Меч короля Афонсу - Виейра Алисе. Страница 3

— «Сказал, сказал»… Будто я знаю, что здесь происходит… — проворчал Фернанду. — Давайте лучше сядем в сторонке и будем помалкивать, пока все не прояснится.

— Точно. Может, нас возьмут в статисты, как этих всех, заодно и заработаем. Отец одного парня из нашего класса был как-то статистом. Он должен был войти в харчевню и сказать: «Зе Ганфиаш проигрался». Он неплохо заработал, да еще они записали его имя и адрес, чтобы снова вызвать, когда понадобится. Правда, больше не понадобилось. Его сын, мой одноклассник, считает, это из-за того, что папочке его пришлось пятнадцать раз повторить ту фразу, пока режиссер не добился своего…

— Да помолчи ты хоть минуту, — прошипела Мафалда. — Трещит как сорока!

— Никто меня, бедняжку, не понимает. Заговоришь о еде — плохо, о другом — тоже плохо. Теперь я вижу, как вы ко мне относитесь. Впрочем, мне давно пора к этому привыкнуть… И все оттого, что я младший…

— Расхныкался! Не трудись, не разжалобишь. Тебя просят всего лишь помолчать, и так ничего не слышно. Нашел время болтать про какого-то Зе Манфиаша…

— Ганфиаша… Зе Ганфиаша… — уточнил Вашку.

— Какая разница? — пожала плечами Мафалда.

В это время тот, кто был не кем иным, как доном Афонсу Энрикешем, уселся во главе огромного стола и положил перед собой тяжеленный меч, причем так естественно и легко, будто это был столовый ножик или бутафорское оружие из картона.

Да-да, речь идет о настоящем Афонсу Энрикеше, основателе португальского королевства, однако, как вы успели заметить, никто из ребят до сих пор ничего не понял. Я хочу сказать, не понял того, что они перенеслись на несколько сотен лет назад, — сейчас, минутку, посчитаю, только возьму бумагу и карандаш, считать в уме я совершенно неспособна. Значит, так, от одиннадцати семь — четыре, а от семи четыре — три, от девяти один — восемь и, наконец, от одного отнимаю один — получаю ноль; итого: ровно на восемьсот тридцать четыре года назад. Я понятия не имею, когда их наконец осенит и они перестанут думать, что участвуют в съемках какого-то фильма. Это зависит только от них самих. На мой взгляд, у них уже было достаточно времени, чтобы догадаться. Впрочем, ничего удивительного. Если бы все происходило, как в научно-фантастическом фильме о полетах из галактики в галактику, из тысячелетия в тысячелетие с помощью пучка светового излучения, — вот тогда бы до них сразу дошло. Еще бы! Таких фильмов по телевидению хоть пруд пруди! А здесь переехали на 834 года назад, прямо в средние века, в эпоху, можно сказать, феодализма — казалось бы, ну что общего с нашими днями? — и вот, пожалуйста, ничего не понимают! Ах, простите, я что-то опять разговорилась. Никак не могу избавиться от дурной привычки вмешиваться в чужие дела. Еще раз извините…

Неожиданно в зале воцарилось молчание. Присутствующие замерли в ожидании того, что скажет тот, в доспехах, в общем, дон Афонсу Энрикеш. Только изредка раздавалось звяканье бубенчиков. И тут, словно раскат грома, загрохотал его голос:

— Тихо, дон Бибаш, ибо мне сейчас не до твоих куплетов! Угомонись, пока я не отправил тебя в застенки Гимарайнша!

Шут изобразил некое подобие поклона и отошел к Фернанду, Мафалде и Вашку. Он уселся на пол, приложил палец к губам и прошептал:

— Тс-с-с! Острожно, не то граф схватит нас, а с ним шутки плохи!

— А кто такой граф? Вон тот? — спросил его на ухо Фернанду, кивая в сторону дона Афонсу Энрикеша.

У шута от ужаса глаза полезли на лоб:

— Свят, свят, свят! Господи спаси! Сгинь, сатана! Прочь, нечистая сила!

— Ну ладно, ладно, я больше не буду, — перепугался Фернанду, — я просто не знал, про какого графа вы все время говорите.

В ответ на его слова шут осторожно поднялся на ноги, изо всех сил стараясь не звенеть бубенчиками и не прогневать Афонсу Энрикеша, затем снова поклонился — на этот раз еще галантнее прежнего — и сказал:

— Я понял. Вы чужеземцы и никого не знаете. Перед вами Афонсу Энрикеш, коего сарацины именуют Ибн-Эриком и перед которым рушатся стены всех на свете мавританских крепостей. А я дон Бибаш, шут, дорогие дети, и давно я позабыл, сколько лет живу на свете.

