Нина Сагайдак - Мищенко Дмитрий Алексеевич. Страница 24

На диване, куда ее устроила Тина Яковлевна, Нина не могла ни заснуть, ни задремать. Девушка прислушивалась к ночным звукам за окном, пыталась представить себе, что там делается… На подступах к мосту со стороны села Гвоздиковки растут лозняки. Подойти через их густые заросли к мосту, наверно, не так уж трудно. А вот под мост… Как смогли они пробраться незамеченными под мост? Ведь он так тщательно охраняется. Как там обошлось? Взрыв был, стрельба тоже, но удалось ли разрушить мост?

Рано утром Нина пришла домой, объяснила бабушке, почему оставалась ночью в клубе. Потом легла спать и спала долго, на редкость крепко, будто и не было никаких тревог. А проснувшись, даже не сразу вспомнила о ночных событиях. И только услышав, как хлопнула в сенях дверь, быстро села на постели; почувствовала, как сильно забилось сердце, совсем так, как тогда ночью, когда приходил дядя Вася, она открывала ему дверь и они тихонько шептались в сенях…

В комнату вошла бабушка:

— Ну, как выспалась, внученька? Пора тебе поесть, а то вчера поужинать не удалось. Сейчас уже обедать пора да опять на репетицию в клуб. Ох и трудно же тебе приходится! Но что поделаешь? Без этого пайка еще голоднее было бы нам. А ты так похудела — кожа да кости.

— Ну уж и кости! — Нина вскочила, обняла бабушку и радостно засмеялась. — Ничего, бабуся, не унывайте, придет доброе время, будет солнце… Буду работать меньше, поправлюсь, приедет мама. Все будет хорошо, бабуся.

Нина наскоро поела и заторопилась в клуб.

По дороге она встретила Володю Янченко и сразу заметила, что у него поцарапано лицо.

— Что случилось, — спросила она, — не под облаву ли попал?

— Вроде того, — улыбнулся хлопец. — Кстати, скажи: ты хорошо знакома с Жорой Павловским?

— Разумеется, это мой школьный товарищ.

— Только товарищ?

Девушка покраснела под его испытующим взглядом.

— Только товарищ… А почему ты спрашиваешь об этом?

— Разговор у меня был с ним, и неприятный. Повстречал меня со своими дружками и потребовал, чтобы я объяснил, какие у меня отношения с тобой, почему я часто тебя провожаю.

Нина зло вспыхнула:

— А ему какое до этого дело?

— Точно так и я сказал Павловскому. — Янченко немного помолчал. — Ну, ему, конечно, это не понравилось. Он полез в пузырь, а за ним его товарищи.

— Подрались?

— Было такое…

— Безобразие! Что вообразил себе этот Павловский! С какой стати он позволяет себе задавать такие вопросы?

— Говорит, что вы встречаетесь, а я стою на его пути.

— Неправда, Володя! — горячо возразила Нина. — Я не давала ему никакого повода так думать. Он несколько раз приглашал меня на вечеринки, которые устраивали наши школьные товарищи. Но я там редко бывала, а если и приходила, то совсем не ради него.

Янченко усмехнулся.

— Ты не веришь мне, Володя?

— Откуда ты взяла? Верил всегда и еще больше верю теперь. Ведь мы единомышленники с тобой. Кстати, — смеясь, добавил Янченко, — именно это и я сказал Павловскому.

Но Нину не развеселила эта шутка. Опустив глаза, она промолчала.

— Прости. — Янченко осторожно пожал ее руку. — Возможно, это слишком смело с моей стороны, но иначе нельзя было. Пусть лучше Павловский думает, что мы с тобой связаны любовью, а не какими-либо другими интересами.

Нина и на этот раз ничего не ответила. Она все еще молчала, почему-то не решаясь поднять глаза. Янченко крепче прижал к себе ее руку.

— Ну, пойдем в клуб, уже пора.

— Подожди минутку, — отозвалась Нина. — Ты не знаешь, как там обошлось ночью у моста?

— Как все обошлось, не знаю. Слышал в городе, что поезда на станции стоят, мост взорван.

— Так ведь это главное! — обрадовалась девушка.

