Жизнь и деяния маленького Томаса по прозвищу Мальчик-с-пальчик - Тик Людвиг. Страница 2

испытаем. Томас, Барнабас, Маттиас тихо-мирно вернутся домой, а остальные пусть сами

себя выручают.

Эльза. А Петер?

Вармунд. Этот толстомордый увалень останется в лесу – вместе с Августом, Вальтером и

Зигмундом.

Эльза. Нет уж. Останется Томас, этот недоносок, коротышка несчастный. Он-то всегда

себя прокормит, ему меньше всех надо…

Вармунд. Да жалко его, такой смышлёный парнишка.

Эльза. Вот и не пропадёт, раз смышлёный.

Вармунд. Хорошо, но если мы бросим Томаса, тогда и Петер, этот обжора, то же пусть в

лесу остаётся.

Эльза. Ни за что! Он будет мне утешением на старости лет.

Вармунд. Коли так – Томас тоже останется с нами.

Эльза. Вот что, муженёк. Либо все, либо никто. Господь да простит нам этот грех, раз на

него нас толкает нищета и отчаяние.

Вармунд. Либо все, либо никто. А что, жена, пожалуй, ты молвила мудрое слово.

Беднякам вроде нас от детей всё равно проку нет, а так, кто знает, какая им выпадет

участь: в мире, что в море, а у нас они всё равно с голоду помрут.

Эльза. Рассказывают же про фей и добрых духов, что помогают людям. Одним словом –

отдадим их в руки Божьи.

Вармунд. На том и порешили. Вот и полегчало сразу. Пойдём и мы в чулан, поспать то же

не мешает. На таких бедняков, как мы, Господь Бог должен смотреть сквозь пальцы.

Уходят в чулан.

Сцена вторая.

Скалистая местность, лес.

Персивейн

( поднимаясь в горы, играет на лютне и поёт)

Лопочет лес, журчит ручей,

Земля теплом согрета,

А холостяк, не муж ничей,

Не устаёт бродить по белу свету.

Холостяку унынье не к лицу,

Бодрее песня – веселей певцу.

Внизу – селенья без числа,

Там нищета, невзгоды,

Всё хуже там идут дела

И множатся разводы.

В долине жить – намыкается всяк.

Уходит в горы вольный холостяк!

А если вдруг любовь заманит

Его в сердечные силки,

Наш холостяк робеть не станет,

Но вот жениться – не с руки.

Заслышав звон супружеских оков,

Он за порог – и был таков!

Какая там внизу тишь да гладь, мир да покой, какие уютные хижины, а при каждой

хижине садик! Какое это диво – романтическая природа, а здесь ещё эти домишки и

дымок из труб! Сладковатый дымок, он так и манит к себе, будит тоску по домашнему

очагу и мирной жизни на лоне природы… Но верить ли мне своим глазам? Не друг ли это

Альфред ползёт внизу по скале со своей ботанизиркой? Конечно! Узнаю его философскую

мину, его задумчивую позу. Это он покачивает головой, изумляясь причудам мироздания!

Эй, Альфред! Поднимайся сюда, друг любезный, оставь свои пещерные мхи и

первозданные лишайники и припади к человеческому сердцу, что при виде тебя трепещет

от радости!.. И это называется « друг»! Ему сперва надо отбить кусок скалы, дабы узнать, на каких подмостках, – из гранита или из порфира, – будет разыграна нежная сцена нашей

встречи после долгой разлуки.

Появляется Альфред.

Альфред. Доброе утро. Откуда ты взялся?

Персивейн. А ты? В объятия мои спеши, любимейший, вернейший, пропавший мой друг!

Альфред. Сейчас, вот только отложу в сторонку этот замечательный большой гриб и

поспешу.

Обнимаются.

Объясни мне, однако, о сумасброд, почему, если двое добрых знакомых долго не виделись, обязательно обниматься? Ведь ты же, осёл, так меня стиснул, что у меня рёбра ноют и зуб

шатается. К чему всё это? Неужели нельзя радоваться встрече и выражать удовольствие

иначе, не ломая друг другу пальцев, не колотя по спине, не сшибаясь носами?

Персивейн. Да это же самая естественная вещь на свете!

Альфред. Дурацкий обычай! Завезли невесть когда неведомо откуда и передают из

поколения в поколение. Ни один естественный человек, ни одна мыслящая голова до этого

не додумается, все просто тупо воспроизводят ритуал, заученный с детства.

