Мороженое в вафельных стаканчиках - Ботева Мария Алексеевна. Страница 21

— Татьяна! — сказал Борискузьмич у костра. — И все же поздравляем тебя с днем рождения!

Гоша достал откуда-то из внутреннего кармана куртки маленький букетик веточек брусники. На одной даже висела ягода. Все ахнули, и Танька тоже, обняла Гошку. Он, наверное, был счастлив.

— Но сегодня у нас еще важное дело, — продолжал Борискузьмич. — Два ваших одноклассника успешно прошли испытание, как когда-то каждый из вас. Молодцы, ребята!

И он вручил нам заламинированные удостоверения спасателей-добровольцев. У всех в классе такие были еще с прошлого года. С фотографией, информацией о росте, цвете волос и глаз, группе крови. Ладно, цвет глаз и рост узнать легко, но кто им про кровь сказал? Оказалось, что у меня редкая группа — четвертая положительная. Как у Шмагина, кстати.

Я думала, вот сейчас-то Шмагин расскажет всем, что на самом деле я предатель, а никакой не спасатель, даже добровольный. Но он ничего, промолчал.

— Оценим красоту момента! — предложил Гоша и придвинулся ближе к Таньке. Все засмеялись, а Танька сказала:

— Я, конечно, извиняюсь. Но мне бы с собакой погулять еще сегодня.

Обратно шли все вместе, только Таньку Борискузьмич побыстрее повез домой.

По дороге Славка говорил мне:

— Ты не обижайся. Меня вообще заставили шнурки развязывать. Перед соревнованиями у всех связали. Викашара веревки муфтовала, сто метров. Прикинь!

Но мне все было не по себе: получается, Гоша обманул меня уже второй раз. Недавно он рассказал, что тогда, когда он тренировал меня командовать, он вовсе не терял сознание, а притворился. То-то я думала, как подозрительно быстро Борискузьмич привел его в себя, просто подергал посильнее за уши, и все. Я рассказала об этом Славке.

— Ты чего? — удивился он. — Было бы лучше, если б с ним на самом деле все это было? Обморок там, пруд…

Нет, конечно же нет. Хорошо, что все это были враки. Просто у меня, наверное, нервы слабые, я не люблю такие испытания. И еще боялась из-за Шмагина.

За десять минут до сна

Весна долго раскачивалась, все ждали, когда же все растает, и полезет первая трава, и можно будет надеть легкие куртки и плащи. И вот во время наших соревнований в Овечкином лесу все вдруг начало таять, снег сошел за пять дней. За эти дни мы со Славкой как-то сдружились. Каждый день мы шли от школы до моста, а потом расходились по домам.

Славка — двоюродный брат Таньки. Когда-то их семьи жили в одной квартире, можно сказать, они все равно что родные брат и сестра. Когда у Таньки чего-нибудь не получается, Славка переживает за нее, наверное, больше, чем за себя. А когда удается, радуется так, будто это удалось ему, а не ей. Впрочем, за других он тоже всегда волнуется и радуется. Как-то я раньше этого не замечала, а вот сейчас заметила.

— Знаешь, как-то не так все, — сказал Славка.

— Что не так?

— Танюха. Посмотри на нее. С ней не так. Не то. Что-то происходит.

Это правда, после 8 Марта я тоже иногда ее просто не узнавала. После школы она сразу же убегала, а раньше задерживалась, спрашивала у Борискузьмича что-то о работе спасателей, даже, можно сказать, выспрашивала. Рассказывала, чему удалось научить Шороха. Она хотела стать собачьим психологом, а я и не знала, что есть такая профессия. У нее даже появились ученики из девятого класса. Вместе они ходили куда-то тренировать своих собак, а Танька подсказывала, как себя вести, чтобы животные слушались. На перемене девятиклассники часто обступали ее и обсуждали свои дела, прибегали в класс, о чем-то советовались. Словом, ходили за ней, как ходят собаки за своим хозяином.

А теперь почему-то она отменяла все занятия, пропускала тренировки по спелеологии, хотя ей так нравилось лазить по веревкам. Она и Шороха приучала к высоте: поднимется на полтора метра, упрется ногами в стену, а кто-нибудь ей собаку на колени садит. Шорох сидит, поскуливает, боится, а Танька его гладит, дает кусочки мяса.

— Это из-за ее парня, — продолжал Славка, — все с ним. Эсэмэски на каждом уроке строчит.

