Ребята и зверята (илл.) - Перовская Ольга Васильевна. Страница 43

Товарищ прицелился. И Райт, отобрав у щенка перепёлку, вручил её мне.

Мы решили тогда разделиться. Товарищ с Красавчиком двинулись влево, а мы повернули направо.

Вскоре Райт опять отыскал и поднял для меня перепёлку.

Только что это с ним? В смятении он ищет убитую птицу и не может найти... Спотыкается, мучительно дышит: «Ах-ах!.. Ах-ах!»

Перепёлка упала за кочкой. Вон она там лежит, а старик уже в третий раз пробегает мимо неё.

Он не чует её и не видит.

Я украдкой достал перепёлку и подложил ему на пути. Так уж Райт не сможет её не заметить! И он, правда, сейчас же наткнулся на птицу и, роняя её от спешки, подал мне.

Долго Райт держал перепёлку в зубах. Он вилял, словно радовался, что сегодня я бью без промаха, не мажу позорно, как мазал когда-то, в первые наши охоты...

Славный, славный старик!..

Подбежал мой товарищ.

— Что? Ещё перепёлка? Вот это работа! Молодчинище Райт!

А я повесил ружьё на плечо и не стал больше стрелять. Мы в тот день просто долго бродили по плавням. Побывали на озере. Обошли все любимые наши места...

Это было в последний раз. Райт их больше уже не увидел.

БЕРДЯГИНСКИЙ ВНУЧЕК

Ивана Васильевича вы, наверное, знаете? Это тот, в очках, который ходит с бидончиком в молочную на углу Смоленского рынка и Шепетьевского переулка. У него пушистая борода на две стороны, а посерёдке торчит голый подбородок.

Он в мягкой толстовке и в мягких кавказских сапогах. И на голове у него тоже мягкая шляпа. И сам он весь мягкий, пушистый, так и хочется потрогать рукой.

Ну, что? Вспомнили теперь? Видали его, конечно.

Его все знают. Много лет тому назад он поселился тут поблизости, в Кривом переулке, в стареньком двухэтажном домике.

В двух крошечных комнатках помещается он со своей семьёй: с Марьей Петровной и Дамкой.

Когда Иван Васильевич приносит молоко, Марья Петровна варит кофе. Потом Иван Васильевич уходит на службу в статистику. Марья Петровна провожает его на лестницу и только успевает захлопнуть дверь, как вспоминает самое нужное.

Она бежит к окну, высовывается и кричит в переулок:

— Носовой платок взял? Очки не забыл?

И глядит ему вслед, пока он не скроется за углом.

Проводив Ивана Васильевича, Марья Петровна принимается за уборку. В синем переднике, с очками на носу, ходит она по всей квартире и собирает цветочные горшки. Составляет их на пол, поливает, осматривает и потом опять расставляет по окнам и на лесенке. У Марьи Петровны много цветов, и она очень ими гордится.

Потом она надевает на щётку мокрую тряпку и подсовывает её под мебель, во все уголки и щёлочки. Марья Петровна протирает пол, но Дамке кажется, что щётка гоняется за ней.

Шмыгает противная тряпка, а собака ворчит, огрызается и, спрятавшись под кроватью, следит за тряпкой злыми глазами.

Наконец всё расставлено по местам, всё блестит чистотой. Тогда Марья Петровна надолго, до самого обеда, исчезает в кухне. Кухня у неё маленькая, похожая на шкаф, тоже аккуратная и тихая. Блестят на полке кастрюли, и каждый раз, когда по переулку проезжает ломовик, звенят в коробке ножи и вилки.

А в комнатках совсем тихо.

Только кряхтит зажиревшая Дамка, устраиваясь на своей подстилке.

Под вечер Иван Васильевич приходит домой. Они обедают. Потом снова работают. Марья Петровна убирает посуду и садится со штопкой поближе к лампе.

Яркий свет на столе. Мелькают спицы. Стучат костяшки счётов. Иван Васильевич ведёт пальцем по странице. Тут уже не до разговоров, а то как раз собьёшься.

После работы Иван Васильевич достаёт свою шкатулку с шахматами и говорит:

— Пойду ненадолго, сражусь и сейчас же обратно.

Он спускается на первый этаж, и это уж на весь вечер.

А дома опять тишина. Лампа горит ещё ярче. Дамка со вздохом кладёт голову на колени своей хозяйки и глядит не мигая ей в лицо. Она-то понимает, что бедной хозяйке скучно: человеку обязательно нужно с кем-нибудь разговаривать. И Дамка глядит до тех пор, пока Марья Петровна не начинает выкладывать ей все свои заветные мечты и планы.

