Амос Счастливчик, свободный человек - Йетс Элизабет. Страница 12

Во время путешествия она часто поглядывала на мешок с семенами и луковицами, покоящийся на коленях, в глазах у нее стояли картины не по-весеннему голых веток, а уже наливающихся цветом и источающих густой аромат кустов сирени у порога нового дома. В ушах ее звучало низкое гудение пчел у цветущей жимолости. Но радостнее всего на сердце становилось от воображаемых побегов ландышей, белых цветочных головок, выглядывающих из темной зелени листьев. Ничего не бывает красивее белого. Когда она сказала об этом Амосу, муж напомнил ей, что коричневый — цвет земли, из которой все произрастает, тоже неплох.

Селиндия устроилась между Амосом и Виолет и прижимала к себе свое единственное сокровище — куклу, которую Амос смастерил из кукурузного початка. Лицо куклы было сделано из кусочка кожи, на котором Амос нарисовал маленькие глазки, носик и улыбающийся ротик, прямо как у самой девочки. Она, не переставая, улыбалась, глядя на любимую куклу, и прижимала свою смуглую малышку к груди. Конечно, хорошо бы иметь набитую опилками куколку с фарфоровым личиком и румяными щечками, но она ужасно любит свою смуглянку. Девочка еле слышно напевала, баюкая куклу.

Амос отпустил поводья: Циклопу предстоит долгий путь, он уже немолод, а груз весьма тяжел. Пусть шагает неспешно, незачем его торопить; когда дорога пойдет в гору, двоим взрослым придется слезть с повозки и идти рядом. Амос глядел прямо вперед, поверх конской спины, уставившись в узкий промежуток между его навостренными ушами. Он знал — это большой шаг в жизни, они оправляются в новые, незнакомые земли, далеко от всего привычного и безопасного.

Но вместе с тем от него удаляются и долгие, медленно тянувшиеся годы тяжелого рабского труда, унижений, нужды и зависимости от чужой воли. Он уже далеко не юноша, даже не крепкий и сильный мужчина в расцвете лет, но перед ним — давным-давно намеченная цель. Ее подсказали слова, произнесенные ясным голоском маленькой девочки из квакерского семейства, слова, которые навеки запечатлелись в его душе и выжгли оковы ненависти, сомкнувшие губы африканского юноши: «Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших Кровию Своею и соделавшему нас царями и священниками Богу…».

Он знал, он помнил, что был рожден царем и вождем, но маленькая Роксана, прочитав вслух отрывок из Священного Писания, показала Амосу путь, делающий его настоящим царем. Эти слова придали ему силы, помогли выжить и продолжать жить, долго-долго, покуда позволит крепость мышц.

Утром пятого дня они добрались, наконец, до Джаффри. Циклоп по собственному почину остановился как раз в середине городка, на самой вершине холма, словно догадался, что они добрались до конца путешествия. Амос не произнес ни слова, ему хотелось, чтобы Виолет и Селиндия заговорили первыми.

— Что это? — спросила девочка, указывая на гору, которая, казалось, выросла у них на пути.

— Должно быть, тот самый холм, что ведет на небо. Будем карабкаться на него до самой смерти, — тихонько проговорила Виолет.

— Эту гору называют Монаднок [33], — ответил Амос. — Правда, красиво? Будто вся земля радуется…

Взрослые не сводили глаз с горы, а девочка тем временем оглядывалась по сторонам. Она сразу же заметила молельный дом и улочку домиков рядом, паутинку дорог, разбегающихся в разные стороны к фермам и сараям. Услышала голоса, доносящиеся из домов поблизости, разглядела голубоватые дымки очагов. Наступало время обеда, горожане готовили еду, и девочке сразу же захотелось есть.

— А обед когда? — уныло спросила она. — Где тут хозяйский дом с обедом?

Виолет обняла дочку.

— Мы больше не будем жить в хозяйском доме, дитя мое. Разве ты забыла? Я же тебе говорила, что Амос построит нам собственный дом.

— А где?

— Вот там, — ответил Амос. — Найдем себе участок, где ручей течет, и построим дом.

— Тогда обеда еще долго ждать, — вздохнула девочка.