Персивейн. Не будем спорить. Откуда ты и куда направляешься?

Альфред. Я странствую по лесам и долинам, что бы внести наконец ясность в вопрос о

грибах. Об их семействах, родах и видах. Ты удивишься, если я тебе расскажу, какие

недоразумения, какая чудовищная путаница царит в этой области нашей науки, какие

заблуждения распространяют учёные мужи, чьи имена все произносят с величайшим

почтением. Всё это необходимо до основания разрушить, здесь нужна настоящая

революция, и её свершу я, она теперь дело моей жизни и моё предназначение.

Персивейн. Весьма похвальный пыл.

Альфред. А тебя какими судьбами сюда занесло? Нашёл себе солидное поприще?

Персивейн. Как видишь, всё моё имущество – по-прежнему вот эта лютня.

Альфред. Бог мой! Твоя участь достойна сожаления.

Персивейн. Но, дорогой мой, не всем же быть глубокомысленными и жить основательно.

Вот я и брожу по стране, сочиняю песни и пою. Уже немало дивных мест повидал. Ну, а

после, наверно, вверю себя покровительству кого-нибудь из знатных господ, быть может, самого короля – он, по слухам, большой любитель искусств.

Альфред. Времена нынче для искусства не слишком благоприятные. Куда ни глянь – всюду

рабство, убожество, бедность, что в хижинах, что во дворцах – кругом одна нищета. Без

надёжного и насущного дела нынче всё равно что без рук. Не позавидуешь такому

человеку.

Персивейн. Эх, одного только школьного друга нам не хватает – а то, как в добрые старые

времена, собрался бы снова наш славный трилистник.

Альфред. Ты о ком?

Персивейн. Неверный друг! Неужто ты совсем забыл нашего милого, доброго,

благородного Геута?

Альфред. А? Мечтателя…

Персивейн. Что правда, то правда, он с детства был немного не от мира сего. Добрая душа!

Слишком необычны, слишком высоки были его помыслы, и он часто давал нам, простым

смертным, почувствовать всё наше ничтожество.

Альфред. Я слышал, он теперь при дворе, нашёл себе весьма доходную должность, то ли

судейский, то ли надворный советник – я запамятовал его титул. И, говорят, даже женился.

Персивейн. Наверно, нелегко ему было, с его-то порывами, примениться к обыкновенной

жизни. Он вечно устремлялся мыслью к возвышенному, к неземному, и так высоко парил в

облаках, что я нередко совсем терял его из виду.

Альфред. Однако же потом он всякий раз опускался на землю.

Персивейн. Постой! Гляди-ка! Что это за бело пятно парит в воздухе, видишь, вон там, внизу, в долине?

Альфред. Где? Ничего не вижу.

Персивейн. Да вон, внизу, где эти романтические хижины, в садике… Гляди, вот опять! А

теперь оно опускается. И снова взлетает!

Альфред. Погоди, я должен вооружиться очками. Может, бабочка?

Персивейн. Великовато для бабочки.

Альфред. Теперь вижу, это сова, она упала с дерева, дневной свет ослепил её, и она

мечется – не может найти гнездо.

Персивейн. Однако обличье у этой совы почти человеческое.

Альфред. А почему бы и нет? Постой, теперь я вижу ясно, это просто рубашка на бельевой

верёвке, ветер колышет её – вот и всё.

Персивейн. Как бы не так! Она ведь бегает, а теперь вот опять взлетела. Чудно!

Альфред. Спустимся и рассмотрим поближе. Быть может, перед нами предмет, достойный

естественнонаучного наблюдения.

Персивейн. Не ходи. Предмет сам движется в нашу сторону.

Альфред. Я вынужден изменить свою точку зрения. Это животное из рода карабкающихся

по скалам.

Персивейн. Сдаётся мне, это существо из породы человека.

Альфред. Никогда не поверю! Посмотри на эти скачки, взгляни, как оно выбрасывает свои

длинные передние ноги. Наверно, оно преследует мышь.

Персивейн. Гляди, гляди, теперь оно снимает шляпу и становится…. Человеком!

Альфред. Действительно. Весьма удивлён.

Персивейн. Он машет нам… Эй, дружище, земляк, давай сюда!.. Не может найти