В глубине Великого Кристалла-2 - Крапивин Владислав Петрович. Страница 71
- А каких любишь?
Фаддейка опять глянул на нее, будто с кем-то сравнивая, но тут же отвел глаза и сказал серьезно:
- Ну... таких, как мама. Она у меня по правде красавица... - Он снова пустил глазом насмешливую искорку и сморщил нос. - А я вот уродился такое чучело.
Юля засмеялась:
- Ты не чучело, ты хороший...
- Конечно, хороший, - согласился он без лишней скромности. - Хорошее чучело.
- Просто ты Фаддейка, - сказала Юля уже без смеха. - Такой, какой есть. Единственный и неповторимый.
- Да... - Он кивнул, сел рядом с Юлей, покачал ногой с забинтованным пальцем. Повернул к Юле лицо, и оба глаза были теперь темные и беспокойные. А почему я Фаддейка?
Юля удивилась его неожиданной тревоге.
- А что здесь плохого? Ты же сам говорил, что это имя тебе нравится.
- Да я не про имя... Почему я - это я?
Юля непонимающе вздохнула.
- Ты про такое никогда не думала? - требовательно спросил Фаддейка. - Я про это первый раз на колокольне подумал. Не тогда, когда с тобой, а раньше...
- Объясни-ка получше... - Юля сморщила лоб.
- Про это трудно объяснить... Я многих спрашивал, а они не понимают.
- Я попробую понять.
- Ну вот слушай. Я - это я. Внутри себя. На свете очень много людей, разных. Но они вокруг, а не во мне. А тот, который во мне... тот, который все видит и понимает... и все чувствует, почему он - Фаддейка, а не кто-то другой? Почему так случилось, что я - это именно я? Понимаешь?
- Кажется, да... - тихо сказала Юля. - Но так про себя, наверное, каждый думает. И я думала. Но уже давно. И немножко не так, по-своему...
- Но все-таки понимаешь? - спросил он с нажимом.
- Угу... - осторожно отозвалась Юля.
Фаддейка облегченно откинулся к дощатой стене и растянул в улыбке рот:
- Вот и хорошо. А то, кроме тебя, только один человек понимал. Художник...
- Какой еще художник? - сказала она ревниво.
- А приезжал сюда в прошлом месяце. Старинные места рисовал. Молодой и бородатый. Хороший такой, из Новосибирска, Володя... Я ему помогал этюдник таскать, вот мы и разговаривали.
- Про что же вы разговаривали? - спросила Юля, думая о бородатом Володе со странной досадой.
- Ну, про такое же... как с тобой. Он мне знаешь, как объяснил про людей? Что это нервы Вселенной.
- Что-что?
- Ну, вот так... Наша Земля, и все планеты, и все-все звезды, и галактики - это все будто живое. Только оно само это сперва не знало. Потому что, чтобы знать, надо ведь видеть и слышать, а для этого глаза и уши нужны. И мозги, чтобы понимать. И нервы, чтобы чувствовать. Вот и появились у Вселенной такие нервы. Люди.
- Надо же... - сказала Юля непонятным для себя самой тоном. Но Фаддейке, видно, послышалось одобрение.
- Ага... И я тогда подумал, что, если человек умирает, это не так уж страшно. Для других, конечно, печально, а самому бояться не надо. Ну, подумаешь, один маленький нервик отомрет! Все равно Вселенная останется живая...
Юля быстро придвинулась к Фаддейке и, будто защищая его, сказала:
- Нечего тебе про умирание думать. Рано еще.
- Да это я так. Ну, попутно... А главное, я все про то же думал. Пускай я нерв. Но почему именно этот? Тот, которого зовут Фаддейка? Как-то непонятно... Юль! А может, я по очереди буду всеми? Каждым человеком... Вселенная ведь бесконечная, у нее времени сколько хочешь, я успею. И может, каждый человек так? А?
- Ой, - сказала Юля искренне. - Я не знаю... А что хорошего быть каждым подряд?
- Интересно же.
- А сколько всяких злодеев на свете было и сейчас есть. Например, Гитлером разве интересно быть?
Фаддейка снова покачал ногами. Потерся ухом о поднятое плечо.
- Я про это тоже думал... А Володя говорит, что люди, как нервы, бывают всякие. И больные бывают. Всякие плохие люди - это больные нервы Вселенной. А я ведь... не больной же...
- Нет, конечно, - успокоила Юля. - Фаддейка... а с кем ты еще про такие вещи рассуждал? Или только со мной и с этим Володей?
- С мамой еще...
- А она что?
- А она все объяснила... - Левый глаз Фаддейки опять заискрился. - Она говорит: "Сперва тебе не кем-то другим надо делаться, а самим собой. А то сейчас ты - даже и не ты, а растрепа. Причешись, отмой уши и колени, и пойдем твое дупло в зубе лечить..." Ой-ей-ей.
Юля засмеялась:
- Видишь, как все просто. Не то, что у твоего бородатого философа.
- Он не философ, а художник... Он мой портрет нарисовал. Почти одними рыжими красками... - Золотистый глаз Фаддейки засиял.
- А где этот портрет?
- Он с собой увез. Говорит, на выставку.
Юля разочарованно вздохнула.
- А мне он тоже оставил, - утешил Фаддейка. - Только другой, поменьше. Карандашиком нарисован. Хочешь, покажу?
- Покажи... - Юля была уверена, что портрет не похожий. Как можно изобразить на листе живое Фаддейкино лицо? Если бы еще знаменитый художник, а то какой-то неизвестный Володя.
Фаддейка, прихрамывая, убежал.
Юля встала и подошла к зеркалу. Опять толкнулось в сердце прежнее беспокойство.
"Почему я - это я?" - спросила Юля у себя в зеркале. Правда, почему она это она? Была бы она не Юля, а курсант Юрий Шумов! Тогда она (то есть он) взяла бы и не мешкая написала письмо с адресом: "Верхоталье, до востребования, Молчановой Юлии". И все в этом письме объяснила бы честно. Если уж конец всему, то конец. Это лучше, чем так вот маяться...
"Да не очень-то я и маюсь, - сказала она себе. - Что я ему не нужна, это и так понятно, чего уж тут... Просто окончательной ясности нет, оттого и настроение кислое..."
Весело прихромал Фаддейка с альбомным листком.
Юля снисходительно взяла бумагу. И не удержалась - расплылась в улыбке.
Это был хороший портрет. Чего зря придираться, замечательный был портрет. Фаддейка, нарисованный густыми карандашными штрихами, смеялся как живой. И даже искорка в глазу блестела.
- А ты не верила, - усмехнулся Фаддейка.
- Да, хороший он художник, - со вздохом сдалась Юля.
- Это мне на память о нем, - сообщил Фаддейка и потянул листок. Кажется, он догадался, что Юля готова попросить портрет в подарок.
Она смутилась, почуяв его догадку. И недовольно сказала:
- Смотри, повязка на пальце съехала. Правильно мама говорит: растрепа... РЫЖИЕ КОНИ
Утром, выйдя на крыльцо, Юля услышала небывалое: Фаддейка ревел. Из открытого кухонного окошка доносились всхлипы и канючащий, противный (но, безусловно, Фаддейкин) голос: