Иду в неизвестность - Чесноков Игорь Николаевич. Страница 10
Седов вздрагивает.
«Я стремлюсь туда, откуда надвигаются Мрак и Стужа. Мне необходимо знать, что там», — безмолвно отвечает он в волнении неизвестно кому.
«Безумец! Чтобы попасть туда, нужно преодолеть бездонные бурные хляби, беспредельные ледяные пространства, мертвящие морозы!»
«Я готов к схватке!»
«Как бы не пожалеть тебе о безрассудном шаге, когда убедишься в невозможности того, что затеяно со столь ничтожными силами».
«Я не могу вернуться! Не могу и не желаю! Ибо если вернусь, то утратит всякий смысл дальнейшая жизнь моя».
«Отчего?»
«Я считаю, что каждый, кто вызван к бытию, обязан рано или поздно найти свою цель — большое, полезное людям дело, достойное жизни, — и стремиться к её достижению во что бы то ни стало!»
Свист ветра и шум волн отодвинулись в сознании Седова. Лишь звенели в ушах, отдаваясь эхом где-то в крови, слова, что выкрикивал он безмолвно, да гулом большого колокола, звонящего об опасности, били по нему слова незримого собеседника.
«Но не опрометчиво ли ты выбрал свою цель? Не по силам она тебе, похоже. А ведь ещё не поздно!..»
Отлетел таинственный звон. Гулко колотится что-то в висках.
Седов оторопело оглядывается, отыскивая того, с кем, казалось ему, беседовал он. Но лишь беснующееся косматое море вокруг да те же мрачные призрачные горы в зыбком лунном свете.
«Фока», заваливаясь, старчески скрипит и стонет. С грозным гулом обрушивается на него волна, заставляя Седова ухватиться за спасительный машинный телеграф. Грохот, треск, визг собак позади.
Отплёвываясь, Седов выпрямляется, смотрит, часто мигая мокрыми веками, назад и не верит глазам: на том месте, где была вторая шлюпка, жалкими ошмётками раскачиваются лишь обрывки шлюпталей.
А «Фока», вздрагивая всем корпусом, карабкается на следующую водяную гору.
Испуганно примолкли вымокшие собаки.
Раздался сиплый свисточек. Седов приник ухом к переговорной трубе.
В цвиканье работающей машины он услышал растерянный голос старшего Зандера:
— Господи, что делать, Георгий Яковлевич? Машина слабо работает… Трудно пар держать, с ног валит… Донка не справляется — опять засорилась, палуба течёт вовсю… не знаю…
Седов сжал зубы.
— Держитесь, Иван Андреич! — крикнул он, как мог, ободряюще. — Что-нибудь придумаем сейчас! Обязательно. А пока держитесь, прошу! Держитесь, сколько можно!
«…Но ещё не поздно… Ещё не поздно!..»
— К чёрту! — выкрикнул Седов и заорал приникшему к штурвалу рулевому: — Держись, Пустошный, держись, сейчас выкарабкаемся!
В сумрачных очертаниях гор Седов разглядел знакомый проём, причудливый изгиб и крутоверхую, словно вулканный пик, вершину. Решимость, окрепшая в сознании несколько минут назад, диктовала действия.
Седов вызвал по авралу команду, велел ставить все паруса. Четверо бледных от изматывающей качки матросов и плотник, едва удерживаясь па ногах, долго не могли понять смысл приказания. В такой шторм подымать все паруса? Не сумасшествие ли? Седову пришлось накричать на обалдевших матросов, и они, неуверенно передвигаясь, принялись за работу. Велев Пустошному внимательно сле-дить за волной, Седов устремился па помощь матросам. С трудом подняли парус фок-мачты. Георгий Яковлевич крикнул, чтоб крепили его, и бросился назад, на мостик.
— Право руля! — заорал он ещё с трапа. — Держать по волне!
Пустошный испуганно налёг на тяжёлый штурвал. Парус забрал ветер, и «Фока» повалился вправо.
— Прочь с палубы, все на бизань! — пытаясь пересилить вой ветра, закричал Седов матросам.
Едва успели они подняться по трапу на мостик, мощная волна налетела слова на подвернувшего к пей бортом «Фоку», завалила его градусов на шестьдесят. Двое матросов не удержались, покатились по мостику и едва успели ухватиться за стойку тросика от гудка. Плотник чуть не свалился с трапа, но удержался, повиснув на поручнях.
Лишь только выровнялось судно, все бросились, увлекаемые Седовым, за трубу, ко второй мачте, ставить бизань.
Кое-как справились и с этим парусом. Седов, запыхавшийся, вернулся на мостик.
