Три плова - Гехт Семен Григорьевич. Страница 7

озера; вода испарится — и на дне останется чистая соль. Девочка подговорила мальчишек; те смастерили корытца и покорно поплелись за ней.

— А как она здорово танцует! — сказал инженер Майер. — Подсмотрела раз, как осетины из поселка Степана Разина танцуют лезгинку. И в тот же день вынесла из дому два кухонных ножа, собрала на дворе храма огнепоклонников мальчишек и отплясывала по всем правилам, с платочком, ловко лавируя среди воткнутых в землю ножей.

— Как бы не выросла чересчур озорной, — высказал я опасение за судьбу Сафуры, рассмешив Майера.

— Вы тоже? О ней все беспокоятся. Ничего, скоро пойдет в школу... И вообще, девчонка шаловливая, но добрая, по-моему, от головы до пят.

На этот раз он посмеялся собственным словам.

3

Майера знают в Баку многие. Он — главный инженер Лок-Батана, говорит на пяти языках: русском, немецком, тюркском, армянском и осетинском. В Доме техники Майер читает лекции о бурении на вулканах и прославился как укротитель фонтанов. В дни нефтяных и газовых выбросов, когда гудит потрясенная земля и из глубоких недр бьет в небо с грохотом и свистом, заливая все кругом, толстая струя, Майер берет на себя командование как полководец.

Я не был несколько дней в Баку; когда же вернулся, меня встретили в Доме техники с упреком:

— Не вовремя уехали!

Пять дней назад в Лок-Батане забил огромный нефтяной фонтан. Даже старые бакинцы не слыхали такого грохота.

— Фонтан неслыханный и невиданный! Его до сих пор не укротили.

Автобус, в который я вскоре сел на Коммунистической улице, остановился у спуска в Лок-Батанскую долину. Дальше дороги теперь не было. Пассажиры пошли пешком, а с ними стал спускаться и я. Мне не дали как следует подивиться столбу нефти, клокотавшему посредине промысла.

— Разве это струя! Ее почти загнали в землю. Перед вами — остаточки.

Грохот глухо бил в барабанные перепонки. Сразу разболелась голова. Опытные пассажиры протянули мне клочок ваты; я заткнул уши. Всюду черным-черно. Нефть разлилась по долине озерцами и ручейками. Почернели бараки и вышки, потемнела вечно белая от выступающей на поверхности соли земля Лок-Батанской долины. Она запомнилась мне в рубцах и трещинах — теперь нефть смазала все рубцы и трещины.

— Сюда, сюда! — кричали из разных мест носившимся по промыслу врачам.

И врачи в белых, с нефтяными пятнами, халатах прибегали к ослабевшим рабочим, погружали их на носилки и отправляли наверх.

Изуродованный инструмент, искривленные рвущимся на волю нефтяным выбросом трубы, возвращенная подземными толчками на поверхность арматура — все это валялось на земле, вязло в озерцах. Но видны были и картины обуздания. Рядом с фонтанирующей скважиной рабочие выкопали большую квадратную яму, куда стекала по желобам выбрасываемая нефть. Они стояли в яме по колено в нефти. Их брезентовые комбинезоны насквозь пропитались маслянистой жижей. Поверхность ямы пузырилась. Кое-где плавали клочья ваты. Вата валялась и на земле, ею то и дело затыкали уши.

Я спросил, где Майер, но мне запретили его трогать: он ставит арматуру.

Главный инженер вторые сутки не отходил от укрощаемой им скважины. Иногда и этому крепышу с его укротительским опытом делалось плохо, и его сменял директор промысла Мо-товесян, тоже известный в Баку как укротитель фонтанов. На Биби-Эйбате теперь тихо, а еще не так давно Мотовесян усмирял там бушующие недра.

— Ваша удача! — сказали мне. — Сдается, что Майер ско-

ро к нам придет. Мотовесян показался па горизонте — первый признак. Раз Мотовесян торопится на дежурство...

Директор бежал вприпрыжку к скважине, дожевывая поспешно бутерброд. И я в самом деле вскоре увидел Майера.

— Что? Лицо дьявола? — спросил он о себе, здороваясь поднятым над головой кулаком.

— Дьявола нефти, — подсказал кто-то.