Еще один дурацкий поклон (такое кривлянье, судя по всему, входило в его обязанности) — и шут снова уселся на пол.

— А все-таки где же тут граф? — тихонько спросила Мафалда старшего брата.

Фернанду пожал плечами и выразил на лице полное недоумение.

— А может, он тоже пятнадцать раз повторял одну сцену, поэтому его сегодня и не вызвали? — предположил Вашку, безнадежно шаря по всем карманам в поисках чего-нибудь съедобного. Без толку. Ничего, кроме таблеток антибиотика, которые он так и не выпил. Да, этим не наешься.

Но в этот миг тот самый дон Афонсу Энрикеш встал и заговорил.

И вот что он сказал.

Глава 4. РЕЧЬ КОРОЛЯ

— Благородные рыцари, оруженосцы и все прочие, собравшиеся здесь! Слушайте меня. Настало время, когда я должен напомнить вам все, что совершил я за семь лет, с тех пор, как стал вашим королем…

По залу прошел шумок, одни ухмылялись, другие откровенно хохотали, третьи наклонялись и шептали что-то на ухо соседу. Дон Бибаш замотал головой, поддерживая общий шум звяканьем своих бубенчиков, и подмигнул ребятам:

— Хочет, чтобы его называли королем! Слушайте, что я вам расскажу…

Мафалда, Фернанду и Вашку присели на пол рядом с ним и приготовились слушать.

— Он очень хочет быть королем и, говоря по чести, немало для этого сделал. Если королевское величие зависит от того, как часто обагрялся меч кровью врагов, то нет более достойного короля, чем Афонсу Энрикеш. Но мы со всех сторон окружены врагами! Они надвигаются на нас из Кастилии, они наступают из Арагона, они идут из Галисии, они подстерегают нас даже в наших владениях! А епископы и сеньоры в этих королевствах смотрят на нас так, будто мы пустое место. Чтобы уязвить Афонсу Энрикеша, они называют его герцогом или принцем, а королем — никогда! К тому же все они заодно с папой римским. Но ничего! Они все, вместе взятые, не стоят его одного!

А зал все не мог угомониться. Тогда тот самый Афонсу Энрикеш грохнул кулаком по столу и рявкнул:

— Молчать, не то р-разнесу!

(Вашку еле удержался, чтобы не чихнуть.)

Король поскреб в бороде, обвел глазами зал и продолжал:

— Семь лет, и ничего в этом нет смешного. Вы думаете, я не могу называться королем только потому, что мой двоюродный братец Афонсу VII Кастильский позволяет себе смотреть на меня сверху вниз? Как бы не так! Ошибаетесь! И вы, и этот мерзавец! И запомните: или быть по-моему, или я все р-разнесу! Я с самого рождения знал, нутром чувствовал, что не для того появился на свет, чтобы получить в наследство одно лишь жалкое графство своего отца, и уж тем более не для того, чтобы спокойно смотреть, как там расселся этот бандит граф ди Трава. Правду я говорю, дон Бибаш?

— Чистую правду, сеньор мой! — откликнулся шут, прошелся колесом и тут же спел очередной куплет про ненавистного Фернанду.

— Хватит, дон Бибаш! Уймись. Клянусь Сантьяго! [3] Никто не знает, где теперь эти негодяи! Может быть, граф ди Трава уже давно горит в адском пламени! — сказал Афонсу Энрикеш и захохотал. Гулкое эхо прокатилось вдоль свинцово-серых стен зала. — Но вернемся к более важному делу. — Он снова почесал подбородок и продолжал: — Да, это правда, я всегда желал власти и славы, и вам это хорошо известно. Это у меня от матери доны Терезы. Особенно нежных чувств мы друг к другу не питали, но должен признать, что моя матушка была сильной бабой. Уж я от нее натерпелся, это точно. Живи я триста лет, все равно не забуду тот 1128 год, когда она пошла на меня войной и нам пришлось драться на полях Сан-Мамеде… [4] И все оттого, что я рассердился, когда она начала раздавать должности и возвышать чужеземцев! Я тогда еще не был королем, потому что после смерти моего отца правила она, но мог ли я спокойно смотреть на то, что она творила? Не такой я человек, чтобы сидеть и помалкивать да на птичек в небе глазеть. — И он снова захохотал, очень довольный своей шуткой. — Я эту землю защищал и требовал справедливости для тех, кто пропитал ее своею кровью. Мой отец, граф Энрике, всегда говорил мне: «Сын мой, если отступишься от справедливости на шаг, она убежит от тебя на сто шагов». Вот был человек! Жаль, что рано умер и так мало успел.