Живая душа - Трутнев Лев. Страница 45

Первое обширное поле стало местом их охоты. Держась друг от друга на почтительном расстоянии, звери долго, до самого ясного утра, рыли снег и добывали мышей, которых было негусто. С восходом солнца они ушли назад, в леса.

Через несколько дней, поутру, старый лисовин выгнал из сугроба беляка и побежал за ним, тихо взлаивая. Красный лис остановился, слушая его голос, а потом пошел кругом, навстречу гону.

Заяц, сосредоточив все внимание на преследователе, не сразу заметил выскочившего ему навстречу лиса, а когда увидел – было поздно. Жуткий плач беляка разбудил тишину предутреннего леса, но из зубов сильного зверя не вырваться. Подоспел и старый лисовин, и вдвоем они придавили неосторожного зайца.

Долго и зло тявкал красный лис после того, как старик отогнал его от добычи, больно кусая за бока. Лисы артелью не охотятся, не то что волки, добычу не делят, а то, что случилось, бывает редко. Мало что досталось от зайца красному лису, но и объедки подкрепили его силы.

Крик раздался, как гром среди ясного неба. Лис вскочил и завертелся на месте, определяя, откуда доносятся громкие голоса его злейших врагов. А старый лисовин уже уходил по просеке в сторону густой опушки леса. По привычке, выработанной за несколько дней совместной жизни, красный лис побежал следом, держась на определенном расстоянии.

Лес дрожал и сыпал куржаком от лихого гиканья и холостых выстрелов, и всё, что было в нем, – два лиса, один старый, очень хитрый заяц, два тетерева, дятел и четыре снегиря, – всё летело от этого крика прочь, в страхе, в молчаливом сосредоточении, каждый спасая свое единственно дорогое, что имел, – жизнь.

Красный лис видел, как старик, выметнувшись к самой опушке, спрятался за куст ивняка и стал наблюдать из-за него за широкой поляной, тихо лежащей между двумя лесками. Ни единого, мало-мальски подозрительного изменения не было на ней, ни звука, ни движения. Красный лис тоже остановился, выжидая.

Крики приближались, колотились в чутких ушных раковинах зверей, подстегивали, торопили. Еще выстрел прогремел сзади.

Старый лисовин метнулся на поляну, пошел целиной, взламывая снег. Видно было, как белые фонтанчики взметываются из-под его лап. И только-только сдвинулся красный лис с места, как что-то шевельнулось в глубине поляны, белый силуэт вырос на ней, и хлесткий выстрел опрокинул старого лисовина. Он перевернулся, и тяжелый его хвост заколотился на снегу.

Красный лис тормознул так, что едва не кувыркнулся, и тут же сиганул в кусты. Ему казалось, что гибель надвигается отовсюду: и сзади, и спереди, и слева, и справа, и сверху. Совсем как летом, в хлебах, зверь почти пополз чащобой, стараясь прятаться в пустотах, образованных снежными сводами, и чутко слушая людские голоса. Один из загонщиков шел прямо на него, и лис полуползком стал удаляться в сторону другого, кричащего в середине леса.

Хоронясь за снежные заносы, тальниковые завалы и кусты, зверь подвергался смертельной опасности: в любой момент его мог заметить кто-нибудь из охотников, а от картечи не убежишь. Но лису везло и на этот раз: маневрируя хитрым образом, он пропустил мимо себя, в недалекой близости, двух смежных загонщиков и, когда те удалились, пошел скорым ходом в противоположную сторону. Возле опушки зверь приостановился, долго разглядывал полянку за лесом, слушал отдаленные голоса людей и, ничего не заметив и не услышав, прошмыгнул в другой колок, смело пересекая глубокие лыжные борозды.

Жизнь в лесу оказалась не лучше, чем в степи. Несколько раз попадал красный лис в облавные охоты и спасался только тем, что всегда уходил между загонщиками, чутко прислушиваясь к ним и прячась в тальниковых валежниках, и с пропитанием было туго: дичь почти не водилась в березово-осиновых ределях [76], мыши ходили мало, да еще и под глубокими снегами.

