Амос Счастливчик, свободный человек - Йетс Элизабет. Страница 10

Она протянула ему руку, улыбнулась:

— Никогда не думала, что смогу стать свободной. Каково это, Амос? Когда ты свободен, воздух слаще? Легче дышится? Солнце теплее?

— А ты не помнишь, как жила в Африке?

— Нет, я помню только плаванье, — покачала головой негритянка. — Нам всем было так плохо. Мы попробовали бежать. Даже океан был бы лучше. Кому-то удалось… — она закрыла глаза ладонью. — Я их как сейчас вижу. Прыгают в воду, туда, к свободе. Я попыталась… Не получилось… Они перебили мне ноги. Я ничего не помню, Амос, было так больно, так темно, днем и ночью. Меня больше не выпускали на палубу, я света белого не видела, пока мы к берегу не пристали.

Они остались на кухне одни, она положила голову ему на плечо и разрыдалась будто удерживаемые двадцать лет слезы наконец прорвались наружу. Амос начал что-то тихонько напевать, негромким голосом рассказывать об Африке, обо всем, что мог припомнить. Лидия улыбнулась. Пройдет еще шесть дней, думала она про себя, пока он снова придет посидеть с ней на кухне, но тогда они еще на шесть дней приблизятся к тому времени, когда им уже не надо будет расставаться.

Амос собрал деньги сполна, что еще он мог сделать? Он не умел выторговывать сходную цену за живой товар, и как ему было спорить с решением мистера Боуэра? Пришел день забрать Лидию с собой, и Амос сначала отправился к ее хозяину. В присутствии свидетелей — друга Иосии Боуэра и одной из служанок, с которой подружился Амос — деньги были тщательно пересчитаны. Мистер Боуэр отложил банкноты и передал Амосу необходимый документ, подтверждающий продажу. И этот листок бумаги тоже останется с Амосом до конца его дней.

Как ни доволен был Амос документом, бумага эта пережила саму Лидию. Свобода оказалась слишком сладка, и она наслаждалась ею не дольше года. Амос сидел у ее смертного ложа и радовался, что она умирает свободной.

5. Путешествие в Кин. Год 1779

В нежаркий июньский денек 1779 года Амос одолевал последние несколько миль до Кина [27], что в Нью-Гемпшире [28]. Два дня он уже в пути и до места доберется только к ночи третьего дня. Но под ним добрая лошадь, к седлу приторочена связка кож самого что ни на есть высокого качества, а он — свободный человек. Куда бы Амос не уносился мыслями в дороге, все возвращалось к одному: он свободен.

Уже десять лет и один месяц как Амос перестал быть рабом, а все равно не устает радоваться, словно сегодня первый день свободы. Странная вещь — свобода, и в ней есть кое-какие недостатки. Теперь вот не о ком ему заботиться, ни с кем он больше не связан, промелькнула на минуту мысль и, словно набежавшее на солнышко тень, омрачила радость.

Все годы рабства мечтал он о сладости семейного очага, о женщине, с которой бы мог разделить жизнь, но оба его брака, и с Лили, и с Лидией, обернулись лишь мимолетным счастьем, которому не суждено длиться долго. Он надеялся, что на этот раз все будет иначе — Виолет гораздо моложе его, сильная, полная жизни женщина. Она тоже рабыня, но он постарается ее выкупить. Джеймс Болдуин назначил за нее цену в пятьдесят фунтов, и теперь Амос прикидывал, сколько времени уйдет на тяжкий труд, пока удастся собрать такую немалую сумму.

За эту цену хозяин отдавал не только Виолет, но и ее маленькую дочку Селиндию. Амос радовался, что сможет даровать свободу сразу двум живым существам. Селиндии только исполнилось четыре годика. Смуглянка со звонким голоском и блестящими глазками напоминала Амосу о другой, давно ушедшей из его жизни девочке. Как важно получить свободу, пока ты еще ребенок. Иначе тень рабства нависнет над тобой навсегда. Амос вез с собой выделанной кожи не меньше, чем на десять фунтов. В мастерской в Вуберне остались и другие заказы, за которые неплохо заплатят. Может, уже скоро удастся собрать все пятьдесят фунтов.