— Кливер лопнул! — тревожно выкрикнул Шура.
Седов заметил впереди фок-мачты чёрную, трепетавшую на ветру тень, словно крыло огромной летучей мыши взмахивало там.
Но судно уже не валилось с борта на борт. Получив ход, оно заскользило по пенным валам, то задирая корму и заваливаясь носом в провал между двумя волнами, то вздымая нос, вылетало на водяную гору. Матросы, ожидая новых команд, скопились на мостике. Посылать людей на бак, чтобы убрали кливер, было опасно. Седов махнул на трепавшийся по ветру кливер рукой и машинным телеграфом дал «стоп» машине. Тёмная парусина туго напряглась, скрипуче заныли мачты. «Фока» понёсся по штормовым волнам к чёрному берегу.
Георгий Яковлевич отпустил измученных матросов, велев им, однако, быть наготове и не раздеваться. Он возбуждённо всматривался в смутно-тёмную массу берега, отыскивая взглядом буруны у Сухого Носа — далеко выдающегося в море, длинного, словно сабля, мыса, окружённого рифами.
Вот забелели в серой тьме буруны у знакомых Седову подводных скал. Мощными потоками взрывается у скал море, орудийно громыхая и вздымая ввысь огромные белые фонтаны.
— Лево двадцать! — выкрикнул Седов, стараясь перекрыть грохот волн. Он снова вызвал команду и велел брать рифы парусов, чтобы уменьшить их площадь, и сбросить скорость.
Матросы добрались до парусов и, немного повозившись там, вернулись. На мостик взбежал плотник и доложил, возбуждённо блестя глазами, что рифов, этих тонких верёвочных кончиков, на парусах не оказалось.
Седов похолодел. «Фока» продолжал нестись к приближавшемуся берегу с небывалой для себя двенадцатиузловой скоростью. Обрыв кливера оказался теперь чем-то даже вроде блага.
Но что делать теперь? Попробовать развернуться, чтобы вновь сопротивляться шторму на этой прохудившейся посудине, в трюме которой вода продолжает прибывать, а откачивать её некому да и невозможно на заливаемой водой, бросаемой с борта на борт палубе? Либо как головой в омут — попытаться на полном ходу проскочить, если удастся, между рифами, чтобы попасть в бухту?
Седов, словно загипнотизированный, глядит на вздымающиеся белые шлейфы брызг у недалёких уже скал и, чувствуя, как сковывает холодным ознобом спину, решается: была не была!
— Пустошный! — кричит он рулевому. — Видишь левее мачты горбину на берегу?
Пустошный вглядывается во мрак, подавшись вперёд всем телом.
— Вижу!
— Держи посередине между бурунами и этой горбиной. Ровно посередине!
Чтобы держать посередине, приходится подворачивать ближе к страшным бурунам. И «Фока» несётся, ныряя в волнах, навстречу неведомому.
Эта гонка походила на езду на обезумевшей тройке, преследуемой волками и несущейся по бездорожью с риском свалиться в первый попавшийся овраг.
Как хочется Седову закрыть глаза, спрятаться, чтобы не видеть этого предательского рысканья судна на крутой волне и порывистом ветре, чтобы не слышать бешеного биения собственного сердца!
Но, сжав зубы, слегка наклонясь вперёд, он неотрывно наблюдает за сумасшедшей скачкой.
Накручивает штурвал Пустошный, трещат паруса и снасти, грохочет море у пенных рифов… И свело дрожью непослушные, похолодевшие руки Седова. То ли от мокрой стужи, то ли от безотчётного оцепенения.
Устало обронив паруса, «Фока» загрохотал, наконец, якорь-цепью. Седов вызвал на мостик Захарова, отпустил рулевого. Едва глянув на обступившие «Фоку» чёрные, но уже не опасные скалы, он сгорбленно сошёл вниз.
КРЕСТОВАЯ
Сутки пришлось ждать у Сухого Носа ослабления ветра. На рассвете «Фока» выбрался из укрытия и с умеренным «востоком», ветром с Карского моря, двинулся к северу вдоль пустынных гористых берегов, наполовину уже заснеженных.
Седов без труда отыскал Крестовую бухту — огромную, живописную, па тридцать вёрст углубившуюся внутрь острова. Георгий Яковлевич легко провёл «Фоку» по известному ему фарватеру между низменным берегом и пятью пустынными островами, что протянулись друг за другом посреди бухты. Фарватер, вымеренный и обставленный Седовым два года назад, навигационные знаки на берегах и островах, указывающие путь, да и сами эти берега, острова, тихие воды казались Седову родными, и будто прибыл он теперь на побывку.