Жизнь и деяния маленького Томаса по прозвищу Мальчик-с-пальчик - Тик Людвиг. Страница 3

тропинку.

Альфред. Наверняка начнёт попрошайничать, а у меня, честное слово, каждый грош на

счету.

Персивейн. Похоже, ему и впрямь невесело. Бедный малый! Ну, что же, может, его

подбодрит лютня и моя весёлая песня.

Альфред. От твоих песен у него нутро только пуще с голодухи взыграет.

Появляется Геут в костюме Пьеро.

Геут. О, как я рад… Не может быть! Альфред, Персивейн, благородные юноши, привет

вам!

Альфред ( глядя на его через очки). Возможно ли? Геут, дружище, ты ли это?

Персивейн. Вот чудеса! Дай прижать тебя к груди, друг Геут! Ты что, отшельничаешь?

Воспаряешь духом в романтической глуши?

Альфред. Подумать только, во что можно превратить человека! Послушай, ты не очень

похож на надворного советника, вид у тебя, прямо сказать, не слишком респектабельный.

Объясни, в чём дело, чем ты нынче занимаешься?

Геут

О, други, братья мудрости учёной!

Ты, стройный Феб сладкоголосых песен,

Ты, величавый муж, пытливый знаньем!

Внемлите же: советника не стало.

О горький рок – в костюме лицедея

Служить рабом отпетого злодея.

Альфред. Ничего не пойму, говори яснее.

Персивейн. Выряжен ты и впрямь, будто только что с подмостков, да и говоришь не хуже.

Но в былые времена, помнится, дух твой знавал и не такие воспаренья.

Геут

Я б всё отдал, что б ничего не ведать

О воспареньях! Сладостна отрада

Скитаний по надёжной, твёрдой почве!

Альфред. Неужто ты излечился и стал разумным человеком?

Геут

Навеки миновали дни томленья,

Когда мечтал я о крылах орлиных,

Что бы главой пробить покров Авроры.

С лихвой осуществились те мечты,

И я теперь с пернатыми на «ты».

Альфред. Нет, это невозможно выдержать. Послушай, Геут, ты можешь перевести это на

нормальный человеческий язык?

Геут

Так знайте, изумляйтесь, ужасайтесь,

Замрите, цепенейте, каменейте,

Рыдайте, содрогайтесь, трепещите,

Кричите, войте, сетуйте и плачьте!

Альфред. Привет! Бедняга стал хуже, чем раньше.

Геут

Как рассказать, в каких словах поведать?

Внемлите же: внизу, вон в той сторожке,

Под тенью буков, вербы и берёзки

Живёт злодей, что с войском чужеземным

Пришёл в наш тихий край войной свирепой.

От армии отбившись мародёром,

Он стал кормиться ремеслом разбойным.

И вот однажды, дивным майским утром,

Когда я полем брёл, цветы сбирая…

Альфред. А грибов там часом не было?

Геут. В красную крапинку, в синюю, а ещё серые.

Альфред. Ничего интересного. Вот у меня находка так находка: трубчатый, разветвлённый, цвета сырого мяса – чрезвычайно редкий экземпляр.

Персивейн. Ну а дальше? Потом что с тобой случилось?

Геут. Так я и шёл, обратив свой взор к Солнцу, размышляя о бесконечных массах света, которые излучает это небесное светило, и о том, на что эти массы расходуются, ведь

недаром говорят, что в разумном хозяйстве мироздания ничто не пропадает зазря…

Альфред. Гляди-ка! Наконец-то хоть одна здравая мысль! И часто тебя осеняют такие

озарения?

Геут. Итак, я брёл, погрузившись в благоговейное раздумье, как вдруг чья-то железная

рука схватила меня за шиворот. Это и был тот самый злодей, он притащил меня в своё

логово, долго со всех сторон разглядывал, а потом расхохотался.

Альфред. Юморист. Он взял тебя под мышку, как книгу, что бы на досуге отрецензировать.

Геут

Потом он молвил: « Убивать не буду –

Ты слишком тощ для лакомого блюда».

Зато, на взгляд злодея, мог вполне я

Сгодиться для других забав жестоких.

В его саду, заброшенном и диком,

Сыром, болотистом и мхом заросшем,

Есть камень, а на камне том доска –

Предмет его потех в часы досуга.

