Корабль отстоя - Покровский Александр Михайлович. Страница 36
Идти далеко, но дядя Жора украшает дорогу встреча-ми со своими знакомыми и разными родичами по всевоз-можным побочным линиям и ветвям.
Встреча происходит так: дядя Жора вдруг останавливается. Между ним и соплеменником происходит напряженное вглядывание. Потом тот говорит: «Ты – Жора?» – это понимаю даже я. – «Да-э-э-э-да!» – говорит дядя Жора.
«А-а-а-да-а-а!!!» – несется, наконец, с обеих сторон и они бросаются друг другу в объятья. После первых поцелуев немедленно наступают вторые. Потом, отпустив друг друга, они перечисляют все те года, что провели в разлуке. За это время мы с женой успеваем вдоволь натренироваться в улыбках. В качестве поощрения нам посвящается несколько фраз. После них нужно обязательно кивнуть. Мы киваем. Через каких-нибудь десять метров нас подстерегает следующая встреча. «О-о-о!!! А-а-а!!!» – несется со всех сторон.
Мы не прошли ещё и ста метров, как наша жена, как всякая женщина, уже утомилась.
– Деревня-да! – оправдывается дядя Жора. – Я его пятьдесят лет не видел.
– Ты бы хоть их через одного узнавал, – успевает ввернуть наша жена в промежутке между лобзаньями. Она почти враждебно вглядывается в каждого встречного.
Дорога подползает к туннелю. Навстречу нам несутся «КРАЗы» с породой. Здесь горно-обогатительный комбинат. Над туннелем – канатная дорога. По ней движутся вагонетки. Если вагонетка срывается, она пролетает по воздуху метров двести, прежде чем успевает превратиться в металлолом. В туннеле сыро и холодно.
Не успеваем мы выйти на солнышко, как перед нами, грозно рыкнув, останавливается «КРАЗ». Из него, непрерывно стеная, выпадает женщина. Женщина попадает в объятья дяди Жоры. Получается могучий, общий вопль. По его силе можно судить о том, что в руки дяди Жоры выпал ближайший родич.
– Это кто? – спрашиваю я у жены шепотом, чтоб не спугнуть эту великую радость.
– Тетя Роза, жена дяди Армена, – быстрым шепотом оповещает меня жена, и мы растворяемся в улыбках.
Тетя Роза получила свое имя с большим авансом. Она приземиста, как хижина Дяди Тома, горбата и устрашающе носата. Остатки передних зубов поразительно огромны.
Тетя Роза обнимает и целует нас. Дядя Жора вновь пускается с ней в громкий племенной ор и поднимается то, что у армян называется «галмагалом». Движение по туннелю застопорилось, «КРАЗы» выстраиваются и гудят, шоферы высовываются посмотреть чего это там стряслось.
Наконец, тетя Роза карабкается на свой «КРАЗ», и мы защищаемся от пыли, поднятой застоявшимися самосвалами.
Как только мы снова видим солнце, жена немедленно цепляется к дяде Жоре:
– Ты не мог с ней покороче целоваться? Все движение перекрыли!
– А! – в гневе восклицает дядя Жора и воздевает руки к небу. – Она мне нужна? Наше страшилище! Родственники-да!
Это меняет дело. По дороге на огород мы теперь нет-нет да и вскрикиваем: «Наше страшилище! Родственники-да!»
Огороды в Каджаране разбросаны по горе. Между ними пролегла дорога. Иногда в огород можно попасть, только спустив с дороги лестницу. Часто по ней карабкается столетняя старуха.
Женщины в Каджаране обычно что-нибудь носят. Например, за плечами мешок с картошкой, а в руках – по полному ведру.
Мужчины в это время или пасут баранов, или мчатся, сломя голову, на своих бешенных «КРАЗах».
На огороде нас встречает тишина и несорванные яблоки. Набираем слив, яблок, поздних безвкусных огурцов и трогаемся в обратный путь. По дороге ругаем дядю Армена за то, что он совсем забросил огород.
Дома нас ждет ужин и шерстяные одеяла: ночью в горах очень холодно. Теплые одеяла и огромные подушки – основная ценность здешних армян. В комнатах нет люстр, обоев, мебельных гарнитуров, но подушки и одеяла есть в каждой комнате.
Утром выяснилось, что тетя Тамара всю ночь продремала на диване. Она во сне храпит, и потому она не спала на кровати, боялась нас разбудить. Жена ругает за это тетю Тамару, на что она только отмахивается. Ей нравится, что её ругают.