Это лицо словно покрыли черно-желтым лаком; оно и лоснилось и поблескивало, похожее больше на скульптуру, чем на лицо живого существа. Казалось, кожа уж не очистится никогда от въевшегося во все ее поры налета. Майер вошел в палатку, разделся, стал под душ.

— Благодетель! Дружок! — кричал он санитару-осетину, добавляя что-то еще на родном языке санитара.

Тот властно его обхватил, яростно орудуя мылом, губками и щеткой. Он мыл его и скреб, прочищая Майеру, как младенцу, глаза, уши, ноздри, десны, зубы. Майер отплевывался, отфыркивался, отпуская изредка, когда санитар его освобождал, технические шутки:

— Из моего носа можно, ей-богу, сделать форсунку, а пупок превратить в двигатель внутреннего сгорания!

Переодевшись, Майер потребовал подать ему две бутылки кефира. Наслаждаясь освежающей кислотой и прохладой напитка, чистотой своего тела, удачной передачей смены и вообще налаженностью восстановительных работ, он громко, для всех проговорил:

— Теперь, граждане, я могу беседовать хоть с прокурором!

— Лучше не надо, — сказал санитар, уже отмывавший другого нефтяника.

Как на войне хорошее настроение командира части передается солдатам, так и тут от Майера исходило веселье удачи. Он спросил о нужном ему человеке.

— В столовой, товарищ Майер.

— Найдите его, — приказал Майер, — и скажите: пусть телефонирует куда надо. Пусть сообщит, что фонтан будет к вечеру закрыт. Пусть пишет: Майер так сказал.

— А! — воскликнул он, увидев меня. — И сколько же она нам, проклятая, арматуры испортила! Ничего, сейчас забиваем.

Майер выпил кефир и предложил взобраться на вершину вулкана. Он отдохнет на краю кратера. Что слышно в Баку? Что говорят о новом фонтане? Что пишут в газетах? Он ведь пять дней никого из своих не видел.

Когда разглядываешь окрестности Баку с вершины лок-батанского вулкана, кажется, что мир еще не устроен, даже не создан. Кажется: только что остыла планета, человек еще не приспособил землю ни для того, чтобы родить ему зерно, ни для того, чтобы напоить его водой. Вокруг — серо-красная пустыня в трещинах. И мир—как остывшая лава, бугрообразная, ползущая, еще сохранившая тепло остывания.

— За эту первозданность я и люблю наш вулкан. Отдыхать на нем для меня — чистое удовольствие, — сказал, показывая на остывший вулкан, Майер.

Он видел его последнее извержение. Оно случилось в 1929 году. Земля поползла, потащив за собой телеграфные столбы, палатки нивелировщиков и все имущество геологов-разведчиков.

— Новый кратер образовался на моих глазах! — радовался увлекательному воспоминанию Майер. — Мы тогда преследовали известного по району разбойника Ослана. Проклятый ворюга довел наших геологов до ручки, крал у них инструменты, одежду, продовольствие...

Рассказ о разбойнике Ослане, пойманном вблизи вулкана с помощью инженера Майера, остался неоконченным. Майер заметил где-то близко такое, что его, по-видимому, возмущало. Я не успел оглянуться, как Майер заорал на весь промысел своим сильным, как у привыкших командовать людей, голосом:

— Кто ее сюда пустил? Отвечайте, кто ее пустил?

Продолжая свирепо кричать, он бросился вниз по склону.

Вдоль шоссейной дороги пробиралась, боязливо оглядываясь, маленькая девочка. Конечно, Сафура! Узнав Майера, она пустилась бегом, легко перепрыгивая через кочки и ямки, топча почерневший от той же нефти верблюжатник.

Но Майер делал такие длинные прыжки, что расстояние между великаном-инженером и куклой, как он окликал Сафуру, уменьшалось быстро.

— Да не бегай ты от меня, кукла! Стой! — просил ее Майер.

Такого голоса испугался бы и разбойник Ослан. Девочка поняла, что ей не уйти, и, присев на землю, заплакала.

— Ай, Сафура, ай, Са-фура! — заладили мы оба, спустившись с вулкана.

— Пусти, дядя! — закричала на Майера девочка. —^ Скажи: пустишь?

— Глаза какие злые, горячие! Боюсь — обожжешь, — пытался успокоить Сафуру Майер.

Он держал ее за локоть, все еще негодуя на тех, кто пустил ребенка на промысел.

— Ив такие дни, когда крепкие люди падают этого грохота в обморо