Иван Васильевич поздно пришёл от соседа. Пока Марья Петровна собирала чай, он ходил по комнате и хвалился:

— Сейчас был редкий, прямо небывалый случай. Одним несчастным конём я залепил ему мат.

Марье Петровне не совсем понятно, что тут такого удивительного, но на всякий случай она говорит:

— Да ну?

— Честное слово! Но постой. Это ещё не всё. Дал я ему мат, а он на попятный: просит два хода назад. Ну, я не люблю спорить. Ставьте, говорю, всё обратно. Мы начали ставить, а двух коней нет. Искали, искали — нигде нет. Как сквозь землю провалились.

— Вот тебе раз! Куда же они делись?

— Куда? У ребят. Они всё вертелись около стола; положат мордочки на стол и смотрят, как мы двигаем шахматы. Пока мы спорили, они ухитрились незаметно стащить двух коней. Сели с ними на полу и играют — надвигают коней друг на дружку, потом тычут одного на другого носом и ржут: «И-го-го! И-го-го!»

Марья Петровна сначала смеялась, а потом перестала и задумалась. Сильно задумалась, загляделась на Дамку и по привычке заговорила с ней вслух:

— Вот были бы у нас такие ребятки! И не надо было бы к соседям спускаться. Они бы и дома все шахматы растаскали.

— А что, Марья Петровна, не взять ли нам вправду ребёнка? Возьмём у кого-нибудь из большой семьи. Поможем людям, воспитаем его, образуем. Всё лучше, чем даром небо коптить.

— Да кто же нам его отдаст? Это ведь нужно, чтобы их было слишком много. Да и чтобы нас с тобой родители знали, доверяли бы нам, не боялись.

— Погоди! Помнишь старого деда Бердягина, алтайского пасечника, на Бобровой речке, в Сенном? У него своих ребят дюжина да внучат, верно, с десяток. Растут они все в тайге дичками.

— Что же ты, Иван Васильевич? Гостил целое лето, небось из-за своих охотничьих похождений об этом и подумать не успел.

— Вот и не угадала, Марья Петровна! И думал и даже говорил с этим преподобным дедушкой.

— Говорил? Ну, а он что?

— Обиделся даже. Ничего, говорит, у нас своего хлеба хватает, вырастим сами. Стариц ведь упрям, хоть на выставку.

— А молодой как, отец мальчика,— тоже не хочет?

— Какой не хочет! Он небось сам меня напустил на дедушку. Семья у них старинная, кержацкая, староверская. Деды и отцы — пасечники да охотники. А молодой — Гермогеном звать — в армии был. Тянется к образованию. Мечется и сынка обучить. Только боится скандала. Без старика не решится, не смеет.

— Ах ты, несчастье какое! А внуки правда хорошие?

— Прямо герои.

— Ишь ты ведь горе какое! Ну, да я им сама напишу. И ты напиши, Иван Васильевич. Должны же они позаботиться, образовать мальчишек, воспитать, довести до ума! А где там в тайге? Пользу свою сами должны понимать...

С тех пор пошла переписка. Много дней путешествовало письмо в тайгу. И обратно двигалось не быстрее. Марья Петровна получала письма и каждый раз волновалась: всё ждала, когда пришлют мальчика. Но дед Бердягин об этом пока помалкивал. Он писал про хозяйство, про пасеку, про охоту. Благодарил за присланные охотничьи припасы.

«...С твоего зелью¹⁷, друг любезный Иван Васильевич, пошла мне удача. Рябцов ныне, белок, зверька у нас дивно¹⁸. Намедни копалуху¹⁹ принёс и глухаря, до полпуда каждый вытянет. Марье Петровне скажи от нас поклончик. Коли приедешь и нонче гостить, заберёшь для ей глухариных хвостов. Огромадные, что колесо. Дюже баско²⁰ в избу на стенку прибить. Что пишешь насчёт внуков, то покорно благодарим. Растут они молодцами. Карпей намедни со мной промышлять просился. И Миша — тот хоть и вовсе мал, а тоже проворный такой, башкова-тенький...»

Марья Петровна читала и только расстраивалась. Обидно, знаете, читать про чужих внучков, когда своих нет.

Долго обхаживала она упрямого старика. Слала ему и дроби, и пороху, и всякого охотничьего снаряжения. Старик был славный охотник. Подаркам радовался, как малый ребёнок, и всё звал к себе в тайгу, прельщал ягодами и грибами.