Ася находит семью - Лойко Наталия Всеволодовна. Страница 43

— Вот ты как скачешь?! — не то удивленно, не то с облегчением сказала Татьяна Филипповна.

Но Ася, вглядевшись в пришедшую, перепугалась:

— Болели? Что с вами?

— Ничего.

У девочки имелись все основания, чтобы задать такой вопрос. Татьяна Филипповна не только сгорбилась, но и в лице ее, во всем облике произошли разительные перемены. Не от болезни, а от большой беды. Однако дети по решению Татьяны Филипповны не должны были знать о ее горе. Потому она и ответила Асе: «Ничего». А могла бы ответить: «Командир батальона Григорий Дедусенко погиб в боях за Стерлитамак».

Как и все жены, матери, дочери, проводившие на фронт своих близких, Татьяна Филипповна понимала, что многим бойцам не суждено вернуться, но, как и все, упрямо верила в будущую счастливую встречу.

Ей и Григорию почти не пришлось пожить вместе, но разве ее хоть на миг оставляла надежда, что наступит время, когда их ничто не разлучит. Она и сыну постоянно твердила: «когда вернется папа», «когда мы будем втроем»…

Теперь это кончено. Времена, когда они будут втроем, не настанут.

Горько Татьяне Филипповне вспоминать, как в самый канун разлуки она чуть не затеяла ссору. А ведь вина мужа была лишь в том, что, уходя в бой, он тревожился о «детском фронте» не меньше, чем о своей семье.

С той поры как Татьяна Филипповна стала бойцом этого фронта, в ней многое изменилось. Про нее, определяя стиль ее работы, стали говорить: «Не гремит и не пылит». Жизнь среди детей умерила ее жесты, поубавила размашистый шаг, отучила от скоропалительных решений.

Последние недели, когда она, оглушенная горем, пыталась ничем не выдать себя, налили ее спокойствием, как свинцом.

Ася была наполовину обманута этим спокойствием, но только наполовину. Она не удивилась, что Татьяна Филипповна, словно забыв об Асином бегстве, не стала углубляться в причины, а просто спросила:

— Так как же тебе здесь живется?

Посерьезневшая, повзрослевшая за последнее время Ася научилась многое понимать. Она почувствовала, что все приготовленные ею жалобы, все ее маленькие горести и обиды невелики рядом с чем-то, что согнуло эту высокую русоволосую женщину. Девочка, в свою очередь, вымолвила:

— Ничего.

— Меня, Аська, мучило, что я не пришла проведать раньше. Но я не могла.

Достаточно было взглянуть на Татьяну Филипповну, чтобы поверить — действительно не могла.

Татьяна Филипповна продолжала:

— Можно быть спокойной? Твоя тетка уверяла нас, что ты попала в исключительно хорошие условия.

Ася не позволяет себе жаловаться, она отвечает взрослым тоном:

— Условия приличные.

Татьяну Филипповну тоже не обманешь: Асина бодрость весьма сомнительна. Но ближайшее время — голодное лето девятнадцатого года — обещает быть таким грудным, что взрослые в отношении детей думают чаще всего так: дотянут ли они, выдержат ли до осени?

— Держись, Аська, — говорит Дедусенко, просунув между железными прутьями свою широкую ладонь с исколотыми иглой пальцами. Жесткие пальцы поглаживают худую, немногим толще прута, детскую руку. Столица почти без хлеба. Москвичам недодают даже скудной пайковой нормы. Подбираются последние запасы в детских домах. Татьяна Филипповна повторяет: — Держись!

Затем сообщает детдомовские новости:

— Мы на митинге были, на Пресне. Я и трое наших именинников. Да ты же не знаешь?! Хоть бы спросила о Феде, он о тебе справлялся. Приняли всех троих.

Вот как… Федя о ней справлялся… Федю приняли. Он теперь член Коммунистического союза молодежи. Ася выпрямляется, закладывает руки за спину. Федя запрезирает ее, если она будет распускать нюни.

— Так что же говорили на митинге? Про войну, про хлеб?

— Многое говорили… Например, про июль месяц. По какой-то случайности за последние три года он оказался самым тяжелым для революции, для пролетариата. — Татьяна Филипповна погладила Асину руку, вновь вцепившуюся в решетку. — И для ребятни этот июль тяжек, для тех, кого не удалось вывезти из столицы. — Она пошлялась отбросить слишком серьезный тон. — Кое-кому еще повезло. Тому, кто попал в приличные условия и прыгает себе, как коза. И знаешь, что еще было сказано? Что за июлем-то следует август — пора урожая. А затем недалек и месяц победы — октябрь. Выдержим, Аська? А?