Храп тети Тамары заслуживает того, чтобы ему посвятить несколько строк. Мы услышали его на следующее утро, когда уговорили тетю Тамару заснуть на кровати. Это что-то великое, мощное, всепроникающее, всенаползающее из мрака. Низкие тона немедленно переходят в высокие, берущие за душу. Обрываются они на ноте невыносимого страдания. После небольшой, но качественной оркестровки, состоящей из шелеста, клекота, бульканья, свиста, храп повторяется. Опять что-то великое наползает из мрака.
Мы с женой часа два молча внимали, пораженные кистью мастера. Какая сила мазка! Тьма образов!
– Под него хорошо думать и страдать, – сказал наконец я.
– Смеяться и рыдать, – прошелестела жена.
– Под него хочется жить, – продолжил я.
– Услышать и умереть, – не унималась она.
В следующие полчаса, когда тетя Тамара перевернулась на другой бок, мы отметили непроходящее значение храпа тети Тамары, сползание с классики на джаз и склонность к импровизации.
– Много тайн ещё скрыто в ночи, – сказал я, угасая, и угас окончательно.
Утром горы разродились туманом. Посещение нами леса долгое время находилось под угрозой, но…
«Хорощё будет!» – говорит тетя Тамара. И туман, густой и непроглядный, рассеивается к одиннадцати часам.
В горы нас отвезла машина дяди Армена. Нас пятеро: тетя Тамара, мы с женой, дядя Жора и Борик – сын дяди Армена.
Мы с тетей Тамарой будем собирать шиповник, а дядя Жора и Борик соберут орехи.
Грецкий орех, даже для этих гор, величественное дерево. Под его пологом темно, сыро и скользко, как в пещере. Орехи сбивают камнями. Взбираться на дерево – Боже вас сохрани. Орех хрупок и ломается целыми стволами. Если не повезет, упадешь с высоты пятиэтажного дома.
В горы было бы не попасть, не протопчи дорогу коровы: сплошные завалы из ежевики, шиповника, кизила, алчи. Лезем, скользим, хватаемся, давим коровьи лепешки. Жена цепляется где-то в кустах, а я с тетей Тамарой тем временем собираю ежевику. Происходит это так «Сащя, на!» – говорит тетя Тамара и протягивает мне ежевику.
Держусь обеими руками за кусты, чтоб не съехать с горы и открываю рот как можно шире. Тетя Тамара складывает туда ежевику. Едва успеваю проглотить, как слышу опять: «Сащя, на!» – и опять открываю рот. Собирать ежевику одно удовольствие.
Из кустов вылезает жена в дикообразном состоянии. На ноги у нее налипли целые платформы не подсохших коровьих лепешек. Я навстречу ей хлопаю крыльями и разеваю рот.
– А что, разве ежевики не будет? – спрашиваю я у жены и получаю в ответ свирепые взгляды.
Не считая проклятых лепешек, жена искусана, истерзана, из нее куски торчат и во всем этом виноват, конечно же, я – жалкий эгоист, погрязший в глупостях и в ежевике, в то время как жена повесилась на колючих кустах и уже двадцать минут, дрыгая ногами, мечтает о земле.
– А где же дядя Жора? – скольжу я по окрестностям отсутствующим взглядом, стараясь перенапрячь жену.
– Ва-а!!! – раздаётся из ближайшего бурелома. – Ва-а!!!
Мы от страха повисаем на ветвях. В зарослях кто-то возится и ревет. Медведь! Из-под листвы с треском вылезает закатившая глаза жуткая физиономия дяди Жоры.
– Что, испугались? – радуется он. В ту же ночь дяде Жоре приснился медведь, вылезающий из берлоги. Дядя Жора закричал во сне, вскочил и прокусил себе язык.
А потом, сверкая в ночи белками, под жалкие повизгивания он отправился в прихожую, где перед зеркалом разложил на ладони свой язык, долго рассматривал его, жалел себя и цокал.
– Что, испугались? – дядя Жора в восторге от своей выдумки.
– С ума сошёл что ли? – говорит ему моя жена. – И так страшный, а ещё орёшь.
– Сащя, на! – появляется из-за стволов кустарника рука тети Тамары. Ничто во время сбора ягод меня так не раздражает, как бесцельное выяснение отношений.
– Собирайте что-нибудь, не стойте! – бросаю я жене и дяде Жоре и ухожу, уводимый рукой тети Тамары. Она ходит по горам как танк и собирает как комбайн. Когда мужу тети Тамары говорили: «Купи машину», – он показывал на жену и говорил: «Зачем мне машина, у меня есть танк».