— И я так думаю…

VIII

Наступила вторая оккупационная зима. Не такая суровая, как первая, без трескучих морозов и вьюг, но все же холодная, злая. Сильные ветры гнали с северо-запада тяжелые, ненастные тучи, хлестали по лицу мокрым снегом. Промозглая сырость донимала до костей. Люди старались пореже выходить на улицу, больше отсиживались дома. Но и это не спасало от сырости. Она проникала в плохо натопленные хаты, сквозь окна и даже стены.

Лидия Леопольдовна часто жаловалась:

— Ну и погодка, уж лучше б морозы ударили. Может, полегчало бы моим старым косточкам…

Нина жалела бабушку. Да что поделаешь? Помочь ей нечем. Девушку одолевали бесконечные заботы. С тех пор как не стало Ольги Осиповны, а потом Марии, исчезла надежда на чью-либо помощь. Самой нужно было добывать для семьи пищу, топливо. Лишь теперь по-настоящему почувствовала она тяжесть утраты. Да, когда рядом были эти две женщины, не было такого щемящего одиночества, сознания, что не на кого опереться.

Правда, у нее есть Володя, верный, надежный друг, товарищ, но он не заменит ни Ольгу Осиповну, ни Марию. Сама не знает почему, не может и, кажется, никогда не сможет сказать ему, в какой нужде живет ее семья, что все они питаются впроголодь. А что будет дальше? Горка картошки в подполе тает прямо на глазах, все другие овощи тоже. Недалеко то время, когда кончатся все запасы в доме, то, что дал огород, а на паек в клубном театре семью из четырех человек не прокормить. Конечно, тете Оле и Марии она могла бы об этом сказать. Обе были старше, чем-то напоминали ей мать, помогали жить. Но Володе — нет, ему она ни о чем не скажет. Ни за что!.. Есть что-то такое между ней и Володей, в чем она сама себе боится признаться…

— Чем ты так озабочена, о чем думаешь? — Лидия Леопольдовна пристально вгляделась в лицо внучки.

— Разве не о чем думать, бабуся? Зима только началась. А после зимы — весна… Как мы проживем эти полгода, пока на огороде появится молодая картошка.

— Я сама все время думаю об этом, — вздыхает Лидия Леопольдовна, — но что придумаешь, когда ты одна должна прокормить всю семью.

— Девчата на станцию ходят. Может, и мне сходить?

— А чего добудешь на станции?

— Хлеба, консервов, галет. Сейчас проходят эшелоны с солдатами. Говорят, можно обменять вещи на продукты.

— Что же ты обменяешь, девонька? Женская одежда солдатам не нужна, а у нас если и есть что-нибудь, так это только вещи твоей мамы. Нашлись бы в доме теплые мужские вещи, свитер там или носки, тогда еще можно было бы попытаться… Впрочем, где-то должны быть старые, давно изношенные шерстяные мамины кофточки, дедушки, мои, твои да и Толины шерстяные носки, чулки… Все это, правда, старье, но их можно распустить и заново связать теплые носки. Вот с ними-то можно пойти на станцию и обменять на продукты.

Она не стала ждать, что скажет внучка; кряхтя и охая, поднялась с постели, пошла в кладовую, где был у нее целый мешок старых вещей. Отобрав несколько пар носков, она сразу же принялась за работу.

А в воскресенье Нина шла на станцию. И хотя несла всего-навсего одну пару мужских носков, взяла с собой Толю. Не потому, конечно, что надеялась получить в обмен так много — одной не унести. Просто боялась, что не решится сама подойти к вагонам, предложить немецким солдатам обмен. Пока бабушка распускала старые и вязала новые носки, Нине казалось, что все это очень хорошо задумано и на станции она удачно обменяет их на продукты. Но вот сейчас, идя к вокзалу, она не могла себе представить, как выйдет на перрон и станет кричать: «Кому носки! Теплые носки!» Пусть это сделает Толя: он меньше ее, к тому же мальчику удобнее пробиться к солдатам. А она станет в сторонке, будет наблюдать и посмотрит, чтоб не продешевил.

В этот день через станцию проходил эшелон с итальянскими солдатами. «Это, пожалуй, лучше, — говорили люди, — итальянцы более сговорчивы и доступны».

Все, кто вышел на перрон, ринулись к вагонам, стали показывать перед окнами свои пожитки, объясняя словами и жестами, чего они хотят.

— Купите платок, синьор! Красивый платок, перешлете сестре или невесте!