Корабль отстоя - Покровский Александр Михайлович. Страница 37
Где-то внизу, на дороге, восторженный, как ишак, орёт клаксон. Это машина дяди Армена. За нами приехали.
– Э-э-э… – отмахивается от него тетя Тамара. Она ещё ничего не собрала.
Дома нас ждёт борщ, его ещё вчера сварил дядя Жора.
Мне навстречу попадает Марут. Ему хочется сделать мне подарок.
– Хочешь, я покажу тебе мой карьер? – спрашивает меня Марут. Это и есть его подарок. Отказаться невозможно, конечно, хочу.
Мы кричим, что скоро будем, и сбегаем по лестнице до того, как голова моей жены высовывается из кухни. На улице встречаем Мартуна. Он на «КРАЗе».
«КРАЗ» здесь заменяет лошадь. Если раньше невесту воровали на лошади, то теперь это делают на «КРАЗе».
Садимся и едем. Почему-то в сторону от карьера. Спрашиваю у Марута: где же его великий карьер?
– Мы поедем в крепость Давид-бека. Это историческое место. Ты хочешь в историческое место?
– Конечна хочу, – и «КРАЗ» сворачивает в горы. Он кряхтит, взбирается, лезет. Внутри кабины мы подпрыгиваем и стукаемся головами.
Подбрасывает на удивление сильно.
Хорошо, что все мы мужчины, у женщин груди давно были бы на загривке.
– Это историческое место, – в промежутках между прыжками кормит меня экзотикой Мартун. – Ты не хочешь в этом историческом месте выпить бутылочку вина?
Объясняю, что вообще не пью.
– А, да, понятно, – говорят мне. – А какое ты любишь вино?
Еле отговариваюсь.
Приехали. Стукнулись головами в последний раз и замерли – «КРАЗ» останавливается. Дальше пойдем пешком. Вокруг вековой орешник, разбросанный по крутому склону. Лезем по скользким камням. Солнце укутано в листья ореха. Кругом мрак и столетья. Впереди что-то похожее на кирпичную кладку. Перелезаем через нее и оказываемся в историческом месте. Так написано на табличке. От Мартуна я узнаю, что именно здесь Давид-бек разбил турок. От Давид-бека осталась пятиметровая сторожевая башня, а от экспедиции ереванских археологов – рвы и канавы.
– Сволочи! – говорит Мартун, имея в виду ереванских археологов. – Перерыли такое историческое место! Золото Давид-бека ищут, сволочи!
По преданию, Давид-бек где-то здесь зарыл свое золото.
Мартун плюет и замолкает в остервенелом презрении ко всякой цивилизации. Тень Давида, услышь она Мартуна, была бы удовлетворена.
После ежевики внутри у меня творится что-то неладное. Призываю на помощь всю свою огромную силу воли и поручаю ей заняться желудком. Внутренне я уже начинаю кружить и скулить. Решаюсь обратиться к Мартуну, стараясь как можно мягче, не задевая седой старины:
– А-а… это вот… где здесь туалет?
– Туалет?!! – не понимает Мартун и делает широкий жест по развалинам. – Здесь везде туалет!
Мне становится плохо. На обломках вечности я ни за что не решусь…
Прошусь домой. Если со мной в дороге что-либо случится, то в этом будет виновато только былое.
– Давай поедем по старой горной дороге? – спрашивают меня.
– Давай! – соглашаюсь я. Я теперь со всем соглашаюсь.
«КРАЗ» ревет и снова карабкается в горы. Меня мутит от дикой ягоды и поворотов.
– У Мартуна «КРАЗ» пройдет там, где ишак не пройдет! – хвастает Мартун. Мы уже полчаса каким-то чудом карабкаемся на скалы и не срываемся в пропасть. То и дело дорога обрывается, и «КРАЗ», поворачивая, вращается на задних колесах. Мне худо. Я бледнею и покрываюсь потом. Шаманские пляски желудка.
– Стой! – машина останавливается. – Вылезай! – вылезаю. – Смотри сюда! – смотрю: обрыв метров семьсот; под нами камни, камни…
Где-то там, далеко внизу, живет своей шумной жизнью шоссе, за шоссе – ещё один обрыв и река. Дикая радость падения!
– Ну, как? – спрашивают меня.
Объясняю, что здорово.
– Отсюда Сурик упал.
– Да?
Жалею Сурика. Бедный. Он пролетел в одну сторону целый километр.
Едем! И камешки срываются в пропасть.
Мы едем минут двадцать. В глазах у меня темнеет, меня скрючивает – еже-ви-ка!
Когда же дом?!! Когда же… все, что в нем…
Уже замелькали окрестности…
Сейчас! Сейчас! Вот! Вот! Уже! Вот он! Дом!
