Ребята и зверята (илл.) - Перовская Ольга Васильевна. Страница 44

И вот однажды пришёл почтальон и принёс телеграмму.

Марья Петровна прочла и обомлела от радости. Почтальона угостила горячими пирожками, а Дамке так спать не давала: всё роняла то ножи, то ложки. Пролила в кухне сметану. Дамка ходила, подлизывала с полу.

Насилу дождалась она Ивана Васильевича и выскочила встречать с телеграммой в руке.

Иван Васильевич тоже очень обрадовался.

— Ну, поздравляю, поздравляю! Очень рад. И ты небось довольна, Марья Петровна?.. Так, так!

— А который из них Миша, Иван Васильевич? Старшенького у них будто Карпушкой звать?

— Карпушкой. А Мишка — это, верно, второй. Бело-брысенький такой.

— Хороший?

— Отличный паренёк.

И оба они, весёлые и как будто сразу помолодевшие, сели обедать.

Только Марья Петровна обедала плохо. Она всё оглядывала комнату и в конце обеда попросила:

— Иван Васильевич, помоги мне переставить шкаф. Боком поставим, и тут получится комнатка.

— Уже загорелось! Приедет, тогда всё устроите с ним вместе.

Но шкаф всё-таки передвинули и потом ещё столик переставили иначе.

До приезда Миши оставалось два дня. Это время потратили на то, чтобы получше устроить для него уголок. Иван Васильевич прибил над кушеткой красивые рожки — вешать полотенце или сумку с книгами. Марья Петровна получше расставила цветы.

Они вытащили все письма Бердягина и перечитывали их.

Марья Петровна смотрела только те, в которых описывались внучата, а Иван Васильевич увлекался местами об охоте.

— Замечательно пишет Герасимыч! Ведь какие каракули, а читаешь — интересней всяких писателей: прямо картину рисует, честное слово! — каждый раз приговаривал он, откладывая прочитанное в сторону.

Восьмого Марья Петровна с утра хлопотала на кухне: в честь нового своего воспитанника пекла пирог.

А Иван Васильевич топтался по комнатке, обыскивал свои ящики и карманы. Он засунул куда-то телеграмму и никак не мог её разыскать.

В телеграмме был указан номер вагона, и без неё нельзя было ехать встречать.

— Марья Петровна! — закричал Иван Васильевич на кухню.— Да иди же ты сюда! Надо же наконец отыскать телеграмму.

— Я не могу отойти от духовки: пирог сгорит.

— А тут поезд пропустим. Это поважнее твоего пирога.

— Ну, что делать! Я не могу разорваться.

— Да пойми же ты... Ребёнку, может, опасность угрожает. Заблудится вот где-нибудь, тогда узнаешь пирог.

— Ну, иди, посмотри вместо меня. Я поищу.

С этими словами Марья Петровна бросилась в комнаты и в темноте коридора налетела на Ивана Васильевича:

— Нужно же смотреть! На пожар, что ли?

— А ты сам чего смотрел!

— Так у меня же поезд...

— Ну, так нечего разбрасывать телеграммы.

Иван Васильевич махнул рукой и пошёл в кухню. Он уставился на пустую плиту, сгорбился и вздохнул.

— Интересно, на какого чёрта мне здесь смотреть? — сердито ворчал он, пока пирог сгорал у него в духовке.

Марья Петровна принялась за поиски по-своему. Вытряхнула из портфеля всё на кровать и сразу нашла телеграмму.

— Ну, поезжай скорее,— сказала она, подавая её Ивану Васильевичу,— положи в бумажник, а то опять затеряешь. Э, да что это?! Пахнет горелым...

Иван Васильевич пробурчал что-то невнятное и выскочил поскорее на лестницу. Внизу, у входа, его, как назло, задержал почтальон.

— Добрый день! А я вам письмишко...

— Отдайте там. Я тороплюсь.

— Нет уж, пожалуйста, получите самолично. Письмецо, извольте видеть, заказное. Вот карандашик, распишитесь!

Иван Васильевич расписался, сунул письмо в карман и побежал к трамваю. Вагон уже тронулся, Иван Васильевич, спотыкаясь и размахивая палкой, побежал за подножкой.

Он выбрал удобный момент и подцепился. За ним следом подцепился какой-то парнишка. Иван Васильевич второпях упустил палку и спрыгнул за нею. Тут он увидел, что её на лету поймал парнишка и машет ею из трамвая.

Иван Васильевич ринулся снова. Несколько рук протянулись, подхватили его и втащили на площадку вагона.

В тесноте, весь вспотев от беготни и волнения, Иван Васильевич поехал на вокзал.

