С Барнаби Бракетом случилось ужасное - Бойн Джон. Страница 9

— Надо было фотоаппарат захватить, — снова и снова, пока Лиса Фаррагер, шедшая за ним следом, не пригрозила нанести ему какое-нибудь увечье.

Дилан Коттер считал ступеньки. Джин Кэвэно теребила себя за волосы. Энн Гриффин рассуждала, не убил ли ее сосед свою недавно усопшую жену; спустившись на землю, решила она, надо обязательно начать расследование.

В общем, поднимаясь на мост через Сиднейскую гавань, все были очень заняты.

Примерно через час дошли до самого верха и повернулись рассмотреть город, раскинувшийся под ними. Зрелище было необычайное. Вдали на зеленый луг где-то за городом спускался воздушный шар, и Барнаби различил в корзине две фигурки, прыгавшие от восторга. Под детьми с одной стороны Сиднея на другую неслись рядами машины, и шум от них заглушал вопли Стивена Хебдена и выхлопы Джорджа Джоунза. Направо видно было далеко — почти до острова Какаду, а когда Барнаби повернулся налево, сразу под ним оказались белая чешуя Оперного театра и паромы, что возят сиднейцев туда-сюда с Круглой набережной к разным заливам и бухтам.

Стоя на такой высоте, легко было поверить, что Сидней — действительно великолепнейший город на свете. Барнаби отлично понимал, что только глупый человек предпочтет жить в каком-нибудь другом месте.

— Ну все, спускаемся, — объявил Дэз, когда все нафотографировались.

Группа отправилась вниз.

На полпути Барнаби заметил, что у въезда на мост собралась большая толпа. Спустившись ближе, он разглядел телевизионные фургоны со спутниковыми тарелками на крышах — они загораживали собой всю улицу, а толпа фотографов снимала с террасы отеля «Вид на гавань».

— Что происходит? — спросила Люси Ханифилд.

— Я же сказал вам, что сегодня особый день, — улыбнулся в ответ Дэз, но объяснять что-либо еще отказался.

Они спустились к подножию, а там по обеим сторонам дорожки в два ряда выстроились люди — они встречали экскурсию, как мальчики, подающие мячи, в почетном карауле на «Арене Рода Лейвера».

— Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто семь, — сказали они в один голос — что было нелегко, — когда между ними, отстегнувшись от моста, прошел Дэннис Пил.

— Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто восемь, — воскликнули они, когда за ним спустилась Эмили Пайпер.

— Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять, — закричали все, когда последний шаг с моста сделала Джинни Дженкинз, и голоса их возбужденно зазвенели.

И тут…

— ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ! — взревела толпа.

На нижнюю ступеньку поставил ногу Барнаби Бракет. Вокруг внезапно забурлили операторы, и фотографы кинулись отталкивать журналистов, чтобы захватить точку съемки получше.

— Как тебя зовут, сынок? — спросил пожилой мужчина в полосатом твидовом костюме, сунув Барнаби под нос микрофон с кубиком, на котором было написано «НОВОСТИ 9 КАНАЛА».

— Барнаби Бракет, — ответил Барнаби Бракет.

— И каково тебе быть десятимиллионным человеком, взобравшимся на мост через Сиднейскую гавань?

Барнаби огляделся — его немного ошарашило такое внимание. Дэз подошел, отстегнул ему карабин от трубы и поднял его себе на плечи, чтобы не улетел. Потом внес куда-то внутрь — там начиналась пресс-конференция — и усадил на стул рядом с очень старым человеком. Тот хлопнул Барнаби по коленке и руку после этого не убрал — держал твердо, а сам прищурился и всмотрелся в мальчика.

— Я последний в живых остался, — сказал он.

— Последний из кого в живых? — спросил Барнаби.

— Я строил мост, — ответил старик. — Ну, не в одиночку, само собой, но это без разницы.

Тут он убрал руку — и Барнаби взлетел к потолку и там застрял. В зале немедленно разразилась буря — фотовспышки, софиты от телекамер.

— Поразительно! — кричали журналисты.

— Необычайно!

— Кошмар, сущий кошмар!

