Бахмутский шлях - Колосов Михаил Макарович. Страница 8

— Видал, у кого хлеб будет? — сузив глаза, сказал Митька. — Наши на фронт ушли, а он тут будет есть пирожки из пшенички.

Мы вышли из элеватора, сели на мешки, вытряхнули зерно из ботинок.

— Ну что тут, на неделю не хватит, — сказал Митька, ткнув носком ботинка свой мешок. — Хотя бы полный набрать. Завтра здесь одна зола останется, — кивнул он на элеватор.

Мы видели, что многие выносят зерно, ссыпают его в отдалении на расчищенную землю и вновь идут в элеватор. Мы тоже решили так сделать. Попросили одну тетку, чтоб ее пятилетний мальчик присмотрел и за нашей пшеницей, высыпали зерно на землю и полезли опять внутрь дымящегося здания.

Когда уже были полны оба мешка, я побежал за тачкой, а Митька остался караулить пшеницу. Только поздно вечером мы добрались домой, оба измученные и усталые.

Мама насыпала пшеницы в кастрюлю и залила ее водой, А утром, пропустив через мясорубку набухшее зерно, мы испекли лепешки. Они были очень вкусные.

По поселку упорно ползли тревожные слухи, что скоро итальянцев сменят немцы, что в поселке будет гитлеровский комендант и что вместе с ним придет карательный отряд. Что такое карательный отряд и чем он занимается — я не знал. Но какое-то чувство подсказывало, что он принесет нам беду. В страхе ожидали мы, что будет дальше.

Но вот заговорили, что уже приехал комендант, и на другой же день Гришака, громко постучав палкой в калитку, прокричал:

— Все на собрание к волости! Обязательно!

— Куда? — спросил я у матери.

— К волости.

— А что это такое?

— Это раньше так называлось. К поссовету надо идти.

— Ты не ходи, мам, оставайся дома. Я сам пойду и все потом тебе расскажу. Ты же совсем больная…

На площадь возле здания поселкового Совета робко собирался народ, больше женщины и дети. Пришел кое-кто и из стариков.

Мы с Митькой пробрались в первый ряд и так же молча, как и все вокруг, смотрели на дверь, откуда должен был кто-то выйти.

Сзади нас две женщины шепотом разговаривали:

— Говорят, ночью арестовали Полянского.

— Полянского? Директора кирпичного завода?

— Да.

— Да что ж он не уехал?

— А вот поди ж узнай. Может, с делом с каким остался?.. И не дома он был, у сестры своей скрывался. Забрали и ее.

— Зинаиду Ивановну?

— Да. А потом пришли к нему домой, обыск сделали и забрали его сына.

— А у него сын есть?

— Да мальчонка там, лет четырнадцати или пятнадцати.

Егора Ивановича Полянского я очень хорошо знал, он дружил с дядей Андреем. Его сын Вовка учился в шестом классе «В». Ребята иногда звали его тихоней, но все знали, что он честный и хороший товарищ. За это его уважали даже те, кто обычно не любит отличников, такие ребята, как Митька. Мама не раз ставила мне в пример Вовку, говоря, что с таким хлопцем можно дружить, так как от него ничего дурного не наберешься. Вовка не участвовал ни в одной драке, и было странно слышать, что его арестовали. Что же он мог сделать?

— Не верь, сплетни бабские — буркнул мне Митька, когда я обратил его внимание на этот разговор женщин.

Я не успел ответить, дверь открылась, и на высокое крыльцо вышел длинный как шест военный. Лицо суровое, дряблое, под глазами мешки. Глаза холодные, чуть прищурены, уши большие, словно лопухи, немного оттопырены. Нос длинный, прямой, тонкие губы самодовольно, плотно сжаты. Новый зеленый мундир, с черным воротником был аккуратно подогнан, на груди нашит орел со свастикой в лапах. Высокая фуражка с блестящим козырьком, над ним белый шнур, кокарда и такой же, как и на груди, орел со свастикой.

— Фашист, — прошептал я, и по телу пробежал мороз: «Так вот какие они!» Я вспомнил дядю Андрея и подумал что вот сейчас, наверное, начнут делать из нас рабов.

«Но мы не дадимся!» — сказал я себе решительно и приблизился к Митьке. Он, не моргая, смотрел на фашиста. Его озорные голубые глаза были серьезны.

