Добровольная жертва - Метелева Наталья. Страница 33
– Человек любознателен. А вы просто пользуетесь тем, что людям свойственно планировать жизнь.
– То есть предсказывать! – улыбнулась я, загнав, наконец, в ловушку этого скользкого пронырливого угря. – Самое человеческое качество, что отличает наш ум от животного. А вы говорите – ведьмы.
Рано радовалась. Угорь оказался скатом и молниеносно пробил в ловушке брешь:
– Конечно, ведьмы! Змеи лучше пифий чуют извержения и землетрясения, но планированием это не назвать. Вот и получается, что чутье провидиц ближе к змеиному, чем человеческому. Не напрасно одно древнее пророчище охранял пифон. И пифии столь же ядовиты, хотя некоторые и восхитительны.
– Поэтому Ильмест возжелал получить пифию для террариума? Змеи кончились? Придворные отравители остались без яда?
Ильчирский советник засмеялся и опять принял совершенно затрапезный вид. Хамелеон. Теперь точно напросится в провожатые, и цыпленка под рукой нет, где-то бегает. Дункан не преминул:
– Так в какой, все-таки, стороне находятся ваши планы на сегодняшний вечер, прекрасная жрица?
– Как же вы непоследовательны, магистр, – передразнила я его недавний ироничный тон. – Вы только что осудили змей Лиги, и тут же спрашиваете прогноз будущего у одной из них. К тому же, у потерявшей чутье.
– Потому и спрашиваю о планах, а не прогноз будущих событий, – поправил ухмыляющийся скат.
Сердце ёкнуло от нехорошего предчувствия. Но раз о планах речь…
– С уверенностью могу сказать, что они в противоположной от вас стороне!
Он горько вздохнул, а взгляд был странно задумчив, изучающий был взгляд.
– А ведь вы тоже не очень-то любите людей, среброкрылая фея.
– Некоторых очень не люблю! – ответствовала фея, со всех ног унося крылья подальше от лэппова дружка неопределенной масти.
«И за что мне их любить?» – подумала я, в очередной раз влетев со всего маху в опекуна, выскочившего из ворот башни.
– Ты мне скоро все печенки отобьешь, – проворчал мастер, отлепив меня от сюртука. – Что ты мечешься весь день как угорелая? О, боги, на кого ты похожа! Рад, что ты еще жива. Рассказывай, что на этот раз произошло.
– А что, собственно, случилось? – тут же заинтересовалась я.
– А то, что сработал мой личный охранный дозор во время Совета! Кто на тебя напал в этот раз? На пять минут нельзя оставить!
Долго же он собирался на выручку! За это время дриада десять раз могла разложить меня по крупинкам и собрать обратно. Моя осторожность тоже заверещала: прячься, убьет!
– Осы! Представляешь?! Я сковырнула случайно их гнездо! Они, наверное, до сих пор за спиной злобствуют!– завопила я, тут же вытащив из запасников подходящую сценку для демонстрации. И ведь не совсем врала, если подумать.
– Голубушка, а твоя мечта о карьере в цирковом балагане была не так уж и плоха, – скептически скривился опекун. – Кстати, Дьюви уже уехала, можешь ее не опасаться. Еще одна угорелая. Даже не попрощалась лично… Нет, никакого нарушения этикета. Ты плохо представляешь внутреннюю жизнь Лиги. Дьюви испросила позволения телепатически, и так же получила разрешение… Да, ей дана была санкция на разговор с тобой. Кто бы поговорил с тобой без санкции!… А убийцы особая категория посетителей, они обычно не разговаривают… А Дункан тоже особая категория, почти как убийцы. Лицо официальное. Тут уже имеются взаимные обязательства между Лигой и Орденом о неприменении наших возможностей друг к другу… Конечно, мы контролируем. Доверяй, но проверяй… Какие подозрения? Он политик, а не безумец, чтобы идти против всех разом… Конечно, она доложила о вашей беседе. А что там было докладывать? Я же говорил, что пророчества не было, но ей втемяшилось… Остальные отправляются через полчаса. Не хочешь поприсутствовать, платочком помахать? Тогда увидимся за ужином.
Хорошо говорить с телепатом: можно голосовые связки лишний раз не напрягать, спрашивая. Энергично отказавшись от церемонии прощания с отцом (опять какую-нибудь гадость скажет), я тут же переписала ночные планы на вечер.