Дни стали солнечнее, теплее, и зверя потянуло назад, в родную степь. В тихое ядреное утро, когда небо только-только стало тлеть узкой полоской, красный лис двинулся в путь знакомыми местами. Долго, с настойчивой осторожностью, обходил он заветные тальники, но не остался в них, а ушел на поле. Заметив следы, люди могли вновь организовать облавную охоту, понять его хитрости.

Длинный, до яркого неба, ряд соломенных куч, придавленных снегом, глубоко сидел в затвердевших сугробах, и лис долго рылся под ними, вылавливая рыжих и серых мышей. Одна кучка, удобно уложенная копнителем, легко расслаивалась и была рыхловатой, сухой. Лис сунулся в нее и нашел это место очень удобным для лёжки. Он повернулся мордой к краю кучки, чтобы видеть и слышать, что делается в немой степи, и залег. Далеко плавился в накатившемся на степь солнце синеющий снег, играл в пространстве зыбкий воздух, и, кроме него, никто и ничто не двигалось вокруг, и никакая пичуга не нарушала трепетной этой тишины, ни полетом, ни голосом.

С этого дня лис перестал делать далекие переходы, интересоваться ивняками, межевыми отвалами, полынными плешинами среди солонцов и даже на родной курган не сбегал. Вся его жизнь сосредоточилась в квадрате одного поля с тремя рядами соломенных куч.

Но дальше – больше что-то беспокоило зверя, тянуло в даль дальнюю, в неизвестные места, к соплеменникам, и лис подолгу стал сидеть у своей кучки и до слёз в глазах вглядываться в необъятное заснеженное пространство.

Этот крик, далекий, едва уловимый, смахивающий на вой, красный лис услышал в самой середине чистой, прозрачной от снега и небесного излучения ночи и вскочил упруго и резко. Сладко и тревожно забилось звериное сердце, когда он во второй раз уловил легкое отрывистое тявканье с подвыванием. Нечто волнующее, теплое заполнило лиса и вырвалось наружу резким хрипловатым лаем. Пропала вся его осторожность. Ослепленный неудержимым порывом, ошалевший от каких-то новых, испепеляющих чувств, бежал зверь по снегу прямо на долетающие из глубокого пространства звуки. Музыкой непреодолимой силы звучала для лиса призывная песня самки, и никто не остановил бы его в безумном порыве стремительного бега. Разве что смерть.

Но сумрачная ночная степь была пустой, гулкой, как хрупкий стеклянный сосуд огромных размеров, и все в ней пело голосом тоскующей лисицы, тоненько, с переливами, и ни единого постороннего звука, мешающего тому пению, не проявлялось, даже писк егозивших под снегом мышей, легко улавливаемый лисом, не влиял на это.

Долго бежал красный лис, издавая ответные призывы, и почти выдохся и выбился из сил, когда увидел и учуял самку. Встреча их хотя и была осторожной, лисьей, но по-звериному радостной и желанной.

Трактор мял гусеницами плотный, смерзшийся снег, оставляя за собой две глубокие борозды. Зацепленный за трос телок, пропавший ночью по недогляду дежурной доярки, волочился между ними, скользя поверху и теряя шерстинки, срезанные льдистым снегом, как наждаком, кровяня след.

– Чего зря тащить в такую даль! – ворчал Рыжий. – Бросили бы на скотомогильнике, как полагается, и всё. Все равно в степи пусто.

– Ничего, не на себе! – успокаивал его Сутулый. – Проверим на всякий случай. Вдруг какая проходная лисичка навернет или корсак [77].

– Навернет инспекция! – Рыжий усмехнулся. – Да еще и заловит. Охота до первого марта, а сейчас уже середина.

Солнце неистово било в переднее стекло кабины, играло зайчиками на снегу. Трактор трясся от вибраций, покачивался.

– А я буду на лошади утрами выбегать по озерной дороге и в бинокль глядеть. Никаких следов не оставлю. Это и зверя не отпугнет, если какой появится, и твоя инспекция не будет ломать голову.

– Ну а если зверь в капкан сядет? – Рыжий потянул рычаги, выправляя ход трактора.

– В бинокль все равно увижу. Капкан тяжелый, хороший след даст. – Сутулый похлопал тракториста по плечу. – Тогда мы с тобой по этому следу и прокатимся.