Мороженое в вафельных стаканчиках - Ботева Мария Алексеевна. Страница 23

— Шорох! — крикнула я. Но он развернулся и побежал от нас. Танька рванула за ним. Я тоже.

— Шорох! — крикнула Танька, бедовая моя подруга. Пес остановился, наклонил голову и посмотрел на бывшую хозяйку.

— Шорох, ты меня прости, — сказала она и тоже остановилась. — Иди сюда, солнце…

Шорох смотрел на нее, но не подходил. Так они стояли и смотрели друг на друга. Таня сделала маленький шаг. Пес не двинулся. Она шагнула еще, и еще. Медленно-медленно подошла к собаке, подняла с земли поводок.

— Шорох, — сказала она тихо, — ко мне.

И пес подошел. Танька села рядом с ним, погладила. А он положил свою голову ей на плечо и закрыл глаза.

— Ладно, — мой папа сказал, — вы так долго можете сидеть. Пойдем к Валерию Сергеевичу. Обрадуем.

— А может… — начала я.

— Не может, — отрезал папа, — пес нашелся, пса нужно вернуть.

В квартире у Валерия Сергеевича бедный Шорох метался между Танькой и новым хозяином.

— Ладно, — прогрохотал Валерий Сергеевич, — пусть с тобой тренируется. Но жить он будет у меня!

И мы поехали в школу.

Славка топал за нами, но где-то на втором этаже отстал, в учительскую мы вошли без него.

— Вот, — сказал папа Зине Ивановне, — ребенка своего привел. И Татьяну тоже. Вы их не ругайте сильно. Чрезвычайные обстоятельства, я вот тоже работу пропустил. Службу.

Но Зина Ивановна, кажется, его не очень-то слушала.

— Где вы были? — спросила она у Таньки.

— Шороха искали, — ответила я, — там петарду кто-то взорвал, а собаки боятся, вот он и убежал.

— Как — Шороха? Ты же его отдала…

— Отдала. А сегодня нашла.

— И где он теперь?

— Он у меня в машине, — сказал папа. Прозвенел звонок, и Зина Ивановна выбежала из учительской. Но на урок она не пошла. Она спустилась на первый этаж. Потом вышла из школы. Остановилась у нашей машины. Мы тоже остановились.

— Шорох, — сказала Зина Ивановна. — Таня, тебе его вернули?

— Нет. Но я могу с ним заниматься. А вы знаете, да?

— Ну конечно. Конечно, я все знаю.

Папа открыл машину, и Шорох хотел побежать в школу, как привык. Но остановился. Прямо перед нами стояли одноклассники. Они смотрели на нас, но трудно было понять, что выражали их лица, что значили эти взгляды.

— Значит, так все просто? — вдруг спросил Минька.

У меня мгновенно пересохло во рту. Что он имеет в виду?

— Значит, можно вот так предать собаку, а потом снова взять, снова тренировать, как будто ничего не было?

— Леша… — как-то тихо выдохнула Зина Ивановна. — Леша, что ты…

— Мама, — сказал Лешич. Никогда он при всех не называл Зину Ивановну мамой, — но это ведь так. Она предательница. Может, она и нас предаст? Когда-нибудь.

— Ну, это ты, парень, загнул, — подал голос мой папа. Я даже не ожидала.

Лешич как-то криво усмехнулся. Видно было, что он хочет что-то сказать, но почему-то не говорит. Зато Алик не смолчал.

— Ну-у, — протянул он, — конечно, существует ненулевая вероятность, но, Леш, это вряд ли…

Тут все зашумели, заспорили, есть такая вероятность или ее нет. Только Викашара и Славка стояли и молчали.

Они не знали, что сказать. Славка, кажется, плакал, а Вика сидела и гладила Шороха. Танька тоже гладила его, но ни на кого не смотрела.

Мне хотелось что-то сказать, но я не могла всех перекричать.

— Голос! Шорох, голос! — подала я команду собаке. Танька никогда не запрещала нам командовать, наоборот, считала, что собака-спасатель должна слушаться любого в отряде. Шорох залаял. Я его не останавливала, и он лаял все громче и громче. До тех пор, пока все не замолчали.

— Молодец, — сказала я псу. А ребятам сказала вот что: — Тогда и я могу предать. Выгоните меня. Я тоже предатель. Вон, Шмагин знает.