Для Аси это прозвучало так: держись до осени, не просись назад. Она не просится, только спрашивает:

— А колонисты скоро вернутся?

— Тоже осенью.

Ага, «тоже»! Ася весело спрашивает:

— Как Шурка? Меня вспоминает?

Впервые по лицу Шуркиной матери скользнула улыбка:

— По секрету скажу: обижен. Как это Федя без него вступил в Союз молодежи!

Ася просит передать всем ребятам привет. Союзным и несоюзным.

— Набирайся сил, — говорит на прощание Татьяна Филипповна, еще раз просовывая сквозь решетку руку. — Но, пожалуйста, без твоих штук. Время слишком тяжелое, а ты не маленькая. Обещай мне, что никуда не сбежишь, не выкинешь новое коленце.

— Обещаю, — произносит Ася. — Знаю, что не маленькая.

Обратно от ограды она не бежит, не подпрыгивает на «гоп», а крадется, прижимаясь к стене ненавистного ей дома. Главное — остаться незамеченной, главное — сохранить возможность почаще уединяться у окна, видеть перед собой вечно манящую, живущую своей жизнью улицу.

29. «Бог, сделай так…»

В здравнице переполох: нагрянули комиссары. Пусть это скромные с виду старушки, пусть у них нет никакого оружия, лишь один портфель на двоих, — страху они нагнали. Пришли, предъявили бумажку от Наркомпроса и наотрез отказались откушать, хотя директриса очень и очень любезно приглашала их к столу.

В субботний вечер каждому разрешается делать то, что он хочет, но Асю вдруг послали в библиотечную комнату, чтобы привести в порядок шкаф с детскими книгами.

Дорогие, нарядные книжки когда-то тешили внуков Фомы, потом его правнука, недавно увезенного во Францию. Последнее время детской библиотекой, всеми этими сочинениями, врачующими юные души, пользуются сиротки, когда у них выкраиваются свободные от рукоделия и хлопот по хозяйству часы.

Рыться в книгах — любимое Асино дело. Сейчас она перетрет каждую, поставит все по порядку… Возилась она долго, пока не заметила на полке рядом с «Семенами благочестия» справочную книгу по детскому чтению. Ася сунула свой любопытствующий нос в это пособие, полистала его. О каждой рекомендуемой книжице можно было прочесть несколько пояснительных слов.

«Богато одаренная от природы, всеми любимая, симпатичная, глубоко религиозная девочка, спасая прислугу из воды, неожиданно умирает на пятом году жизни, вызвав общее сожаление».

У Аси эта симпатичная девочка никогда никакого сожаления не вызовет. Все враки! Таких трогательных историй она уже наслушалась в здравнице, их каждый вечер рассказывает Олимпиада Кондратьевна. С каждым вечером эти истории кажутся все лживее и противнее.

Повесть «Приключения сироты в степях Америки» была снабжена следующей назидательной фразой: «Так как сирота надеялся на бога, был честен и добр, то все обошлось благополучно, и он богачом возвратился в Европу».

Вот книжка, которая особенно должна быть по вкусу Асиным благодетельницам!

Другое рекомендуемое сочинение расхваливалось за то, что с его помощью «в сердцах детей утверждается страх божий». Ася захлопнула справочник, швырнула его за шкаф. Все понятно! Ее не случайно отослали б библиотеку, подальше от «комиссаров». Казаченковы опасаются Аси с тех пор, как, вспылив, она объявила, что ее дядя, самый ей близкий родственник, ушел добровольцем в Красную Армию; с тех пор, как она все чаще оказывалась «дерзкой девчонкой».

Ага, значит, от нее постарались избавиться? Немедленно вниз!

Комиссии Ася уже не застала. Застала тишину и порядок. Улыбающаяся Василиса Антоновна приводила спальню в обычный вид. Это она при появлении «комиссаров» успела свершить то, что требовалось. Аналой мигом превратился в скромный, застеленный скатертью столик, с детских изголовий чудом исчезли все тридцать штук богородиц. Сейчас на глазах у Аси все возвращалось на свои места. И пресвятые девы и евангелие с закладкой. Господь бог не мешал обману.