Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 85

4

Недавно я была на концерте “Гадких утят” во Дворце детского творчества — Люка меня туда почти насильно притащила, потому что к эстраде я совершенно равнодушна. Я высидела до конца и даже вежливо похвалила. А сейчас она опять принялась вспоминать это выступление.

— Помнишь ту песню, “Еду-еду я…”? Ее теперь все напевают. Просто шлягер получился. Лучшее произведение нашего Костика.

Костик (а еще “Костюньчик” и “Костячок-толстячок” — это не в глаза, конечно) был руководитель ансамбля. Кругленький, пожилой, но очень бодрый, с лысинкой-блюдцем и жизнерадостным лицом. В общем-то славный. Но песенку щадить я не стала. Она показалась мне такой глупой, что запомнилась от начала до конца. Даже привязалась и порой вертелась в голове.

Еду-еду я в авто
И гляжу на белый свет.
В поле зренья все не то
И тебя в том поле нет.
Ты меня не разлюби!
Би-би-би!
Би-би-би!
Я уселся в самолет
И гляжу я с высоты.
На душе тоска, как лед:
Где же ты? Где же ты?
Я страдаю на лету.
Ту-ту-ту!
Ту-ту-ту!
Я пешком по всей Земле
Обошел сто тысяч верст.
Плавал я на корабле,
Средь морей холодных мёрз.
На каком ты берегу?
Гу-гу-гу!
Гу-гу-гу!
Вот на берег я сошел
И смотрю — навстречу ты!
Сразу стало хорошо,
И в душе моей — цветы!
Расцвела моя мечта!
Тра-та-та!
Тра-та-та! 

Мы с Лючкой подруги с незапамятных, с ясельных времен и поэтому не боимся говорить друг другу все, что думаем.

— Ужасно примитивная песня. Для дикарей с острова Нямба-Бамба. “Би-би-би”, “гу-гу-гу”… А если бы последняя строчка была “И сошли мы с корабля”?

Люка сморщила переносицу:

— Фу! При ребенке…

Я хмыкнула про себя. “Ребенок” в тех местах, где он бывает, слышит и не такое. Хотя… в самом деле нехорошо. Впрочем, Лоська заскребал сковородку и не обращал на нашу беседу внимания (или делал вид).

Люка продолжила мое воспитание. Голосом нашей классной Олимпиада Андриановны:

— Ты, Евгения, циничная особа. Несмотря на то, что из культурной семьи…

— Не циничная, а прямолинейная. Сказано: “Не родись красивой, а родись правдивой”…

— Не “правдивой”, а “счастливой”. Или ты думаешь, счастье там, где правда? — словно драматург Островский из учебника вопросила Лючка.

— Ну, если судьба красотой не наградила… Хорошо вам в “Утятах”, вы там все такие… стройные и фотогеничные.

Люка пригорюнилась и сказала, что им в ансамбле совсем не хорошо. Могут закрыть.

— И все другие творческие коллективы тоже…

— Почему?!

— Из-за ППЦ. Ты разве ничего не слышала? Даже по вечернему каналу в местных “Новостях” говорили.

Я ничего такого не слышала (и канал-то этот почти не смотрю, там только про грабежи и аварии на дорогах).

— А что такое ППЦ?

— Ну, темнота… Не “что”, а “кто”! “Полномочный представитель центра”. Из Москвы прислали чиновника, милицейского генерала, будет здесь главным. В столице недовольны, что у губернаторов стало слишком много власти, вот и рассылают по стране таких представителей, чтобы наблюдали и руководили. Укрепляли “стержень централизованной власти”.. Ты правда, что ли, не в курсе?

— А при чем Дворец?

— Да пойми же ты! Губернатор где располагается? В ре-зи-ден-ции! В бывшем роскошном доме миллионера Кунгурова, в памятнике старины. А его московский начальник разве захочет сидеть в обычном кабинете? Ему тоже резиденция нужна, да получше губернаторской, чтобы не потерять имидж. Вот и приглядели для него наш Дворец.

— Совсем офонарели, да? Выгонять тыщу ребят ради одного генерала!