— Не торопись, Циклоп, — придержал он коня, — до вершины холма недалеко, там и отдохнем.

Циклоп послушно перешел на шаг, а Амос вспомнил об Иисусе Навине и Земле Обетованной, о том, как Господь повелел ему быть твердым и мужественным [29]. Вот и он, словно Иисус Навин, тоже ищет новое место, где поселиться. Он хочет построить дом для Виолет и Селиндии, жить втроем мирно и счастливо. Добравшись до вершины холма, он думал уже не об Иисусе Навине, но о себе самом, Амосе, и своей земле обетованной — перед ним открывался вид, обещавший все, что только может понадобиться человеку для счастья.

Лес отступил, показалась вырубка — ряд небольших домиков и добротно выстроенный молельный дом. На западе одиноким пиком на фоне неба возвышается гора. Они будто глядят друг на друга — огромная гора и дом Божий, оба крепкие, сильные, устремленные вверх, в Небеса.

Он отпустил поводья — пусть Циклоп пощиплет травку у дороги, и спешился. У подножия холма расстилались зеленые поля, склон горы испещряли светлые точки — это паслись коровы и овцы. Повинуясь внезапному желанию, пришедшему откуда-то из далекого прошлого, Амос опустился на колени и прижался губами к земле. Потом встал, снял шапку и устремил взгляд на вершину горы.

— Я просил Тебя о знаках, Господи, много раз просил, и Ты всегда подавал мне знак. Подай мне знак и сейчас. Мне не нужен большой знак, Господи, я пойму и так. Если мне суждено начать новую жизнь здесь, скажи мне об этом, Господи. Не обязательно сию минуту, когда Сам пожелаешь, просто дай мне знать до того, как я вернусь в Вуберн.

Амос почтительно склонил голову — вдруг знак явится прямо сейчас, потом подобрал поводья и вскочил в седло.

Амос Счастливчик продолжал свой путь, он пел, глядя, как вырубка снова сменяется лесом, и ему отвечало лесное эхо, сливаясь с пением птиц, журчанием ручья, глухим стуком конских копыт.

Голос его по-прежнему был силен и звучен. Он приблизился к дорожному указателю, уходящая направо стрелка гласила: «ДЖАФФРИ [30], шесть миль», указывающая прямо — «КИН, десять миль». Он несколько раз повторил про себя: «Джаффри, Джаффри, Джаффри», — произнес это слово шепотом, пропел на разные голоса, и каждый раз ему казалось — вот она, земля обетованная.

Циклоп уже немолод, но совсем еще неплох, несмотря на единственный глаз, и Амос старается не перетруждать коня. Он еле волочил ноги, когда хозяин привел его к кожевнику и спросил, сколько тот даст за шкуру. Амос пообещал хозяину десять фунтов за живую лошадь, и сделка немедленно совершилась. Лето на пастбище, немножко заботы, и лошадь обрела новую жизнь. С тех пор добрый конь немало послужил Амосу.

Амос добрался до Кина, нашел гостиницу — поставить лошадь в стойло, ему самому там переночевать не удастся. Он тоже проведет ночь на конюшне, благо чистой соломы тут хватает, есть и вода — запить припасенный в дорогу хлеб. С утра пораньше он заплатил шиллинг — за стойло для лошади. Дороговато, но Амос знал — с белым хозяином гостиницы не поспоришь. Тому ничего не стоит сорвать плохое настроение на чернокожем — безо всякой причины, только потому, что черный не посмеет ответить тем же. Хорошо еще — только обругает, а не то начнутся выяснения — не беглый ли он раб. На всякий случай Амос всегда носит с собой бумагу, подтверждающую его освобождение.