Попались, которые кусались! - Гусев Валерий Борисович. Страница 11

Папа не «засветился». А репортаж из Тюмени оказался по нашей теме. Какой-то местный ушлый корреспондент ухитрился попасть на эти самые собачьи бои и даже заснять кое-какие эпизоды на пленку. Скрытой камерой.

Но лучше бы этого не показывали. А может, и нужно такое показать? Я пересказывать не буду. Скажу только, что мама не выдержала и переключила канал.

Надо сказать, что и Грета прекрасно поняла, что там происходит. Такой я ее еще не видел. Она вздыбила шерсть на холке, оскалила зубы и грозно рычала. Особенно когда на экране появлялись лица зрителей. Тьфу! Я не могу эти кровожадные хари называть лицами. Что это за твари, которые получают удовольствие от страданий других?

Вот соображали бы эти собаки получше, вот понимали бы они, ради чего их стравливают и заставляют убивать друг друга! Не за кусок мяса от голода, не по приказу. А для того, чтобы доставить удовольствие видом их крови, боли, страха.

Вот если бы собаки это поняли, если бы они объединились и бросились на этих мерзких зрителей! Пусть бы те на собственных шкурах почувствовали разъяренные собачьи клыки!

Алешка, когда мама переключила телевизор, обхватил Грету за шею и что-то начал ей шептать в ухо, успокаивая. А потом сказал что-то для себя, едва шевеля губами. Будто давал сам себе какую-то клятву.

– Кирилловка... – сказал Алешка. – Дим, позвони Таньке, спроси, где она там была с Джеком?

Я позвонил. Но полезную информацию мы не «сняли». Таню с Джеком встретили на станции, пришли с ними в какой-то скверик, а потом проводили обратно. И где там этот теннисный корт, кто его знает.

Тем не менее мы поехали в Кирилловку. На разведку. Нам еще повезло в том, что в стране намечались опять какие-то куда-то выборы, и нашу школу (избирательный участок) закрыли на карантин и подготовку. И мама тоже отвлеклась от нас. У них на работе появилась какая-то комиссия и начала проверять все служебные документы. Поэтому мама уходила на службу рано и приходила со службы поздно. И оставляла нам деньги на текущие расходы. Правда, в обрез.

...Мы вышли из электрички и остановились на платформе, оглядываясь. С чего начинать? Подойти к кому-нибудь и спросить небрежно:

– Где тут у вас поганые собачьи бои? Куда нам прислать спецназ с ОМОНом?

Этот вариант не проходит.

– Пойдем на рынок, – предложил Алешка. – Чего-нибудь посмотрим и чего-нибудь услышим.

Здравая мысль. Мы так и сделали.

Рынок нам понравился. Очень разнообразный. Здесь все продавали и все покупали. Тут даже были ядовито-зеленые петушки на палочках и «коврики на сухую штукатурку». Только на этих ковриках были не красавицы с лебедями, а наши великие звезды эстрады. Здесь даже один дед продавал вечный двигатель собственного изготовления. Это была белка в колесе. И с этого двигателя началось самое интересное: голуби, попугаи, рыбки, хомячки, свинки, кошки, собаки. Прямо как на «Птичке».

Мы даже забыли, зачем сюда приехали. Особенно нас щенки очаровали.

– Были бы лишние деньги, – сказал Алешка, – мы бы Грете какого-нибудь щенка купили. Вместо меня. Пусть его и воспитывает.

Но денег у нас не только лишних, вообще никаких не было. Только на обратную дорогу.

И мы шли дальше по рядам, а вокруг все мяукало, скулило, лаяло и щебетало. Ну и молчало – как рыбки и свинки.

А потом пошли большие собаки. Взрослые. Зачем их продают? Разве можно расстаться с тем, кто рядом с тобой вырос? Кого ты брал в свою постель, когда он заболевал? Кто встречал тебя с искренней радостью? Стягивал с тебя по утрам одеяло? И лизал тебя в голое ухо? И любил тебя бескорыстно? Людям бы этому поучиться.

Недаром один великий писатель сказал: «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак».

Это всем нам заслуженный упрек и информация к размышлению.

Кроме нас, по этим собачьим рядам ходили еще две примечательные личности. Они были одеты в кожаные куртки и были похожи друг на друга, как два щенка из одного помета. И было в них что-то бульдожье: спокойное и уверенное. Только у бульдогов грустные глаза, а у этих – наглые.

