Популярность. Дневник подростка-изгоя - ван Вейдженен Майя. Страница 9

Все наши проекты по географии тринадцати колоний расставлены на столе у кабинета истории. Карлос Санчес играет с моим, как будто это космический корабль.

– Не трогай Майин проект, – говорит какой-то мальчик.

Карлос Санчес опускает на меня взгляд.

– Это твое? – спрашивает он. Я киваю. – Выглядит аппетитно, – продолжает он. – Так и забрался бы внутрь, если ты понимаешь, о чем я, – он вздергивает бровь. Наверное, думает, что это привлекательно, но на самом деле впечатление, будто у него нервный тик.

– У тебя есть ответы тик, тик к домашней работе? – спрашивает он.

– Я не дам тебе списывать.

– Ну и дура, – говорит он, бросая мой проект на стол.

Звучит несколько иронично.

Завтра день фотографий! Я не могу дождаться!

Сегодня мама купила мне в магазине симпатичную белую блузку. Но что касается ожерелья, я не знаю, где и смотреть. Я решаю порыться в маминой старой шкатулке с украшениями времен восьмидесятых. У нее наверняка должно что-нибудь найтись.

Ага. Я залезаю в шкатулку и почти сразу натыкаюсь на жемчуг. Мне никогда еще не доводилось видеть гигантские абстрактные серьги в таком количестве. Меня немного беспокоит, что эта картина может оставить на моей психике неизгладимые следы, которые дадут о себе знать в будущем. Нельзя пройти мимо громоздкого бурого пластмассового браслета, который открывается на две створки. Мама купила его в Париже. Из всего, что можно купить в Европе. Этому нет оправдания.

Я мою голову и тщательно подбираю наряд для завтрашнего дня. Мама помогает мне с папильотками (на этот раз, закручивая их посвободнее) и даже разрешает воспользоваться ее блеском для губ.

Думаю, завтра будет замечательный день.

По крайней мере, так я твержу себе.

Мой друг Данте сегодня пришел в школу, распрямив свои черные кудри – и это полный провал. Так что на большой перемене он смочил волосы водой, и теперь они снова в исходном состоянии. А я могла бы его предупредить.

Говоря о фотографиях для школьного альбома, Бетти Корнелл советует следующее: «И самое главное, не стоит пробовать новые прически накануне важного мероприятия – такие эксперименты могут обернуться катастрофой, а ты же не хочешь, чтобы для истории тебя запечатлели пугалом».

Во время урока химии мы идем в спортзал, где нас поджидают фотографы. Большинство ребят делают для фотографии серьезное лицо, как на паспорт, и наотрез отказываются улыбаться. В нервном ожидании я тренируюсь принимать позу, которой учила Бетти: плечи слегка в повороте, лицо под углом в три четверти, не забывая о том, что на снимке более крупным будет казаться то, что ближе всего к камере (как раз из-за некоторой нехватки в области груди я и стараюсь повернуть вперед плечо).

Рассеянно поворачиваюсь к Данте и спрашиваю, как я выгляжу.

– По правде сказать, Майя, ты мне всегда напоминаешь убийцу из фильма ужасов. Я, в общем-то, потому с тобой и не спорю. Я боюсь, как бы ты мне голову не отгрызла.

Какое замечательное напутствие для неуверенной в себе девушки прямо перед тем, как ее образ будет безжалостно запечатлен на веки вечные.

– Фон, фон, Ведж, Веджен, Ваджин, Воджен, – зачитывает с листа здоровяк с подкрученными усами.

Я выхожу вперед, даже не утруждаясь поправлять его – привыкла, что люди постоянно коверкают мою голландскую фамилию.

Я встаю в нужную позу и широко улыбаюсь. Мелькает вспышка, и у меня в глазах все темнеет.

– Э… давайте попробуем еще раз, – слышу я. – Без очков.

Я снимаю очки, все еще немного ошарашенная. Вспышка застает меня врасплох. Я уверена, что выгляжу отвратительно.

– Я, я… не была готова, – запинаюсь я, но усатый мужик уже оттесняет меня в сторону. Я чувствую, что потерпела поражение, но несмотря на разочарование, не вешаю нос. Уверена, Бетти хотела бы этого.

Мама теперь каждый день встает пораньше, чтобы причесать меня. Она самая классная. Сегодня она собрала мне волосы в очень высокий хвост набок, но никто в школе не обмолвился и словом! Вчера в церкви Итан тоже ничего не заметил. Это неудивительно, учитывая, что он вообще редко смотрит в мою сторону. Хотела бы я знать, наступит ли когда-нибудь день, когда я понравлюсь мальчику так же сильно, как и он мне.

Я обдумываю все это на большой перемене, пока расставляю книги по местам в библиотеке. Заходит Леон, как всегда, поднимая мне настроение.

– Привет, Майя.

– Привет, Леон.

– Выглядишь сегодня прекрасно.

– Спасибо.

Он уходит искать книгу про волков. Мисс Корбейл ждет, пока я обращу на нее внимание, и подзывает к себе.

– Майя, ты заметила, что Леон каждый раз подходит и говорит тебе, что ты хорошо выглядишь?

Я киваю.

– Я хочу убедиться, что ты не чувствуешь себя из-за этого неуютно. Я знаю, он говорит так из-за своего аутизма. Ты многое знаешь об аутизме, потому что у тебя сестра, и… если тебя это смущает, если вызывает дискомфорт, скажи мне. Я поговорю с ним о его… привязанности, – она грустно улыбается. – Очевидно, что он к тебе неравнодушен. Так что если он выйдет за рамки, дай мне знать.

Я стою перед ней и смотрю на нее, а потом перевожу взгляд на зеркало на стене. Я вижу там маленькую девочку с хвостом набок, которая прижимает к груди стопку книжек. Я знаю, что у Леона аутизм. И я благодарна, что мисс Корбейл заботится обо всех учениках в ее библиотеке. Но внезапно что-то опускается у меня внутри.

Я возвращаюсь к полкам. Леон поднимает на меня глаза.

– Привет, Майя.

– Привет, Леон, – отвечаю я.

– Выглядишь превосходно, – говорит он. – Выглядишь замечательно. Выглядишь прекрасно.

– Спасибо.

Я закрываю глаза. Я понимаю, почему мне так больно. Я была слишком слепа, чтобы предположить, что, возможно, единственная причина, по которой он считает меня красивой – это его аутизм.

После уроков, когда у школьного хора репетиция, все волейболистки в слезах. Их обычно безупречные волосы растрепаны, а макияж размазан. Учитель объявляет, что Джулину, их партнершу по команде, забрали домой с восьмого урока, потому что ее отец внезапно скончался от сердечного приступа.

– Я поверить не могу, что он умер, – плачет одна.

– Он был мне почти как отец, – всхлипывает другая, которая плачет сильнее всех. – Он был самым замечательным.

Я стою рядом и чувствую себя лишней. Джулина ничего не сделала, но теперь у нее новый статус. Она – та девочка, у которой умер папа. Я понимаю это, потому что долгое время была девочкой, у которой умерла сестра. Ариана умерла, когда мне было шесть, на девяносто девятом дне своей жизни.

Двухлетнего Броди и меня отвели к соседям, когда мама и папа в спешке повезли Ариану в больницу. Я клянусь, что точно знаю, в какой именно момент ее больное сердечко перестало биться. Я прыгала на соседском батуте, как вдруг, вот так, в прыжке, время остановилось. Я чувствовала это. Что ее не стало. В этот момент я перестала быть смелой самоуверенной первоклассницей и стала тревожным пугливым интровертом, кем и остаюсь по сей день.