Разгневанная земля - Яхнина Евгения Иосифовна. Страница 79
Он представлял себе, как они встретятся. То ему казалось, что Каталина отнесётся к нему немного свысока — шутка ли, она отважный воин, показавший себя не на словах, а на деле, Янош ведь ещё ничем не отличился; то думалось ему: она сразу поймёт, что Янош уже не тот, каким был в «Журавлиных полях», когда спрашивал у неё во всём совета…
А вдруг Каталину зачислят к ним в полк? Разве откажется Ханкиш иметь у себя такого славного солдата!
И Янош уже видел, как вместе с Каталиной делит трудности походной жизни и, жертвуя собой, спасает её от врагов. Впрочем, девушке трудна военная жизнь. Хорошо, если бы её подольше продержали в госпитале, а там, может, и недалека победа!
Янош еле дождался утра и вздохнул свободно, лишь когда узнал, что полк отправляется в поход только через день. Отсрочка на двадцать четыре часа! Как нужна она была сейчас Яношу! Будь что будет потом, а сейчас — к Каталине.
Он явился к Ханкишу за отпускной запиской, и здесь его ждала новость: приказ Кошута, отмечающий подвиг Каталины.
— Отвези приказ Каталине Нереи, — сказал, улыбаясь, Ханкиш. — Другого подарка ты, верно, не успел ей припасти.
Янош несколько раз прочёл приказ, сунул его в карман и, пришпорив коня, помчался во весь опор.
Госпиталь, куда поместили Каталину, был оборудован на средства госпожи Эржебетт Барабош. Она и её муж, аптекарь, не могли не откликнуться на призыв Кошута «Отечество в опасности!», не могли остаться в стороне, когда от всех граждан потоком текли пожертвования на оборону и защиту Венгрии. В замках у аристократов считалось теперь хорошим тоном пользоваться деревянными или медными ложками. Отсутствие за столом фамильного серебра означало, что оно отправлено Кошуту для нужд государства.
И Эржебетт тоже не захотела отстать от других, когда и крестьянки и горожанки несли в дар отечеству кто что имел, вплоть до обручальных колец. Она отправилась к нотариусу и передала ему золотой крестик и массивную цепь, составлявшие часть её приданого. Ей было жаль расставаться с тяжёлой тёмно-золотой цепью, которая красовалась ещё на шее её покойной матери, но зато она была вознаграждена, когда нотариус, регистрировавший пожертвования, сказал ей: «Вы настоящая патриотка, Эржебетт Барабош!»
Пробегая ежедневно в «Пештской газете» длинные списки «Поступивших на сегодняшний день пожертвований», аптекарь Барабош тоже задавал себе вопрос: «А не мало ли сделал я для своей родины? Ведь то, что родине нужно, она не должна просить Христа ради, она вправе требовать от своих граждан. Буду ли я ждать, чтобы мне напомнили о моём долге?»
Барабош придумал, как выйти из положения. В то время многие патриоты становились во главе добровольческих отрядов, содержание которых они принимали на свой счёт. Один из таких отрядов составил майор Фельдвари. Он был небогат, и его солдаты получали весьма скудное вознаграждение. Через газету Барабош сообщил, что берёт на себя доплату к жалованью добровольцев из отряда Фельдвари.
И, наконец, оба супруга на свои средства соорудили госпиталь. В это время уже по всей стране возникали госпитали, создаваемые на средства частных лиц.
Госпиталь Барабошей был небольшой, но в нём находились и тяжелораненые и больные.
Ранение Каталины оказалось серьёзнее, чем думали. Задета была кость, и рана, наскоро перевязанная Ференцем в полевых условиях, нагноилась.
Каталина была единственной здесь женщиной-солдаткой, и ей предоставили отдельное помещение — бывшую кладовую. В маленькой комнатке пахло свежевыглаженным бельём, и это напоминало девушке её родной дом.
Сидя у окна, Каталина глядела через стекло на заснеженные дорожки, разросшиеся плодовые деревья и вспоминала те, что вырастила в своём саду.
С тех пор как она оказалась здесь, без дела и без забот, предоставленная своим думам, она старательно отгоняла все тяжёлые мысли, назойливо лезшие ей в голову. «О Франце, об отце не надо, — приказывала она самой себе. — А Янош? Что Янош! Даже не узнал меня! И сердце ничего ему не подсказало. Но неужели он не придёт и теперь, когда ему объяснили, кто скрывался в лейтенантской форме?»