— Погоди, ей же Шмагин нравится, — сказала я.

— Уже нет. Уже другой. Какой-то кент из военного училища. Ты же знаешь, Генка на нее и не смотрит.

Мы помолчали. Я поворачивала и крутила в разные стороны эту новость, а Славка просто думал о сестре.

— Ну, — сказала я, — что ж теперь. Раз так.

— Ты не понимаешь! — вдруг закричал Славка. — Она же все забросила. Вот с последней тренировки ушла. С соревнований уехала раньше всех, помнишь?

— Так ей надо было с Шорохом гулять, — ответила я, — а с тренировки ушла, я помню, у нее же целый день голова болела. Вот и ушла.

— С Шорохом… — еле слышно сказал Славка. — По-моему, она и его как-то… подзабросила.

Шороха? Танька? Подзабросила? Вот это уж совершенная ерунда! Да она бесконечно думает о своем Шорохе. Сколько раз было, что Вика, ее лучшая подруга, звала ее куда-нибудь, а Танька бежала к своей собаке. Не знаю, что может случиться, чтобы она забросила Шороха. Я так и сказала Славке.

— Хорошо, если так, — пробормотал он, и мы разошлись по домам.

Вечером я уже ложилась спать, как вдруг мне позвонил Славик.

— Слушай, у меня на телефоне деньги кончились, вот на домашний и звоню, — сказал он. — Ты не спишь?

— Засыпаю, — ответила я. — Что у тебя?

— Танька.

Я молчала, ждала, что там стряслось. Славка тоже молчал, но потом все же решился:

— Шороха хочет отдать.

— Как — отдать? Кому?

— Я слышал, я случайно, она по телефону разговаривала с кем-то. Рекламировала его. Шороха. Нюх, говорит, отличный, слушается с первого слова, соображает, вообще — мозг на ножках.

— Ну. И что?

— Что? То. То самое.

— Которое, Слав?

— Это она кому-то его расхваливала, отдать хочет. Точно.

— Слава! Ну откуда ты это берешь? — закричала я, мама даже выглянула в коридор посмотреть.

— Она Вике говорила, я слышал.

— Ты чего-то все подслушиваешь, смотрю я. Тебе не кажется…

Но Славка меня перебил:

— Как ты не поймешь, собака в беде! Она сама мне говорила, этот ее хмырь все время ворчит, что она с собакой возится. А чего ему, он только в выходные в городе-то бывает.

— Ну, ворчит. Перестанет.

— Я понял, — сказал Славка. — Ты не веришь. Ладно, завтра поговорим. Спокойной ночи. — И повесил трубку.

Я легла. И тут он позвонил на сотовый.

— Я быстро, я с домашнего, — сказал он, — она объявление дала. О Шорохе.

— Какое объявление? Где?

— В Интернете, на сайте, где разных брошенных собак раздают. Я сам видел.

— Как это?

— Да у меня в ленте друзей кто-то фотографию Шороха скопировал, дал ссылку. Я подумал, может, похожая собака? Но там Танькин телефон. И написано: «Передержка».

— Видишь! На время, значит.

— Нет. Ладно, давай завтра…

— Слав, — вдруг до меня дошло, — ты погоди, ты не торопись. Вдруг у нее дома кто заболел. Может, аллергия появилась, мало ли.

— Да все у них здоровы. Я знаю. Все, завтра поговорим.

И он повесил трубку. Я снова легла спать. Каждый раз, как я ложусь, наступает такой момент — за десять минут до сна, — когда лениво размышляешь о том, что завтра наступит новый день и он, наверное, будет лучше, чем этот. Так и сейчас я подумала, что, наверное, ничего страшного не происходит. Танька же ищет человека, который временно подержит у себя собаку. Я все же склонялась к аллергии. Вот как у Зины Ивановны — на Кутузова. Раньше, Лешич говорил, она могла спокойно всех кошек гладить хоть целый день.

Все образуется.

Мы не знаем

Это была катастрофа. Танька собралась отдать кому-нибудь своего Шороха, Славка не выдумывал и паниковал не на ровном месте. Я узнала это очень просто: на перемене спросила у нее, как поживает пес.

— Хорошо, — ответила Танька, — только скоро он будет жить не со мной. Отдаю.

— Значит, правда?

— Не твое дело. И не Славкино, — зло сказала Танька. — Отстаньте от меня вообще! — И вышла из класса.