Всю дорогу его грызла мысль: опоздал или не опоздал? Он протискивался на площадку и вытягивал шею, чтобы первым увидеть вокзал. Поэтому издалека он мог убедиться, что опоздал.

На вокзале было много народу. Приезжие рекой катились из дверей по широким ступенькам подъезда.

Иван Васильевич обратился к носильщику. Но тому было недосуг: он тащил два чемодана, корзинку, портплед и плетёную сумочку. И последние четыре вещи норовил захватить одной рукой. Он только сказал:

— Ишь, дьявол, ведь не захватишь никак.

Иван Васильевич бросился к справочному бюро. Там ему сообщили, что товаро-пассажирский с Алтая пришёл. И давно уже. Скоро состав начнут разводить. А искать товарный вагон следует на третьем пути, у товарной станции.

Иван Васильевич выбрался на платформу и, держа телеграмму в руке, пошёл вдоль состава.

Ну, наконец-то! Вот он, вагон 3226. Обыкновенный товарный красный вагон. Створки дверей раздвинуты, и видны мешки, ящики и кадушки, в беспорядке наставленные на полу. Поверх ящиков устроена постель. На постели сидит какой-то бородатый дядя и переобувается.

Иван Васильевич подошёл и помахал телеграммой.

— Здравствуйте! Это 3226? Я за мальчиком, Ефима Герасимовича Бердягина внучек. Так вот, за ним. В телеграмме сказано: товарный 3226.

— Это мы самые и будем. Только насчёт парнишки нам ничего не известно. Старший-то у нас Данила Ассоно-вич, подрядчик. Это он вам телеграмму ударил с дороги. Он в настоящее время отлучился. А вот, может, зайдёте через полчасика, так он будет.

— Что же, придётся так и сделать,— в раздумье проговорил Иван Васильевич.

Он прислонился плечом к вагону и задумался.

Кто-то тихонько тронул его за плечо. Иван Васильевич оглянулся. В темноте вагона сверкнули красные огоньки, и мохнатая лапка воровато укрылась за бочкой.

«Собаки в вагоне, чёрт знает что такое...» —выругался Иван Васильевич про себя.

— А может, он скоро вернётся? Тогда не уходить, что ли? — снова обратился он к бородатому.

— И то погостите у нас. Он не сказал, куда пошёл. Может, и подойдёт, на ваше счастье.

Пришли железнодорожные служащие и стали толковать, в какой тупик загнать вагон.

Бородач стал о чём-то спорить. Показывал документы.

— А вас тут как бы не зашибли,— сказали железнодорожники Ивану Васильевичу.— Обождали бы лучше в сторонке.

Иван Васильевич узнал, куда они отвезут вагон, и отправился в скверик около вокзала. Купил, чтобы не было скучно, газету, расположился на скамеечке и думал погрузиться в шахматный отдел. Он полез в карман за очками и вдруг нащупал толстый нераспечатанный конверт.

— А-а,— сказал он,— интересно знать, кто это пишет,— и распечатал его.

С первых же слов лицо у него расплылось в улыбке. Письмо прилетело за много тысяч километров — от Герасимыча, и в нём как будто бы маленький кусочек Алтая.

Иван Васильевич крякнул, расположился поудобнее — и вот он уже не в Москве, он уже не видит корявых старинных буквин кержацкого грамотея...

Перед ним, как в кино, выдвинулось откуда-то из тумана большое бородатое лицо. Блестят красные, обветренные щёки, дальнозоркие пристальные глаза смотрят вприщур из-под густых бровей. Вот и знакомые могучие плечи и вся осанистая фигура великана Герасимыча. На нём длинная, до колен, посконная рубаха, потёртые, тоже домотканые штаны и ботилы²¹. На голове войлочная шляпа, а из-под шляпы — волосы, волосы, волосы.

Герасимыч стоит на полянке. Кругом густой пихтовый лес—«чернь» по-алтайски. Он наклоняется, разбирает пальцами траву и говорит про себя, вполголоса (но звук получается такой, как у капитана, когда он говорит в рупор с капитанского мостика): «Не иначе как сам пожаловал».

На земле следы крупного медведя. Несколько саженей Герасимыч проходит по следам. Потом он останавливается и раздумывает. Следы ведут к полянке за притором²². Крутые выступы загораживают полянку справа и слева, стеной поднимается сзади поросшая мхом скала, а четвёртый подступ к полянке запирает бурная горная речушка Боб-ровка. Вся она поросла тальником и высокой травой. Словом, это отличное местечко, чтобы медведю прийти сюда зоревать.