! — раздавалось и с той стороны, и с этой. — Поберегись! Но-о!

В движении конных, пеших крестьян с мешками за спинами, с корзинами и вёдрами, в движении любопытных, сочувствующих или озлобленных затерялась Анна Васильевна.

Даже Костя окончательно потерял её из виду. Заметил, что в одном месте толпа особенно бурлит и любопытные тянут головы через плечи впереди стоящих, — с тревогой бросился туда. Там Анны Васильевны не оказалось. Люди столпились вокруг старика Балабанова, который размахивал зажатой в кулак шапкой и кричал, убеждая в чём-то колчаковского офицера.

— Говорю тебе, ваше благородие, учительница она. В Поречном детей учила, сука, в моём собственном доме. Я её вот так знаю, вот как тебя вижу, так и её видал каждый божий день. Хоть у людей спроси — скажут тебе, что я сам из Поречного, дома лишился через эти Советы, будь они прокляты!

— Дак чего орёшь? — осадил его колчаковец. — Садись в сани.

Он толкнул Балабанова к ближайшей запряжке, на которой хозяин уже совсем было собирался трогаться прочь, сам прыгнул в передок и выхватил вожжи из рук остолбеневшего крестьянина. Тот и глазом не успел моргнуть, как его кони, нахлёстываемые нежданными седоками, понеслись, обгоняя пеших и конных, тянувшихся с базара.

— Стойте! — опомнился наконец хозяин. — Там яйца, яйца в соломе, язви вас! Подавите!

Но санки умчались.

— В обгон ударились. Знать-то, на дороге станут перенимать всех да осматривать, не опознают ли её. Этот живо найдёт, раз знакомый, — услышал Костя.

— Жалко её, правду говорила… — И сразу же опасливо: — Тихо, ты!

Толпа редела, разбредалась. Косте ничего не оставалось, как тоже побрести к дому, который дал им с Анной Васильевной приют. Как только вошёл в дом, услышал от хозяйки:

— Пришёл? Слава богу! А то сама места себе не находит. Надо, говорит, идти его искать…

«Сама» была здесь, жива, невредима.

Анна Васильевна и её товарищи были, в общем, довольны: если сразу им удалось ускользнуть от преследователей, то дальше будет легче. Документы у каждого из них хорошие, можно надеяться пройти самую придирчивую проверку, а в том, что кто-то из присутствующих на митинге сможет узнать агитаторшу в лицо, было мало вероятного. Она переоделась в дорогое городское платье, взбила волосы и стала очень похожа на фотографию, что наклеена была в углу паспорта, который удостоверял, что зовут её Ефросинья, фамилия — Мездрина, а по званию она купчиха из города Каширы. Беженка, каких немало появилось на Алтае. Костя со своими санками и конём Танцором тоже никого не мог удивить: приехал паренёк на базар… Казалось, дела складывались как нельзя лучше.

Но вот прибежал Костя, рассказал, путаясь и ругаясь, что? сейчас видел и слышал, и сразу всё осложнилось. Теперь нельзя было больше надеяться ни на дорогое платье, ни на причёску, изменившую облик Анны Васильевны, ни на отлично изготовленный паспорт. О возвращении в Поречное тоже больше и думать не стоило: узнав от Балабанова, что она учительствовала в этом селе, колчаковцы наверняка станут искать её и там. Решили уезжать по дороге на Зубково, противоположной той, которая ведёт на Поречное. Костя отвезёт её до ближайшего села, где она сможет укрыться на время, а сам потом повернёт домой.

Пока самым трудным было уйти из Ползухи. Решили первые шаги делать порознь. Костя выедет за село один. Если нарвётся на караульных, скажет — ездил на базар, возил холсты продавать. Мать послала. Она болеет, отец занят коновальской работой, а брат на колчаковской службе, в армии. Захотят проверить — пусть проверяют, всё правда.

Удастся Косте выбраться благополучно, так он, отъехав версты три за околицу, у полевого колодца свернёт в ложок и там у начала таловых зарослей станет ждать Анну Васильевну. Она же, переодевшись нищенкой, пойдёт пешком к условленному месту.

Всё было решено и продумано, теперь оставалось действовать. Костя отправился к колодцу за водой, чтоб напоить Танцора перед отъездом. Заря дотлевала, присыпаясь тихим снежком вперемежку с густым пеплом сумерек. Шёл Костя открыто, ничего не опасаясь. Понимал: он-то сам ни для кого интереса не представляет.

А в это самое время по улицам Ползухи бродил человек, заглядывал во дворы, всматривался, чуть ли не внюхивался в каждого мальчишку, в каждого парня, кто хоть издали был похож именно на него, Костю. И чем больше темнело, тем азартнее и нетерпеливей он искал. Балабанов больше не сомневался в том, что малый, встреченный им утром, был сыном пореченского коновала Егора Байкова и что появление его в далёкой от Поречного Ползухе прямо связано с появлением Мурашовой. Сейчас, если бы удалось найти Костю, можно было бы считать, что и она в руках.