Мотылёк - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 6

И голос Маши Весеньевой дрогнул при этих словах, а ее энергичное лицо озарилось мягкой улыбкой.

«Какая славная девушка, — подумала Шура, — и как хорошо, что она будет со мной на одном курсе. На нее можно положиться, это сразу видно, — честный, порядочный человек».

С этими мыслями она, в сопровождении Маши Весеньевой дошла до трамвая. Незаметно среди болтовни пролетело время, и не успела вдоволь наговориться со своей спутницей Шура, как ей надо уже было выходить из вагона.

Девушки обменялись дружеским рукопожатием на прощание, уговорившись встретиться в первый же день на курсах.

Семейство Мальковских занимало бельэтаж роскошного дома на Сергиевской улице. Старик-швейцар с целыми рядами медалей и орденов на груди, очевидно бывший солдат, с удивлением покосился на Шуру, когда девушка заметно робко осведомилась, тут ли живет сенатор Мальковский.

Таких скромных посетительниц старому Сидору не приходилось еще пускать по своей блестящей парадной лестнице.

Он еще раз оглядел стоявшую перед ним молодую девушку, одетую в порыжевшее от времени старенькое осеннее пальто и такую же шляпу и со стареньким, весьма непрезентабельного вида, чемоданом в руках.

— Вы, что же, в услужение к господам Мальковским? — спросил Шуру швейцар.

— Нет, я жить буду здесь, в дядиной квартире, — отчетливо, несколько обиженным тоном, ответила девушка.

Тут уже настала очёредь смутиться старому Сидору. С далеко несвойственной его почтенному возрасту юркостью, он стремительно вскочил со своего места, (старик сидел до этой минуты на высоком табурете у дверей), рванулся к Шуре и стал в буквальном смысле слова вырывать у неё из рук чемодан.

— Уж, извините, ради Бога, барышня, сразу-то не признал в вас баринову сродственницу… Стар я стал больно, глаза, известное дело, плохо работают: уж вы не взыщите. Позвольте вам чемоданчик донести до дверей, а там Дашу ихнюю вызову, либо лакея, пущай возьмут вещи. Пожалуйте, вперед, барышня.

И он, суетясь и волнуясь, проводил Шуру по роскошной, устланной ковром, лестнице во второй этаж, где у раскрытой настежь двери их уже ждал высокий, представительного вида, лакей.

— Вот, Артемий, к их превосходительству барышня — племянница пожаловали, — сообщил последнему швейцар и передал лакею Шурины вещи.

— Как же-с, мы барышню Александру Ивановну давно дожидаем, — с приветливой улыбкой поклонился Шуре Артемий. — Господа в столовой, пожалуйте…

Уже за несколько комнат, Шура услышала веселые молодые голоса, доносившиеся из столовой. Еще несколько секунд и она, предшествуемая лакеем, очутилась на пороге большой несколько темноватой под дуб комнаты, посреди которой стоял накрытый стол. Мальковские сидели за завтраком. Их было здесь шесть человек, вся семья в сборе. Прежде всего, Шуре бросилось в глаза представительная сухощавая фигура главы семейства и её троюродного дяди Сергея Васильевича Мальковского, господина лет пятидесяти с небольшим. У него было совершенно гладко выбритое лицо и только маленькие седоватые баки обрамляли щеки. Большие серые глаза навыкате смотрели внимательно и серьезно, а полные губы улыбались добродушно. Его густые, совершенно почти седые, волосы были тщательно причесаны. Пенсне болталось на груди на тоненькой золотой цепочке.

— Совсем англичанин, — определила про себя дядю Шура и перевела взгляд на сидевшую против него женщину.

Она уже слышала, что дядя Сергей женился несколько лет тому назад вторым браком на еще молодой чрезвычайно симпатичной женщине и теперь с живейшем интересом уставилась на молодую особу, сидевшую на месте хозяйки дома.

Нина Александровна Мальковская принадлежала к тому типу людей, которых нельзя не заметить сразу, а, заметив, невозможно уже забыть. Стройная, черноглазая, черноволосая, причесанная строго-гладко на пробор, с красивыми чертами тонкого благородного лица, с грустно-задумчивым взглядом и рассеянной улыбкой, она была удивительно привлекательна и мила. Строго выдержанный костюм из гладкого темного сукна делал ее похожей на молодую девушку, и она казалась старшей сестрой сидевших здесь же трех своих падчериц, несмотря на то, что могла бы быть матерью двум младшим из них.