Последний крик раздался уже не на пресс-конференции. Это тем же вечером закричала Элинор Бракет, когда смотрела по телевизору новости.

— Они считают его уродом. Они считают, что мы все уроды! — Элинор в отчаянии повернулась к мужу и посмотрела в окно: всю вторую половину того дня перед домом толпились телевизионные фургоны. — Он издевается над нашей семьей. Все это чудовищно.

— Тебе просто нельзя доверять, правда? — рявкнул Элистер, грозя пальцем сыну, прижатому к цветастому матрасу средней жесткости «Беллиссимо» на потолке. — Ты посмотри, сколько внимания на нас обращают. Мы этого не хотели. Ну сколько раз тебе можно говорить?

— Но я же не виноват, — оправдывался Барнаби.

— Да ты всегда во всем виноват, — упорствовал Элистер. — Я был на работе — я работал, Барнаби, — а ты свои трюки откалывал по телевизору. Ты представляешь, каково теперь мне? Когда все на меня смотрят? Все обо мне шепчутся? Хихикают у меня за спиной?

— Простите меня, — сказал Барнаби. В глазах у него набухли слезы.

— Что мне твое «простите»? — сказал Элистер, отворачиваясь и садясь. Он закрыл лицо руками. — Я всегда хотел жить как все, с обычной семьей и обычными детьми. А тут появился ты и все испортил.

Элинор посмотрела на мужа и поняла, отчего он сердится. Ей было точно так же. Задрав голову и глядя на сына, она шумно дышала носом, будто дракон, который намеревался испепелить компанию неопрятных селян. Заговорила она с плохо скрываемой яростью.

— Мы ни секунды больше мириться с этим не станем, — провозгласила она. — Восемь лет — это на восемь лет больше, чем нужно. Мы не потерпим сына, который отличается от нас, — ты меня понял, Барнаби? Нужно что-то делать. Либо ты становишься обычным, либо… либо… — Она подумала, не очень понимая, чем закончить фразу. — Либо мы положим конец твоему эгоизму сами — раз и навсегда.

Глава 6

То ужасное, что случилось в Кресле миссис Мэкуори

Почти неделя прошла, прежде чем журналистам и телевизионщикам надоело торчать перед домом Бракетов и они отправились досаждать кому-то другому. Все это время Элинор не осмеливалась и носа высунуть наружу. Она сидела, насупившись, дома, почти ни с кем не разговаривала, а ее злость на сына все больше росла. Элистер взял на несколько дней отгулы на работе, чего раньше никогда не делал, поскольку обычные люди, заявил он, даже никогда не болеют — они работают пять дней в неделю с девяти до пяти и за свою честную работу получают честную плату. Наконец мрачным вечером в четверг муж и жена собрались на кухне и закрыли за собой дверь. Генри и Мелани отправили по комнатам. Барнаби оставили парить под матрасом в гостиной. Даже Капитана У. Э. Джонза изгнали в сад, хотя он уже сделал все свои дела в укромном углу за яблоней и добавить к сделанному ему было нечего.

Разговор начала Элинор — сказала Элистеру, что недавно ей в голову пришла мысль. (Вообще-то мысль пришла ей в голову не совсем недавно; Элинор подумала об этом восемь лет назад в такси, когда возвращалась из роддома, но признаваться в этом ей не хотелось.)

Элистер счел, что мысль эта годная, и предложил пару улучшений.

Элинор на них согласилась и добавила несколько своих; от одного они решили отказаться — необязательно, мол, это будет только ради смеху.

Элистер выдвинул последнее предложение, и Элинор сбегала к кухонному буфету и проверила: самые острые ножницы по-прежнему лежали на месте.

— Они здесь, — сказала она, взяв их в руку. Закатное солнце, бившее в окно, заиграло на лезвиях удовлетворительно.

Так они и приняли это свое ужасное решение.

— Мы уверены? — спросила Элинор.

— Я уверен, если ты уверена, — ответил Элистер.

— Да, — решительно сказала Элинор. — Я уверена на все сто процентов.

— Пути назад у нас не будет, ты это понимаешь?

— Элистер, тут никто не виноват, кроме него самого. Вот ты разве устраивал своим родителям такой кошмар? А я?