Мотылёк - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 4

Шура с удивлением взглянула на юную знаменитость. Она никак не могла понять того, что успех и всеобщее восхищение могут быть хоть сколько нибудь нежелательны и скучны.

А между тем, усталое скучающее личико Стеллы невольно подтверждало эти слова.

Через каких-нибудь полчаса девушки разговорились при помощи карандаша и настолько, что казалось, что они уже давно знакомы друг с другом. Шура Струкова узнала много интересного от своей новой приятельницы. Узнала о том, что спутница Стеллы Браковецкой, высокая черноволосая дама, была сама в свое время знаменитой певицей, потом, потеряв голос, сделалась танцовщицей. Когда же постарела на столько, что сама не могла уже выступать на подмостках в качестве босоножки-плясуньи, то обучила этому искусству Стеллу, бывшую наездницу цирка, работавшую там с восьмилетнего возраста под руководством отца-жокея. Стелла сообщила Шуре, что они только что совершили турне по России и едут теперь в Петроград, где дадут несколько вечеров, а оттуда снова в Италию, на родину Франчески Павловны, как звали бывшую певицу, в Неаполь. Долго беседовали девушки пока, наконец, сон не смежил веки Стеллы. Её золотистая головка бессильно опустилась на подушки, и немая забылась, едва успев улыбнуться на прощанье Шуре.

Теперь и Шура стала подумывать о сне. Она развернула свои вещи и разостлала их на верхней полке. На противоположной полке кому-то было приготовлено место. Франческа Павловна вышла совершать свой вечерний туалет, и Шура, не дожидаясь её возвращения, заснула, едва успев коснуться усталой головой подушки.

Шура проснулась от сильного удара в дверь и открыла глаза. В вагоне царила темнота, так как фонарик был задернут темным абажуром. В дверь стучали.

— Это ты, Мишель? — спросила Франческа Павловна сонным голосом.

— Я, собственной персоной, отвори, мама, — послышался звонкий юношеский голос из-за двери.

Задвижка щелкнула и Мишель стремительно вошел в темное купе.

— Ба, сонное царство! Они уж улеглись с петухами… Охота тоже! Ночь-то какая, взгляни, мама! Звезды, луна…

— Тише, Мишель, не разбуди девочек.

— Каких девочек? Пока мы заботились об одной Стефаании… Кто еще здесь?

— Мы без тебя нашли тут молодую попутчицу. Она спит наверху; пожалуйста, не разбуди ее, — шепотом пояснила мать.

— Ага, понимаю, — беззвучно рассмеялся Мишель, — моя дорогая мамочка очень предусмотрительна и не теряет времени даром. Стефания, действительно, судя но её болезненности, не долговечна, и нам нужно обзавестись новой «босоножкой».

— Т-с-с-с, Мишель, помолчи ты, Бога ради…

— Не бойся, мамуля; молоденькие девушки имеют способность спать, как сурки, и никто поэтому нас с тобой не услышит. Но ты скажи мне откровенно, мамулечка, ведь я угадал? Да? Стеллино здоровье внушает опасение, ей надо лечиться и отдыхать, а вместо неё ты создашь новую знаменитость? Не правда ли? Скажи!

— Послушай, Мишель, ты кажется вздумал осуждать меня за это? Разве ты не знаешь, для кого хлопочет твоя бедная мама? Ради кого она так старается? Твой папа был настоящий русский человек и славянин по натуре. Он давал за гроши уроки музыки и больше заботился о чужих бедняках, нежели о собственной семье. И когда он умер, а я потеряла голос — я с тобой, тогда еще малюткой, остались вовсе без гроша и…..

— Знаю, мамочка, все знаю, — перебил снова шепотом тот, кого звали Мишелем. — Знаю, что ты, чтобы прокормить себя с сиротой сыном, стала учиться танцевать и в конце концов сделалась большой артисткой. А теперь учишь своему искусству других… Потому что тебе надо поддерживать твоего неудачника, Мишеля, которого выгнали из гимназии в России и из коллегии в Риме и который на каждом шагу доставляет тебе столько хлопот.

Его голос дрогнул при этих словах. Чутко насторожившейся Шуре показалось, что Мишель, сам назвавший себя неудачником, поцеловал мать. Что-то в роде всхлипыванья послышалось с нижнего дивана.