Винтом по лестнице и со всего маху рву на себя дверь журчащей комнаты – только бы свободна! Только бы!..
Свободна! Ура! Донес! Добежал! Дотащил! Слезы… настоящие спортивные слезы…
– Ха-ха! – сказал мне сливной бачок.
– Ха-ха! – сказал я дяде Жоре, которого я в спешке совершенно не заметил. Жизнь получила назад свое сверканье!
Дядя Жора ходит туда-сюда, и в этом есть нечто странное.
– Не могу я-э! – говорит он мне шепотом. Вид у него проникновенный.
– Чего не можете? – спрашиваю я. После ежевики, все в этой жизни мне кажется легким и простым.
– Не могу я-э! – дядя Жора кивает на дверь, из которой я только что появился. – У них там сиденья нет.
– Где нет сиденья?
– На унитазе!
– Да-а?! – говорю я, задумчиво, пытаясь вспомнить, было ли там сиденье. Ни черта не выходит. Сиденье не вспоминается. Делаем паузу, ещё разик – ни черта!
Во время паузы дядя Жора отстраняется от меня, собирает две ладони в горсть и черпает ими по воздуху, будто что-то подбирает.
– А! – восклицает он, потрясенный своей собственной правотой. – Хорошо! Теперь их дерьмо я должен с собой увезти?!!
Насчет дерьма довод крайне убедителен. Беру дядю Жору под руку. У меня скопилась куча. Ну, просто куча ежевичных советов. И все они о том, как не заметить сиденье.
Вечером того же дня мы идем в дом к дяде Армену. Находим его за столом. Суета его уже не трогает. Перед ним бутылка, стакан, хлеб, сыр и портрет Сталина.
– Мой отец! – кивает дядя Армен на портрет и плачет. Дядя Армен любит выпить, за что ему часто попадает. Когда моя теща, старшая сестра дяди Армена, приезжает в Каджаран и находит его в таком виде, она его обязательно бьет. Дядя Армен в таких случаях не отбивается. Он только подставляет спину и горько плачет.
А потом он рассказывает всем, как его побили.
Дядя Армен увидел меня и обомлел. Для него мое появление – полнейшая неожиданность.
«Кто это?» – вглядывается он в меня. – А-а-а… – он меня узнал. – Сащ-щ-щ-ка! – говорит он и добавляет несколько слов, глубинное содержание которых для меня навсегда останется загадкой.
Дядя Армен улыбается, видно, что он очень рад.
– Сащ-щ-щ-ка! – повторяет он и тут же начинает считать. – Гамо – полковник, Сащ-щ-ка – майор, Эдик – лейтенант, а я – генерал!..
Сосчитав всех знакомых военных, прибавив к ним и себя, дядя Армен начинает с самого начала:
– Гамо… полковник… Сащ-щ-ка… майор… Эдик… лейтенант… а я? Генерал!
Стол заполняется всякой всячиной, мы усаживаемся, и скоро я усваиваю все наполовину – и еду, и тосты.
Завтра я и тетя Тамара пойдем в горы. Остальные снова будут варить борщ – жалкие люди-желудки!
Утром тетя Тамара сказала: «Сащя! Как хорощё!» – это означает, что утро теплое и тумана нет, Мы с тетей Тамарой понимаем друг друга с нескольких слов.
Мы пойдем в голые горы. Они начинаются сразу за домом. Кое-где видны чахлые кусты. Это шиповник. Он сплошь покрыт мелкой ягодой.
По таким горам лучше всего ходить в остроносых восточных галошах. В другой обуви не устоять, съезжаешь вниз. Горы сложены из мелкого песчаника – шагнул и поехал.
Кроме шиповника, они ещё покрыты низким, всего десять сантиметров от земли, кустарником. Его здесь называют «выз». Он растет длинными грядами. По нему шагаешь, как по ступеням. Не будь его, на гору было бы не взобраться. У него изумрудная, бархатная зелень. Я протянул руку, коснулся и зашипел. Бархат оказался жестким как проволока и колючим как ёж.
– Хорощё, Сащя! – кричит мне тетя Тамара, Она стоит рядом с гигантским кустом. В данном случае её «хорощё» означает, что ягода крупная и собирать её легко.
– Собирьяем! – говорит тетя Тамара, и мы набрасываемся на растение, как грабители на эшелон.
– Как хорощё! – говорит мне тетя Тамара, За час мы собираем целое ведро.
Дома нас уже ждут. Дядя Армен готовится делать шашлык. Может мы к чему и не готовы, но к шашлыку мы всегда готовы. В прошлый приезд дяди Жоры дядя Армен купил целого телёнка и сделал шашлык. Поздравить с телёнком пришла вся деревня.