Генка хлопнул себя по голове и закрыл лицо рукой. Папа хмыкнул, крякнул и полез в багажник. А мне пришлось рассказывать свою историю. Не знаю, что бы я отдала, лишь бы не вспоминать ее, да еще вот так, при всех. Но так уж вышло. Криво, конечно.

— И ты знал? — спросил Лешич у Шмагина.

— Знал, — ответил Генка и встал рядом. Посмотрел на меня и сказал: — Твой смех для меня есть чистая радость.

Кто-то присвистнул. К нам подошел Славка. Медленно и как будто обреченно.

— Ты не расстраивайся, — сказал он мне, — все бывает. Все наладится, — наклонился к сестре.

Все молчали. Весь класс. Мне кажется, в школе у всех сразу наступили проверочные работы. Или даже экзамены. Ни звука не доносилось с той стороны. Машины перестали ездить, решили устроить себе тихий час.

— Ты так мне весь класс разгонишь, Леш, — вдруг сказала Зина Ивановна.

— Но, мама! — крикнул он.

— Можно подумать, ты никогда не ошибаешься.

— Но не так же!

— Радуйся, что не так! — закричал Теоретик. И все тоже закричали, начали спорить, на улице сразу же оказалось много машин. Уроки в школе закончились, мимо нас народ бежал домой. А мы всё стояли, спорили, и уже не вспомнить, о чем, но продолжали спорить.

— Десятый класс! — вдруг услышали мы голос Соленого. Он стоял на крыльце. — Бинокулярную повязку я за вас буду накладывать? А узлы вязать? Соревнования через неделю! Марш на тренировку!

Это правда. Через неделю нас ждали городские соревнования по ОБЖ.

— Борискузьмич! — закричал Славка. — А на собаку можно ее завязать?

И мы все повели Шороха на тренировку. Все, кроме Лешича. Я слышала и видела, потому что осталась недолго рядом с папой.

— Но, мама… — потихоньку сказал Лешка.

— Иди, — Зина Ивановна подтолкнула его к школе, — после поговорим.

Но после никто ни о чем таком не говорил. Все было ясно.

МЕСТО ПРАЗДНИКУ

Предисловие

Такие дела, а что сделаешь. Есть люди, которые нам помогают. Может, не то чтобы помогают, но они есть. Или они просто добрые. Или мы любим их так сильно, что просто очень. Никто только про них не знает, кроме нас. Вот я знаю одного такого. А другие не знают. Хорошо это? Вот я подумала, что не совсем. И как я подумала, что не совсем, то и расскажу о Некотором Человеке. Чтобы знали. У него, конечно, есть имя, но боюсь, если я его назову, кто-нибудь начнет путать его с другими, со своими друзьями или врагами. Поэтому буду называть его Некоторый Человек.

Лес

Тут началось буквально следующее.

Во-первых, проснулись и пошли погулять по леску. Кто проснулся, может показаться неясным. Проснулась я, и проснулся Некоторый Человек (НЧ). Точнее если быть, то вот так это было. Перед во-первых, в два раза раньше перед этим «во-первых», проснулась я. Лежу и думаю, что вот проснулась, а что делать дальше, еще неизвестно. Никогда же не знаешь, что там дальше. Некоторых даже, я слышала, неизвестность пугает. Но меня она тогда не испугала. А что такого-то: лежишь себе и думаешь о том, что утро настало, утро выходного, а не буднего дня, можно еще полежать, а можно пойти погулять по леску, хорошо же. Где тут страх? Вот и я подумала, что бояться совершенно даже нечего.

Потом встала, умылась, оделась и даже позавтракала и пошла к Некоторому Человеку, который живет выше одним этажом. Прихожу, дверь открываю, у него она легко открывается, даже ногой можно очень просто открыть. А он спит при этом. Здрасьте, конечно, но я так и думала, что он спит. Он, разумеется, тоже неизвестности не боится, но поспать с утра далеко не буднего дня все ж спокойнее. Потом настало второе перед «во-первых», потому что я начала его будить. А это трудное занятие — разбудить человека, если он не хочет вставать. Кто-то мне говорил, что это безнравственно так, человека будить, даже если ему надо встать. А особенно если не надо. Но это не так. Вот взять НЧ. Ему надо встать, и он обрадуется, когда встанет. Это точно мне известно, что обрадуется, иначе-то и быть не может. И ему надо встать, тем более что мы с ним пойдем гулять по леску, это у меня такая идея хорошая была, вот я его и будила. А то он мог весь лесок проспать.