Плакала Франческа Павловна, как показалось Шуре. Как бы в подтверждение её догадки, Мишель заговорил тем же горячим, прерывистым шепотом:

— Милая ты моя мама, не смей плакать. Ты ничего не делаешь дурного, напротив того, благодетельствуешь этим ничтожным девчонкам. Разве ты не осчастливила Стеллу? Что она представляла собою прежде? А теперь! Чего только у неё нет! Птичьего молока не хватает разве: какие костюмы, бриллианты, драгоценные вещи! Но ведь ты же не теряешь времени и сама говоришь, что сегодня уже встретила молодую особу, которая может быть окажется нам полезной, когда Стелла не будет в состоянии работать, как сейчас.

При последних словах Мишеля Шура, жадно вбиравшая в себя каждую его фразу, вся насторожилась в своем углу. К немалому смущению её, Франческа Павловна стала горячо расхваливать Шуру, её внешность, грацию, образованность.

— Ученая девица, что и говорить! — усмехнулся на это Мишель. — Ну да, уж знаем мы эту ученость: гимназию кончила, а корову через три «а» напишет. Все они таковы. Э, да не всели равно, впрочем: нам не образованность её нужна, а трудоспособность и талант, если бы он оказался. Ну, да об этом завтра. Утро вечера мудренее. Погляжу я на твою хваленую умницу-разумницу, мамуля, а пока спокойной ночи! Лезу в свое поднебесье, спать до смерти хочу…

И, схватившись руками за край дивана, юноша прыгнул на верх.

Шура не переставала волноваться за все время беседы матери с сыном. Злобное раздражение на этих людей, осмелившихся мечтать заманить ее, Шуру Струкову, в невыгодную для неё сделку, лишало ее последней способности соображать что либо. Ей нестерпимо хотелось и затопать ногами и закричать сейчас во всеуслышание:

— Что вы выдумали, что я соглашусь когда нибудь работать на вас незнакомых и чужих мне людей. И не подумаю даже!.. Не воображайте! И никакие бриллианты и наряды, никакие подарки публики, успех и слова не соблазнят меня, потому что я выбрала себе совсем другое будущее, о котором давно мечтаю. И оставьте меня с вашими глупостями в покое — я не для вас и не дли той карьеры, на которую польстилась Стелла Браковецкая.

И Шура демонстративно закашляла в доказательство того, что она не спала и все слышала, от слова до слова, к немалому испугу Франчески Павловны, которая зашевелилась самым беспокойным образом на своем месте.

Только под утро заснула Шура тяжелым сном.

ГЛАВА IV

Мишель. — Конец дороги. — Петроград

Голос кондуктора, известившего по обыкновению о подходе поезда к столице, сразу разбудил Шуру. Она быстро поднялась и присела, свесив с дивана ноги.

— Что вы, что вы! Этак и свалиться не долго, — послышался снизу уже знакомый Шуре звонкий и насмешливый голос. Она действительно, не рассчитала своего движения и едва не скатилась с верхнего дивана.

Шура невольно сконфузилась и смущенно взглянула вниз, откуда в ответ ей дружески улыбнулись Франческа Павловна и немая красавица Стелла.

Рядом с ними стоял некрасивый, со вздёрнутым носом и широко открытыми черными южными глазами, юноша лет семнадцати, очень франтовато одетый. Густые темно-рыжеватые волосы были разбросаны в живописном беспорядке, обрамляя неправильное, грубоватое, но интересное лицо.

— Долгонько почивать изволили, — неожиданно заговорил юноша, обращаясь к Шуре. — Впрочем, позвольте представиться — Михаил Алексеевич Семенов, полу русский, полу итальянец. Профессия еще точно не выяснена, пока являюсь исключенным за тихое учение и громкое поведение гимназистом. Одначе, не унываю и всячески прошу делать то же дорогую мою мамушечку, то есть не печалиться на этот счет. Ведь бывают же случаи, что и изгнанные гимназисты становятся не только большими артистами, но и великими людьми… А теперь протяните мне вашу благородную руку, чтобы я помог вам снизойти с ваших высот.

Шура совсем иначе представляла себе ночью невидимого Мишеля — гораздо менее симпатичным, чем он казался ей сейчас. Юноша, со вздернутым носом и кудластой рыжей шевелюрой, положительно внушал ей доверие и ей показалась как-то странным, что это именно он, а никто другой, высказывал вслух далеко несимпатичные мысли прошлой ночью. Правда, и самой Шуре так хотелось нынче верить в людей!