Эти две младшие — Кара (Конкордия) и Женя, пятнадцати и шестнадцати лет, так и впились любопытным взглядом в Шуру, едва она появилась на пороге. Это были некрасивые живые девочки. Тут же за столом, визави их, сидела, старшая сестра, о которой Шура знала из писем дяди к отцу, как о будущей знаменитости, так как у Лиды Мальковской был хороший голос, и она усиленно занималась пением. Эго был вылитый портрет старика Мальковского: то же длинное, английского типа лицо, те же серые холодные выпуклые глаза и даже те же губы, с немного иронической улыбкой. Прелесть женственности и мягкости совершенно отсутствовала в этом юном лице. За то что-то безвольное и бесхарактерное читалось в лице сидевшего подле сестры семнадцатилетнего лицеиста, избалованного, изнеженного юноши, розового и упитанного, как племенной теленок.

«Это Мамочка — баловень семьи», промелькнуло в голове Шуры при взгляде на двоюродного брата, о котором она уже не мало слышала от своих родителей.

Мамочка или Матвей Сергеевич Мальковский очень походил лицом и манерами на свою покойную мать, первую жену дяди Сергея, и не мудрено поэтому, что сестры Мамочки, хорошо помнившие покойницу и горячо любившие ее, перенесли теперь эту любовь на брата, отразившего черты покойной.

Мамочке все спускалось, прощалось, благодаря этой любви. То был маленький божок семьи, избалованный всеми её остальными членами.

И единственный, кто еще не совсем превозносил Мамочку и этим не портил его в конец, это был сам Мальковский, старавшийся, так или иначе, действовать на юношу.

Присутствовал здесь за столом и шестой человек — молодая, бесцветная на первый взгляд и молчаливая, особа, разливавшая после завтрака кофе из серебряного кофейника.

Шуре Струковой эта молодая особа была совсем незнакома. Впрочем ей и некогда было делать догадки на этот счет.

При появлении вновь прибывшей на пороге столовой, дядя Сергей отложил в сторону газету, которую читал до той минуты, и с протянутой рукой пошел Шуре на встречу.

— Здравствуй, Сашенька, — произнес он членораздельно, ясно и громко, тем голосом, каким обыкновенно лекторы читают свои лекции и ораторы говорят на собраниях. — Добро пожаловать! Мы давно поджидаем тебя. Вчера твои родители прислали нам письмо на счет дня твоего приезда, но, к сожалению, мы его получили только сейчас, так что не было никакой возможности встретить тебя на вокзале. Ну, да, раз добралась до нас без посторонней помощи — очень рад. Доказывает только твою находчивость… Познакомься же со всеми моими, девочка, позавтракай и затем кузины отведут тебя в свою комнату. Ты будешь жить с Катей и Женей.

— Феничка, позаботьтесь о завтраке для моей племянницы, — бросил он в сторону бесцветной молодой особы, которая, услышав это, тотчас же исчезла в буфетной. Шура же подошла здороваться к тетке. Прекрасные глаза молодой женщины с минуту внимательно задержались на её лице. Она обняла гостью и шепнула ей:

— Я уверена, что мы будем друзьями, если вы, конечно, пожелаете этого, и чуточку полюбите тетю Нюту.

Шуре хотелось сказать, что она уже любит ее — обаятельную, милую женщину, успевшую одним взглядом своих добрых ласковых глаз привлечь сердце племянницы. Она не успела, однако, ничего сказать, потому что в тот же миг Кара и Женя повисли у неё на шее, шепча ей, попеременно в уши:

— Миленькая! Хорошенькая! Очаровательная кузиночка! Милая вы наша провинциалочка! Как хорошо, что вы приехали сюда и будете жить с нами! Мы вам покажем Петроград, свезем в театр, в цирк, в балет, на вечер к tante Софи. У tante Софи такие вечера, что прелесть, для самой «молодой молодежи», как говорит tante Софи… Словом, мы вас введем в наш круг и увидите — вам будет превесело с нами! Увидите!

Они стрекотали обе, как сороки, не давая Шуре опомниться.