Муха и самозванный принц - Некрасов Евгений Львович. Страница 18

Маша закашлялась, огнетушитель в ее руках дернулся, угрожающе булькнул и выпустил струйку бурой жижи. А над спинкой кресла всплыла коротко стриженая седая голова. Дед!

От неожиданности Маша выронила огнетушитель, и тогда-то произошло энергичное встряхивание, о необходимости которого твердила инструкция. Реактивная струя пены хлестнула в стену, огнетушитель дернулся и стал поворачиваться. Еще немного, и он волчком закрутился бы по полу, поливая все вокруг. Но Дед не зря заслужил генеральские погоны в военной разведке. Одним прыжком он очутился рядом с огнетушителем, прижал его ногой, схватил и, направив пенную струю вниз, кинулся в конец коридора к туалету. В зубах у Деда, как пароходная труба, дымила толстенная сигара, из-за которой разгорелся весь сыр-бор.

Вышла из чьей-то комнаты горничная с пылесосом и, увидев мчащегося на нее генерала в полной форме, с брызжущим огнетушителем, закричала:

— Пожар!

Деду было некогда разъяснять недоразумение. Ворвавшись в туалет, он нацелил поток пены в унитаз и крикнул вбежавшей Маше:

— Муха, останови ее, а то…

Но было поздно. Перебив Деда, взвыла сирена, и по коридору затопали десятки ног.

Возникшие как из-под земли охранники действовали четко. Двое универсальными ключами открывали все двери подряд и выводили полуодетых постояльцев, еще двое рыскали в поисках очага возгорания. Маша заметалась по этажу, пытаясь остановить это безумие, но ее никто не слушал. Махнув на все рукой, она вернулась к Деду, чтобы хоть объяснить ему, как все получилось.

Неутомимый огнетушитель плевался пеной; Дед еле удерживал его, широко расставив ноги и морщась от дыма забытой в углу рта сигары. Лицо у него побагровело, на лбу вздулась толстая жила. Насыщенный дымом и вонью пены воздух ел глаза.

— Помогите генералу! — крикнула Маша вбежавшему охраннику.

Тот понятливо кивнул, но вместо того, чтобы броситься к Деду и перехватить огнетушитель, кинулся назад в коридор. Вернулся он очень быстро, почему-то со вторым огнетушителем в руках. Не успела Маша ничего понять, как охранник заученным движением откинул рычаг, встряхнул свой огнетушитель и, встав рядом с Дедом, направил в тот же унитаз ударившую струю пены. По лицу охранника было видно, что он собой доволен. Потом до него стал доходить идиотизм положения.

— Что тушим? — робко спросил охранник, заглядывая в покрытый пенной шапкой унитаз.

— Ничего, — разъяснил горькую истину Дед. — Огнетушитель сработал. Самопроизвольно.

— А-а, — с безнадежным лицом протянул охранник и остался заливать толчок. Не мог же он бросить работающий огнетушитель.

В коридоре продолжалась эвакуация.

— Я пойду дам отбой, — сказал Дед, отставляя свой опустевший огнетушитель в сторону. — А вы оперативно сработали, — добавил он, чтобы утешить охранника. — Где служили?

— В погранвойсках.

— Продолжайте, — сказал Дед. Прозвучало это глупо, но в такой ситуации трудно было найти умные слова.

Через полчаса все успокоилось. Постояльцам объявили, что пожарная тревога была учебной, и они разошлись. Машу не ругали. Собранные со всех этажей уборщицы и горничные в пять минут вымыли полы и, когда пришло разбираться начальство, стало уже незаметно, что следы пены начинаются в ее комнате. Все поверили Деду: раз генерал сказал, что огнетушитель сработал сам по себе, значит, так оно и было.

Благодаря погонам Деда Маше сошло с рук еще одно преступление. С утра она выстирала карнавальное платье, которое категорически запрещалось стирать, и повесила сушиться на люстру. Платье было начала двадцатого века, взятое напрокат в костюмерной Художественного театра. А люстра девятнадцатого века когда-то принадлежала Аксакову. Начальство входило, смотрело на платье, осквернявшее музейную люстру, смотрело на Дедовы генеральские погоны, морщилось и ничего не говорило.

Когда визиты прекратились, Дед снова уселся в кресло Тютчева-Тургенева и сообщил:

— Муха, а я к тебе на Новый год. Хотел снять комнату, но цены кусаются.