Уж не те ли приятные молодые люди, похожие на боксеров, которые встретились студентке Тане и ротвейлеру Джеку в парке? Со стиральной машиной?

Они интересовались в основном большими собаками служебных пород. Останавливались возле овчарок, доберманов, ризеншнауцеров. Вполголоса переговаривались, вполглаза переглядывались.

Выбрали, наконец, красавца колли.

– Сколько хочешь за него, хозяин? – спросил один из бульдогов.

А хозяин, хрупкий такой старичок, вдруг повел себя странно. Засуетился, занервничал.

– Нет, ребятки, передумал я. Такая скотинка в хозяйстве сгодится. Не стану верного друга продавать. От него одной полезной шерсти на всю жизнь хватит. От ревматизма.

Он намотал поводок на руку, собрал с прилавка собачьи миски, которые выставил на продажу, и шустро поспешил к выходу.

– Стой, командир, – кинул ему вслед один бульдог. – Сторгуемся.

– Не обидим, – крикнул другой.

– Не, передумал. – Дед даже не обернулся. – Самому нужен. Да я и не продавать его привел. Для охраны имущества.

Бульдоги переглянулись, выругались деду в спину и пошли дальше по собачьим рядам. А мы с Лешкой, не сговариваясь, двинулись за старичком. Похоже, мы напали на след.

Старичок выскочил за ворота и, подбросив на плече звякнувшую сумку с мисками, потрюхал к станции, все время настороженно оборачиваясь.

– Наш дед, – шепнул мне Алешка. – Сейчас мы его расколем.

Дед добрался до платформы, уселся на крайней скамейке – пес рядом с ним, – достал из кармана бутерброд и разломил его надвое:

– Кушай, Тимка.

Они оба ели аккуратно, не роняя крошек. Доев, дед достал платок, вытер губы, а Тимка смачно облизнулся.

Пока они ели, мы им не мешали. А потом скромно присели рядом. Алешка тронул меня за рукав и вполголоса, но так, чтобы услышал дед, сказал:

– Какой красавец, да, Дим?

– Кто? Я? – удивился дедок. – Не преувеличивай. Красив никогда не был. – Тут он приосанился. – А вот молод был. – Видно, давно его никто красавцем не называл. А может, и никогда.

Но Лешка будто его слов не услышал. И забросил удочку поглубже.

– Мне, Дим, вообще, – сказал он, – колли очень нравятся. У них такая волнистая шерсть. Когда они ходят, она так красиво переливается. А еще, Дим, они очень добрые и умные. Детей любят.

Дед совсем растаял, а его пес Тимка будто понял Лешкины слова и признательно опустил свою узкую морду на Алешкино колено, поглядывая на него снизу вверх доверчивыми карими глазами, играя черными бровками. Алешка положил ему ладонь между ушей и тихонько почесал его лоб. Колли зажмурился от удовольствия.

– Признал он тебя, – сказал дедок с удовольствием. – Он и правда умница и доброй души создание.

– А зачем же вы его продаете? – спросил я.

– Кормить не под силу, – вздохнул дед. – Вся пенсия на него уходит.

– Не надо было заводить.

– А я заводил? – обиделся дед. – Он сам приблудился. Я еще работал понемножку, стоянку сторожил. Он как-то и пришел. Голодный, потерялся, видать. Ну и прижился. Очень ладно прижился. Мы с ним на пару сторожили. А тут, как на грех, начальство сменилось, в другие руки стоянка ушла. Ну и прогнали нас обоих. Вот и живем вдвоем на одну пенсию. Но он ничего, понимающий. Иную неделю оба на голой овсянке сидим – не обижается. – Дед грустно вздохнул. – Один раз соседка ему косточек собрала. Так он, добрая душа, на две кучки их поделил – себе и мне.

В это, пожалуй, можно поверить. Наша Гретка тоже иногда косточками делится. Или меняет их на печенье. Она по нему просто страдает. Один раз мама у телевизора пила чай с печеньем. Гретка села напротив и сделала такую жалобную мордаху, что сразу стало ясно: если ей не дадут печенья, она не переживет.

– Ишь ты какая, – в шутку сказала мама. – Я тебе печенье, а ты мне что?

Гретка тут же сорвалась с места, нырнула под тахту и вытащила косточку, которую туда когда-то спрятала, про запас. И положила ее маме на колени. И посмотрела так, будто сказала: «Давай меняться».