Амос достал корзинку с провизией, которую они уже не раз открывали с того дня, как покинули Вуберн. Хлеб зачерствел, сыр затвердел, но ничего другого не оставалось. Амос сходил к ручью и наполнил два кожаных ведра, одно для них самих, а другое для Циклопа. Они в молчании поели, а потом Селиндия положила голову матери на колени и уснула.

Амос оглянулся — солнце стояло высоко, только перевалило за полдень. Они добрались до цели своего путешествия. Не совсем, напомнил себе Амос, надо еще найти пристанище на ночь. И не только на эту ночь, а на все время, пока он не построит дом. Он оглядывал долину, надеясь — где-то тут есть клочок земли, который он сможет купить, чтобы поселиться в этом маленьком городке под сенью огромной горы, клочок земли, где ему будет позволено честно трудиться. Амос тихонько, боясь разбудить девочку, шепнул Виолет, что скоро вернется, и отошел от повозки.

Появление негритянского семейства не осталось незамеченным. Дом городского старосты стоял поблизости, и он, садясь за обед, заметил приезжих и решил не спускать с них глаз. Наверно, остановились отдохнуть по дороге, подумал он, но когда, часом позже, они все еще были там, отправился узнать, в чем дело. Повозка, до краев наполненная домашним скарбом, означает только одно, похоже, пора приступать к своим обязанностям — предупредить пришлецов, как полагается. Он уже приближался к повозке, когда Амос, оставив семейство, двинулся ему навстречу.

Амос почтительно поклонился, он давным-давно усвоил, как вести себя с белыми людьми. Однако ни годам, ни страданиям, ни тяжкому труду не изменить гордой посадки этой головы. Староста ответил вежливым кивком, хотя ему сразу же захотелось вытянуться повыше, а то получается — он смотрит на негра снизу вверх. Но прежде, чем Амосу удалось заговорить, чтобы узнать, не продается ли какой клочок земли — начать работу и построить дом — староста произнес:

— Я пришел исполнить свои обязанности и предупредить тебя — лучше бы тебе убраться отсюда.

Амос улыбнулся, он знал, что так положено.

— Я ищу кожевника, — проговорил он. — Вы мне только скажите, где тут есть поблизости кожевник, и я сразу же пущусь в путь.

Староста глянул на повозку.

— А эти шкуры, они твои или еще чьи?

— Должно быть, лошадиные, — усмехнулся Амос.

Староста подумал минутку, а потом ответил:

— Ближе Кина кожевника не найди, да и тот не слишком хорош.

— Тогда, может и неплохо, если кожевник поселится поблизости?

— Может и неплохо, особенно для кожевника, — теперь староста пристально вгляделся в пришлеца: кожаные бриджи выделаны на славу, а кожаная сумка на боку — и того лучше. Но каким бы ремеслом человек не занимался, ему, старосте, положено выполнять свои обязанности и велеть ему уезжать отсюда побыстрее.

— Говорю тебе, раз и навсегда, какое бы у тебя ни было ремесло, уезжай отсюда, и ты, и твое семейство. Если поедешь в эту сторону, доберешься до Мальборо [34] засветло.

Ему, в общем, все равно, останется ли это негритянское семейство тут или уедет, он все, что подобает, сделал. Он их предупредил, а значит, городок не обязан им помогать, если обеднеют.

Амос снова почтительно поклонился.

— Покорно вас благодарю, но я уж так решил — построю себе здесь дом.

— А сколько тебе лет?

— Семьдесят один.

— Давно уже здесь?

— С пятнадцати лет.

— Сколько лет свободен?

— Двенадцать.

— Покажи вольную.

Амос открыл заветную кожаную сумку и вынул драгоценную бумагу, подписанную Ихаводом Ричардсоном и переданную ему миссис Ричардсон; потом показал свидетельство о браке, означавшее, что и Виолет с дочкой тоже свободные негры. Староста внимательно прочел все бумаги и вернул их владельцу.

— Нелегко начинать жизнь сначала, особенно в твоем возрасте.

— Как свободный человек, я еще совсем молод, да и силы в руках мне не занимать.

— У нас в городке живут одиннадцать свободных негров, найдется тебе компания. Ты в церковь ходишь?

вернуться

33

Монаднок (индейск. гора, которая стоит одна) — гора высотой 965 м рядом с Джаффри.

вернуться

34

Мальборо — городок в штате Массачусетс, был основан в 1650-е гг. торговцем мехами Джоном Хоу и несколькими семьями из близлежащего городка Садбери.