Дикарь с повадкой мерзкого мальчишки,

Доскою пользуясь, как катапультой,

Зашвыривал он в небо жаб. Теперь же

Меня решил испробовать в полётах:

На край доски меня он водружает,

А по другому краю бьёт дубиной –

И я взлетаю ввысь ему на радость.

А приземлившись на замшелых кочках,

Я мчусь стремглав к мучителю обратно,

Что б повторить он мог дурную шутку.

И так сорок девятую неделю

Ему служу, а извергу всё мало.

От этих игр всё изорвал я платье,

И он мне дал взамен кусок холстины.

Вы только что с вершины наблюдали

Очередной злосчастный мой полёт.

Альфред. Да, чего только не бывает в наше время. А сколько, должно быть, грибов

погибло это этих забав!

Геут

Едва завидев вас на горном склоне,

Я ощутил, как встрепенулось сердце.

Биение его предвосхищало

Свидание с друзьями юных лет.

Альфред. Должно быть, это очень чувствительное потрясение, когда доска со страшной

силой бьёт тебя под зад и подбрасывает в воздух?

Геут. Доверься своему воображению.

Альфред. И всё же нельзя упускать случай узнать что-то новое. Ты взлетаешь всегда на

одинаковую высоту?

Геут

Злодеям то же ведома усталость.

Альфред. Надо думать. Видимо, он устраивает этот моцион после обеда?

Геут

Нет, чаще – когда меркнет светоч дня.

Альфред. Что ж, весьма разумный режим. Но ведь сейчас ещё утро.

Геут

Он захотел с утра повеселиться.

Альфред. Конечно, эти дикари ни в чём не знают порядка.

Персивейн. Но скажи, как ты вообще здесь очутился? Ведь ты же вроде состоял при дворе, жил в королевской резиденции, рассказывали даже, будто ты женился. Никак не разберусь

в твоей истории.

Геут

Снова вздымается в сердце уснувшая боль,

Воскресла она от расспросов наивного друга.

Была мне супруга ниспослана небом самим,

Всё в ней пленяло – любовь, чистота, благородство.

Но не даруют нам боги счастья сполна,

Полного счастья, без примеси и без изъяна.

Все совершенства супруги моей несравненной

Омрачены были свойством, прискорбным весьма.

Альфред. Каким же? Да говори ты толком и покороче!

Геут

Вечно снедали её о хозяйстве заботы:

Чистка, уборка, фарфор и даже бельё.

Я ей, бывало, клянусь в любви своей вечной –

Она же берётся за пышноволосую щётку,

Что бы пылинку смахнуть с моего сюртука.

Или, случалось, когда возвращался я с поля,

Звон и цветенье весны неся на устах, –

Слезой умиленья очи её увлажнялись,

Нежно взяв в руки ореховый прутик, она

Била меня по спине, с камзола пыль удаляя.

Всё бы я вынес, поверьте, и лишь одного

Вынести я не сумел: где мы ни были с нею –

Дома, на улице, даже в концерте, где мы

Дивной гармонией звуков слух услаждали, –

Даже в театре: что бы ни творилось на сцене,

Муки ль снедали там Гибернскую деву

Или другую, ту mulier dolorosa ( скорбящую женщину ( лат.)),

Ту, что сфинксу подобна, рядом с супругом сидела, –

Руки жены никогда не знали покоя:

С треском и звоном мелькали в них быстрые спицы,

В такт их мельканию ёрзали острые локти, –

Это она шерстяной вязала чулок.

Альфред. И из-за этого тебе стало невмоготу?

Персивейн. Чудак, может быть, она эти чулки тебе же вязала.

Геут

Ночью однажды, когда мы на ложе святом

Сладостный плод золотой Афродиты вкушали

И освещал нас застенчивый взгляд полноликой Селены,

Я, погружаясь в объятия рук серебристых,

С думой о том, какой восхитительный отрок,

Доблестный муж, какой спаситель отчизны

Пустит побег этой ночью в пленительном теле, –

Вдруг ощутил мимолётный удар по спине.

Мыслью о новых лобзаньях себя обольщая,

Радостный взор обратил я к прекрасной подруге, –

Тем нестерпимей была адская боль откровенья!

Да, по спине у меня рукоделье плясало.

Даже пятки изгиб она вязала вслепую,

Что не под силу и самым искусным рукам.

Персивейн. Ну, знаете, это уж ни в какие ворота не лезет!