Собравшиеся с любопытством и страхом разглядывали гитлеровца, который, засунув большие пальцы рук под ремень, стоял на крыльце, устремив суровый взгляд в толпу.

Вслед за этим военным появилось еще несколько немцев — в таких же мундирах, только вместо фуражки на голове у каждого из них щеголевато сидела пилотка с высоко торчащим передним углом. Среди фашистов боязливо жался какой-то пожилой мужичок в потертом демисезонном пальто, с обнаженной головой. Рыжие волосы у мужичка были похожи на войлок, изъеденный молью, и росли только за ушами и на затылке. Мужичок растерянно поглядывал по сторонам. Он избегал смотреть на собравшихся, но при этом заметно было, что он старался принять независимый вид.

Немец начал говорить, но я ничего не понял из его речи, несмотря на то, что по немецкому языку у меня всегда была четверка.

— Что он говорит? — спросил Митька.

— Не знаю. Я только разобрал два слова: «комендант» и «партизан» — это значит…

— Я и без тебя знаю, что «партизан» — это «партизан». Переводчик…

После немца вперед вышел рыжий мужичок и заговорил по-русски:

— Това… — вякнул он и осекся. — Господа! — По площади прошла какая-то волна, зашептали: «Господа». — Господа! — продолжал мужичок. — Герр комендант господин фон Шварц сказал, что он требует от вас соблюдения порядка. — Рыжий развернул листок и стал читать: — Хождение разрешается до восьми часов вечера. За появление на улице позже этого времени — расстрел. Всем сегодня же сдать оружие. При обнаружении несданного оружия — расстрел. Всем коммунистам в течение завтрашнего дня зарегистрироваться в комендатуре. За невыполнение этого приказа — расстрел. Всем евреям носить на левой руке белые повязки с черной шестиконечной звездой. За появление на улице без повязки — расстрел. — Он свернул бумажку, сунул в карман и продолжал:

— Командование великой германской армии требует, чтобы завтра от каждой семьи было сдано в волость по десять штук яиц…

— Поздно хватились, итальянцы всех кур постреляли, — неожиданно раздался женский голос в толпе.

Гитлеровцы, будто по команде, насторожились. Комендант обвел площадь взглядом, прокричал:

— Мольчать! — Немец, плотно сжав тонкие губы, смотрел не моргая на толпу.

Рыжий съежился — тоже молчал, пока немец не буркнул что-то сквозь зубы.

— Господа, мы двадцать четыре года ждали освобождения и вот дождались… — он поперхнулся, — Немецкое командование назначило меня старостой. На каждую улицу назначены сотские. — Он стал зачитывать фамилии сотских и среди других назвал Гришаку.

— Видал? — тихим голосом зло проговорил Митька. — Тоже мне сотский! Предатель!

— О, да это ж Филатов! — прошептала испуганно женщина.

— Какой Филатов? Где? — не поняла другая.

— Староста-то — Филатов-младший. Что за станцией жили, где сейчас МТС. Это ихняя экономия была. Потом их выселили и говорили, что они так и пропали где-то. А оно, вишь, когда объявились.

Услышав разговоры в толпе, староста вдруг вскинул голову и сверкнул злыми глазками.

— Эй, там! Хватит митинговать, отмитинговались! Все!

Фашист поспешил старосте на помощь. Коверкая слова, он заговорил по-русски:

— Мольчать! Пандит будет расстреливайт!

Он прокричал что-то по-немецки, и через раскрытые настежь ворота во дворе поселкового Совета показались Вовка и его отец Егор Иванович. Руки у них были связаны назад.

Вовка шел впереди, опустив голову, Егор Иванович позади него, оберегая сына от солдат в рогатых касках. Солдаты кричали и подталкивали их прикладами. Егор Иванович прямо держал голову и смотрел на народ так, словно хотел заглянуть каждому в лицо, узнать и запомнить, кто собрался на площади и для чего.

В воротах их остановили, заставили залезть на ящики, которые почему-то стояли здесь и на которые я до сих пор не обратил внимания.

Егор Иванович твердо ступил одной ногой на ящик, подался всем корпусом вперед и, подтянув другую ногу, выпрямился. Теперь его голова почти доставала до чугунной дугообразной перекладины ворот.