Дьюви, похоже, соблюла условия вынужденного договора: если бы она доложила о неожиданном поединке, ее бы так просто не отпустили. Меня тоже. Придется надеяться на это предположение. Все равно ничего не скажут, даже если пронюхали. Они редко говорят в лоб, предпочитая молча делать свои поправки внутри. Как я сегодня неблагодарна, как ненавижу эту Лигу, мою единственную престарелую родственницу, пестовавшую меня с пеленок! Я вдруг осознала, что утренний сине-золотой океан бурлит, словно не исчезал никогда. Что за наваждение! Значит, не с погибшим узником он связан. Значит…
Что это значит, я не успела втихаря додумать (прикрываясь внутренним маячком прошлогоднего путешествия в Ильчир, то есть, привычно тратя жизнь на лицезрение предыдущей), так как узрела забавное зрелище на птичьем дворе, куда забрела, чтобы быть подальше от сборов и проводов и поближе к вечерней цели. Мой ощипанный петушок важно расхаживал среди притихших птиц, напряженно внимавших его неокрепшему писку. Как только какая-нибудь замороченная курица начинала недовольно ворошиться, ее моментально несколькими поклевками урезонивали соседки. Цыпленок, притомившись, уселся под кустиком, и пара петушков постарше решительно пристроились рядом, изредка трепыхая крыльями и овеивая ушедшего в раздумья синекожего. Жаль, ни слова не понимаю по-птичьи.
На происходящее недоуменно глазели птичница Дошека и дымчатый, местами полосатый, местами в крапинку кот Брысь. Этот котяра возомнил, что именно так его и зовут, и на этот зов неизменно откликался. Лично я считала его следственно-причинным феноменом: стоило по любому поводу сказать «Брысь!», как полосато-крапчатая мордочка тут же появлялась сунуть ус, пронюхать, кого и за что тут гонят, и что-нибудь неизменно утаскивала с места происшествия.Он был явным нарушением причинно-следственных связей этого мира, за что мне особо нравился.
Птичьим пророком котяра любовался особенно откровенно, и не надо быть пифией, чтобы догадаться о судьбе цыпленка. Зато на тарелку больше не попадет.
Улыбчивая птичница помахала мне рукой и крикнула, что с ее сыночком все в порядке, и вместо того, чтобы сломать вчера ножку, он отделался незначительными синяками, потому что она, помня мое предупреждение, заранее позаботилась о соломке. Малыш должен был вывалиться из люльки, и я еле уговорила заботливую мамашу не таскать младенца весь день на руках, припугнув, что, если не дать сынку спокойно вывалиться откуда надо, то кончиться все может гораздо хуже: разбитой вдребезги о птичье корыто головкой, когда Дошеку клюнет петух, и мальчик вывалится прямо из ее рук. Лучше уж соломка.
Какая разница, что некоторые вельможи называют вот это все дровами! Зато этот человек, это, по вашему циничному мнению, полено – не станет беспробудным пьяницей из-за покалеченной ноги, не породит протянутую далеко в тьму будущих времен ветвь с рождения искалеченных недоумков, зато и сложит в чужом краю поседевшую уже голову гонцом на королевской службе, и дети его родятся здоровыми. Что это изменит? Что изменит одно полено в мировом костре? Не все ли равно, что будет судорожно корчиться в огне – лес на корню, или тот же лес, но порубленный в мелкое крошево людских судеб?
И сколько нужно мотыльков, чтобы погасить лесной пожар?
8.
Солнце уже склонилось к закату, приближалось время ужина, и основательно прореженные утренним разгоном обитатели замка вместе с немногочисленным гарнизоном завоевателей этого якобы учебного заведения должны были уже толкаться в хозяйственном крыле, заглядывать нетерпеливо в кухню, получать тычки от кухарок, караулить кладовые и шнырять по подсобкам. А кто не шнырял, тот должен был толпиться во внутреннем дворике, выпроваживая основные силы захватчиков. Так или иначе, верхние этажи замка обязаны сейчас пустовать.
В разрушенном крыле действительно не было ни души. Даже охраны. Альерг счел, что охранять здесь больше нечего. Напрасно. Именно там и находилась книга, увидеть которую мне надо было любой ценой – Книга проклятых… В черном с мраморными разводами переплете. С позеленевшими бронзовыми застежками в виде змей, кусающих свои хвосты. С пергаментными, желтыми, как старая кость, листами, плотно покрытыми бисерной вязью символов карминного цвета, разобрать которые я пока не могла, но уверена была, что смогу. В ней оставался последний незаполненный лист. Древний переплетчик не ошибся с объемом переплетенных пергаментов, словно заранее знал содержание.