Она услышала, как скрипнула садовая калитка, и тотчас увидела, как на дорожке показался Янош, стройный, в гусарском мундире. Таким увидела она его несколько дней назад. Сейчас он не шёл, он бежал, торопясь к ней.
Она поднялась ему навстречу, открыла дверь здоровой рукой.
— Като!
Как будто кто подтолкнул их: они бросились друг другу в объятия. Это был уже не тот второй поцелуй, о котором мечтал Янош. Была в их встрече и радость двух друзей, близких с раннего детства и не видавшихся много времени, и боль от всего пережитого каждым из них и того, что встретились они в тот момент, когда, казалось, дрожит под ними земля родной разгневанной Венгрии.
Каталина уже думала, что выплакала втихомолку все слёзы с тех пор, как узнала о смерти отца и Франца. Но теперь они текли по её щекам, и, хоть горек ещё был их вкус, они несли ей облегчение.
— Като! Като!.. — бормотал Янош.
Сколько надо сказать! Но где взять нужные слова?!
И почему-то вместо важного и нужного разговора он только повторял: «Като! Като!»
Может быть, это было потому, что он представлял себе Каталину иной. Но она была красивей, гораздо красивей, чем дома, в «Журавлиных полях», и какой рисовалась в мечтах Яноша.
— Почему ты не сказала мне сразу, что это ты?
— А зачем? — Она улыбнулась. — Ведь ты меня не признал. Забыл, значит, как я выгляжу.
— Сам не пойму, как это случилось…
И Янош принялся рассказывать, как тщетно пытался писать ей в Вену и ждал ответа, как скучал без неё, горевал, узнав о смерти кузнеца… Он спешил поделиться с ней всем, что было пережито, рассказал о казни графа Фении, сыпал именами Гёргея, Ханкиша, разных боевых товарищей. Но как не похожи были эти бессвязные слова на речи, которые он мысленно произносил наедине с самим собой!
А Каталина обмолвилась лишь несколькими скупыми словами о своей жизни в Вене.
— Постой, ты мне расскажи, как ты-то у Бема оказалась? Ума не приложу…
— У Бема?.. — Она помолчала. — После гибели отца стало мне трудно, ох, как трудно! Когда Вена оказалась в тисках, я уж и вовсе не могла на фабрике оставаться. Никому не сказала я — ни Берте, ни Карлу Мюллеру о своём решении. А надумала я пойти к Бему. Но солдаты не пускали к нему в Бельведер, где он жил. Тогда я пошла прямо в Аулу… — Увидев недоумение на лице Яноша, Каталина разъяснила: — Ах, ты ведь не знаешь, что это такое… Аула — это большущий зал в университете, а по нему и весь университет Аулой прозвали. Так вот, там всякой амуниции было навалено много, без счёта, и никем она не охранялась. Бери что хочешь. Я и выбрала для себя то, что мне пришлось по размеру… Ну, а уж в солдатской-то одежде и вестовым стать было нетрудно.
Каталина умолчала, что в Аулу ей было легко проникнуть потому, что её хорошо знали товарищи Калиша. Но она избегала разговора о Франце и поспешила переменить тему.
— Скажи мне, почему венгры не пришли вовремя, не поддержали нас? — В голосе девушки слышался укор.
Янош про себя отметил, что она говорит «нас», упоминая о венцах.
— Мы опоздали, — с горечью согласился Янош. — Опоздали, Като!.. По вине генерала Мога… Теперь главнокомандующим Верхнедунайской армией назначили Гёргея. И всё пойдёт по-иному. Да что же я, в самом деле!.. — Он вытащил из кармана приказ Кошута и протянул его девушке.
— «Каждый день приносит новые свидетельства того, как преданы своему отечеству мадьяры, — читала Каталина. — Не одни мужчины, но и женщины, плечом к плечу с мужьями, братьями и отцами, совершают беспримерные подвиги. Только что дочь кузнеца Каталина Нереи, переодевшись в военное платье, прошла через хорватские заслоны и доставила в штаб президента срочное донесение…»
Каталина и Янош взглянули друг на друга. Бледные щёки девушки покрылись пятнами румянца.