— Во-первых, не тыщу, а почти две. А во вторых, ради не одного генерала, а со свитой. Знаешь, сколько у него будет заместителей! А у тех — свои заместители, референты, секретари, курьеры. Охрана… А дворцовские кружки, говорят, растолкают по разным клубам. Ну, их-то, может, и растолкают, а такие коллективы, как наш — куда? Театральный, оркестровый… В субботу все ребята и взрослые работники Дворца хотят пикеты устроить на площади. С плакатами.

— Лючка, я тоже пойду!

— Пойдем.

— И я, — облизав вилку, сказал Лоська.

— Обязательно, — сказала я. — Ты этого генерала сразу перепугаешь, такое чучело. Как ты ухитряешься извозиться за несколько минут? Иди умывайся…

— Ладно. Спасибо за яичницу. И за торт… — Лоська выбрался из-за стола, поддернул штаны и пошел в ванную. Я за ним, чтобы умыть “чучело” собственноручно, а то измажет полотенце.

Лоська не противился, только фыркал. Люка в это время убрала со стола. И сказала, что теперь ей “срочно надо еще в одно место”.

— Вечером позвоню. Пока…

Мы с Лоськой остались одни и посмотрели друг на друга.

— Может, погуляем? — спросила я.

— Давай!

— А куда пойдем?

— Может быть, туда… к дереву? — Он слегка затуманился. — Или… это слишком печально для дня рожденья, да?

— Нормально…

И мы пошли на пустырь за сгоревшей табачной фабрикой. Это было довольно далеко, но нам куда спешить? Мы брели по переулкам, где ярко, почти как в мае, вновь цвели одуванчики. Было солнечно, однако совсем не жарко, хорошо так. Говорили о недавнем телесериале про пришельцев (чепуха сплошная, одно и тоже, надоело), о том, что скоро в школу, а неохота; о моих глобусятах, о новом появлении НЛО над деревней Кулябкой, о сбежавшем из цирка трехметровом удаве (жаль, что поймали, не добрался до родины) и ни о чем серьезном.

На пустыре, заваленном кирпичными грудами от разломанных домов было безлюдно, летали бабочки. Мы подошли к вековому полузасохшему тополю. В метре от него среди лопухов можно было разглядеть плоский полуметровый холмик, укрытый дерном. Мы сорвали несколько диких ромашек, положили на холмик. Постояли с полминуты. Лоська потянул меня за рукав:

— Пойдем, покажу…

В двух шагах стояла среди высокой сурепки оставшаяся от давних времен лавочка — доска на двух столбиках.

— Вот… — На краю доски были выжжены кривые буковки: У м к а.

Лоська сел, погладил надпись мизинцем. Я села рядышком… Конечно, это была прежде всего Лоськина печаль. А моя — уже через него. Ведь я-то даже не видела Умку живым. Но все равно… Мы посидели, помолчали. Потом, чтобы ослабить Лоськину грусть, я спросила:

— В последней игре у тебя сколько было противников?

— Много…

— Ну и как? У всех выиграл.

Лоська вздохнул:

— Не… Одна ничья.

Я ладонью прошлась по его волосам-сосулькам. Он сразу заулыбался. Осторожненько придвинулся плечом. Но почти тут же встряхнулся, вспомнил:

— Домой пора. Мама придет на обед, скажет: где картошка?

Стеклянные океаны

1

Дома было пусто и солнечно. Сверкал хрустальный глобусенок. Сверкали латунные замочкина футлярах подаренных авторучек. Я вспомнила, что так и не посмотрела: какую ручку преподнес мне дядя Костя. Бессовестная…

…Дядя Костя — наш добрый знакомый. Когда он был в старших классах, занимался математикой с моим дедом, маминым отцом, и часто приходил к нему домой, в квартирку при институтском общежитии. Там и познакомился с девчонкой-дошкольницей Валей. Между ними завязалась вроде бы шутливая, но долгая дружба. Когда дед умер (маме было тогда всего восемь лет), Костя навещал “подружку-дюймовочку”, а потом писал ей письма из училища и с разных мест службы. Долгие годы он служил в окраинных областях. А вскоре после того, как погиб папа, дядя Костя перевелся в наш город. Стал заходить в гости и незаметно так опекать нас. Мама даже призналась, что однажды он сделал ей предложение.