Нина Сагайдак - Мищенко Дмитрий Алексеевич. Страница 25

— Меняю сапоги на консервы. Хорошие сапоги!

Солдаты посмеивались, иные выходили на перрон, обступали девчат и молодиц, пытались как-то объясняться с ними. Один солдат взял платок, завязал его под подбородком, подхватил товарища и под общий смех закружился с ним в танце. Когда танцующие остановились, солдаты обступили их и, перебивая друг друга, стали быстро говорить. Затем один из них побежал в вагон, вынес оттуда две пайки хлеба, три пачки галет, одну банку тушенки и, протянув все это хозяйке платка, вопросительно посмотрел на нее: мол, довольна? Та кивнула в знак согласия, и солдат вложил ей в руки все, что принес.

Веселый гомон, не умолкая, стоял на перроне.

Нина издали, улыбаясь, смотрела на куплю-продажу. Казалось, она совсем забыла, зачем пришла сюда.

— Эй, бэлла, бэлла!

Девушка обернулась. Солдаты открыли вагонное окно, смотрели на нее веселыми, игриво улыбающимися глазами.

— Салют, бэлла!

— Я не Бэлла.

— Бэлла, бэлла! — стояли на своем солдаты. — Прима синьорина!

Один из них высунулся из окна и начал что-то объяснять жестами, показывая на ее лицо и повторяя: «Карошо».

Нина поняла: «бэлла» — не имя, а красивая.

Она смущенно улыбнулась, и это сделало ее еще более привлекательной. Солдат весь просиял, довольный, что девушка поняла его; он вышел из вагона и, энергично проталкиваясь в толпе, оказался возле Нины. Он стал что-то настойчиво и торопливо говорить ей, смеясь и размахивая руками. Нина старалась понять, чего он хочет, но тут послышался гулкий, ритмичный топот, потом резкая команда по-немецки.

Схватив Толю за руку, Нина быстро отбежала в сторону, подальше от солдат, шагавших по перрону. Их было не так уж много, но всем своим видом, застывшими лицами, тяжелым шагом, а в особенности ружьями на плечах, они разительно отличались от тех веселых парней, которые только что танцевали на перроне и улыбались ей из окна. От немцев веяло отчужденностью и угрозой. Появление их сразу напомнило людям на перроне, что поезд везет не туристов из далекой Италии, а вражеских солдат и солдаты эти отправляются в глубь нашей страны не ради прогулки…

Люди замолкли. Видимо, не только Нина — все подумали об этом. И так, молча, стояли они, пока немцы, четко отбивая шаг, промаршировали и скрылись вдали.

Итальянцы снова высыпали из вагонов на перрон.

Тревожная мысль забилась в голове Нины: «Что я делаю? Ведь эти солдаты — наши враги. Они едут на фронт, чтобы воевать против Красной Армии, а я принесла им теплые носки, и они будут согревать кого-то из них. Я уберегу одного, вторая — другого, иные — третьего, четвертого… Так, чего доброго, и будем помогать врагу выстоять… И это за кусок хлеба, за пачку галет. Как же я раньше не подумала об этом!»

— Синьорина!

Нина резко повернулась и увидела перед собой того солдата, который недавно говорил с ней. Девушка совершенно изменилась за эти несколько минут. Не улыбающейся, не грустной стояла она перед ним, а суровой, гневной, со злыми огоньками в глазах. Видимо, это озадачило солдата. Он казался растерянным, не знал, что сказать, как себя вести, что делать с галетами и консервами, которые он держал в руках.

Удивленно приглядываясь к девушке, он старался понять, почему в ней произошла такая разительная перемена. Ведь только что она была совсем иной, приветливо улыбалась ему. Может быть, ее разгневали принесенные ей, как нищей, галеты и консервы?

— Бэлла… — Он нерешительно протянул продукты девушке и указал пальцем на носки, которые она держала в руках.

Да, конечно, он хочет обменять продукты на носки. Он тот враг, которому она может помочь уцелеть на фронте.

— Я не меняю! — резко сказала Нина и поспешно спрятала носки в карман пальто.

Солдат какое-то мгновение постоял, потом, краснея, сунул в руки Толи галеты и банку консервов.

Нина схватила солдата за рукав.

— Не нужно, — пробормотала она и, взяв из Толиных рук продукты, отдала солдату. — Я не говорю, что мало. Я вообще не хочу меняться с вами. Там, — она показала на восток, — мой папа. Я не могу меняться с вами!

— О бэлла! — То ли действительно понял ее, то ли догадался итальянец, о чем идет речь, и оживленно стал что-то говорить.

Но тут послышался гудок паровоза, солдаты бросились к вагонам. Засуетился и тот, который разговаривал с Ниной. Он настойчиво втиснул в руки Толи все, что принес, потом быстро прижал руку к груди и, приблизив к ней лицо, вдруг отчетливо прошептал:

— Ленин. Война капут, — и тут же побежал к вагону.

Уже стоя на подножке, он приветливо помахал рукой изумленной девушке, продолжавшей сжимать в кармане шерстяные носки.

IX

На другой день она пришла на репетицию совсем непохожей на ту печальную, задумчивую Нину, какой привыкли видеть ее в клубе. Это заметили. Одни провожали вопросительными взглядами, другие спрашивали, что ее так обрадовало.

— Как же не обрадоваться… — улыбнулась Нина. — Вчера была на вокзале и удачно обменяла на продукты шерстяные носки, даже мясная тушенка досталась.

— Да, мясная тушенка — это вещь, — серьезно сказала Тина Яковлевна.

Но, когда они остались вдвоем, шепнула:

— Неужели тебя действительно развеселил удачный обмен?

Обняв за плечи свою любимую учительницу, Нина рассказала ей о встрече на вокзале с итальянским солдатом, а потом добавила:

— Мне кажется, что он не один такой.

— Весьма возможно.

— Ведь это очень важно, правда? Когда солдаты не хотят воевать, значит, война не затянется.

— А разве солдаты начали войну? — ответила Тина Яковлевна. — Войны затевают те, которые точно знают, что сами они воевать не будут.

Слова эти несколько охладили радость Нины. Но и после разговора с Тиной Яковлевной она продолжала думать, что среди вражеских солдат много таких, как тот итальянец.

Через Щорс продолжали следовать воинские эшелоны. В них попадались то финны, то мадьяры, то снова итальянцы. Нина искала: ей казалось, что вот-вот она снова встретит такого же солдата, как в прошлый раз. И она еще много раз бывала на станции. За свои шерстяные носки она просила так дорого, что никто их не брал. Напрасно она приглядывалась к солдатам. Второго такого, как тот итальянец, не встретила. Но заплатить за эти хождения в станционной сутолоке пришлось очень дорогой ценой.

Однажды ночью Нина почувствовала, что ее знобит, побаливает голова. «Наверно, грипп», — подумала девушка. Утром поднялась с трудом, решила не выходить на улицу и занялась уборкой квартиры. Но слабость все больше и больше одолевала ее, усилилась головная боль, — она вынуждена была лечь в постель.

Хорошенько укуталась, думая, что в тепле быстрее справится с болезнью, вскоре согрелась и уснула. И приснилось ей, что она торопливо куда-то идет — то ли в поле, то ли на речку. Идет одна незнакомой дорогой, все время оглядываясь. И вдруг замечает, что над полем собираются грозные черные тучи. Потом поднялся ураганный ветер, и она испугалась, повернула назад; тревожно озираясь, бросилась бежать. Вот уже и калитка. Стоит протянуть руку, открыть — и ты дома. Но тут вспыхнула молния и ударила в церковь на Базарной площади, напротив их дома. Она в ужасе падает на землю рядом с калиткой. А церковь уже объята пламенем, горит как факел под темным сводом ночного неба. Нина пытается подняться и не может, прижалась к забору и лежит. Страх сковал тело. А церковь полыхает все сильнее и сильнее; таким жаром несет от нее, что нет сил больше терпеть; кажется, одежда и тело — все занялось огнем. Она пытается закричать, позвать на помощь, но не может произнести ни звука.

— Ма-м-а! — наконец застонала Нина и проснулась.

— Что с тобой, внученька? — услышала она тревожный голос бабушки.

— Пи-ить, пи-ить…

Лидия Леопольдовна схватила кружку, зачерпнула из ведра воды. Но тут же остановилась, заколебалась, поставила кружку на стол и подошла к постели.

Нина раскрыла глаза, пошевелила пересохшими губами.