— Ну и оставайся у меня, — предложила Маша.

— А можно?

— Можно. В правилах сказано, что я могу принимать гостей по числу спальных мест. Ляжешь, вон, на диване Серова.

— Правда Серова? — удивился Дед. — Того самого, художника?

— Ну! Или Перова. Мне говорили, я забыла. А на кровати спал Тургенев, точно. Я бы тебе предложила, но в ней клопы.

— История, — уважительно заметил Дед. — Наверное, это правнуки тех клопов, которые Тургенева кусали. У тебя еще пальцы не просятся к перу, перо — к бумаге?

— Скоро запросятся. Теперь я понимаю, почему раньше помещики рисовали, музицировали, писали письма в трех томах. Здесь же скука смертная по вечерам.

Дед помял одним пальцем сиденье дивана:

— Не пойму, как сюда пустили постояльцев. Кругом таблички: «Усадьба-музей охраняется государством».

— Так и пустили — за деньги, — сказала Маша. — Ты вообще представляешь, что будет в «Райских кущах» на Новый год?

Дед пожал плечами:

— Праздник…

— Это будет самая крутая тусовка России. Уже сейчас идешь по коридору, как будто новости по телеку смотришь: депутаты, артисты, министры… А в новогоднюю ночь сам Президент заедет. В санатории все номера сняты, а желающих еще много. Вот директор и договорился с музеем, что они на неделю сдают этот особняк. Тут еще сто лет назад все было так устроено, чтобы принимать побольше гостей. Художники жили, писатели.

— Все равно не понимаю, как можно — превращать в гостиницу храм искусства, — упрямо сказал Дед. — Я, кажется, не смогу спать на этом диване. Я буду над ним парить, а то вдруг что-нибудь сломается.

— Оно и так все ломается, от старости. Вот музей заработает денежек и сделает ремонт. По-моему, это нормально, — добавила Маша.

Дед осуждающе покачал головой, но спорить не стал.

— А на кого ты охотилась с огнетушителем?

— Оборонялась, — поправила Маша. — Есть тут два брата-аристократа. Один просто хам, а второй такой странный горец, как в кино.

— Бессмертный? — улыбнулся Дед.

— Дикий. Хаджи Мурат из девятнадцатого века. Я вроде с ним поладила, а сначала, не поверишь, он зарезать меня хотел! Смыть оскорбление кровью.

— А что ты ему сделала?

— Взяла на прием, потом свиньей обозвала, — Маша хмыкнула. — Если бы меня каждый раз резали за это, на мне бы живого места не осталось.

— Ты поосторожнее. Из-за таких вещей начинались войны, — предупредил Дед. — Мы, русские, живем между Востоком и Западом, у нас в крови терпимость к чужим обычаям. А для кого-то обычаи предков — как восход солнца: всегда были и должны всегда быть. В Иране разрешили женщинам снять чадру, стали учить их грамоте. А в ответ — исламская революция, все вернули назад.

— Что же мне теперь, в чадре ходить? — фыркнула Маша.

— Нет, просто держись подальше от этого парня.

— Дед, мне его жалко, — вступилась за Ваху Маша. — Мама у него погибла в войну, а еще он рассказывал ребятам про мины. Я вот ничего не знаю про мины, а он у себя в горах мог наступить и подорваться. Ничего хорошего не видел. Как потерявшийся щенок: приласкаешь — плачет.

— Это в каком смысле приласкаешь?! — насупился Дед.

— В том самом: как щенка. Я не влюбилась, Дед. Он слишком чужой, чтобы влюбиться. Но если он скажет: «Пойдем, поговорим», а не смогу сказать: «Вас здесь не стояло».

— Смотри, не заигрывайся, — сказал Дед. — Как его зовут?

— Сейран, а по-домашнему Ваха.

— Странно.

Маша пожала плечами:

— Имена как имена.

— Да нет. По-моему, это разных народов имена. Сейран-Ваха — это как Маша-Зейнаб. Он откуда?

— Из Азербайджана. Дед, оставим эту тему, — попросила Маша. — Ты ищешь, к чему придраться, потому что меня ревнуешь.

— Ладно, оставим, — согласился Дед. — Кстати, извини, что я у тебя накурил. Мне сказали, что ты у мамы в санатории, вот я и позволил себе. Зря ты там торчишь. У мамы с Михалычем и так непростой период. Чем люди старше, тем труднее им сойтись.