Ребята и зверята (илл.) - Перовская Ольга Васильевна. Страница 45
Герасимыч по-хозяйски огляделся. Отбросил с дороги сухую корягу и отправился на стан за ружьём.
Солнце маленьким краешком высунулось из-за леса. На траве лежал иней. Было холодно. Герасимыч взобрался на верхушку притора и залёг, поджидая добычу.
Он не ошибся в расчёте — медведь пришёл. Герасимыч увидел, как зашевелились кусты, показалась широкая бурая голова и загривок. Тогда он тихо поднялся на одно колено, приложился и спустил курок.
Эхо, ударившись о стены притора, коротко повторило: «Бум-бу!..»
Бурая голова уткнулась в траву и замерла. Герасимыч выстрелил ещё раз, на всякий случай. Ему показалось, что кусты как-то странно закачались. Но нет, это только показалось. Медведь лежал неподвижно.
Убедившись, что медведь убит, охотник стал спускать-
ся к реке. Это было нелёгкое дело. Ноги скользили под откос. Приходилось цепляться руками за кусты шиповника, кислицы. Куст вырвался с корнем, и Герасимыч скатился вниз, держа его в одной руке, а другой крепко сжимая ружьё.
На одежде у него оборвались какие-то застёжки, но разве обращают внимание на такие пустяки, когда тут, в двадцати шагах, лежит убитый медведь?
Герасимыч подошёл и наклонился над зверем. Длинная густая шерсть на загривке была чуть-чуть опалённой. Герасимыч приподнял тяжёлую голову медведя, чтобы посмотреть, куда прошла пуля. Нижняя челюсть была влажной от крови.
— Хороший удар,—буркнул Герасимыч... И вздрогнул.
Над головой у него раздалось какое-то неясное ворчание. Он поднял голову и увидел на пихте двух маленьких медвежат.
Они испугались выстрелов, влезли на дерево и сидели там на ветках, крепко обняв лапками ствол.
Они, верно, думали, что хорошо спрятались, потому что глядели на охотника с удивлением, но без страха.
По их мутным ещё, синим глазам, толстеньким, чуть покрытым пухом животам и по тому, как по-детски они на него глядели, Герасимыч понял, что они совсем ещё крошечные сосунки и, может быть, это в первый раз мать вывела их из берлоги.
Герасимыч убил медведицу.
Нужно было снять с неё шкуру.
Он по привычке поднял руку к поясу и тут только заметил, что потерял его вместе с ножом.
Что же теперь делать?
Пока Герасимыч раздумывал над этим вопросом, медвежата жалобно заныли и задвигались на своём дереве.
Герасимыч снял обоих на землю и, держа за шиворот по медвежонку в руке, поднёс и положил их около медведицы.
Медвежата сейчас же уткнулись рыльцами в её живот, а Герасимыч, пользуясь тем, что они лежали рядышком, связал их верёвкой.
Потом он снова забрался на скалу и, медленно спускаясь той же дорогой, разыскал пояс с ножом. Он висел, запутавшись на колючке.
Медвежата спали, прижавшись к тёплой ещё медведице. Они, как дети, сопели и причмокивали во сне.
И старому охотнику вдруг стало не по себе.
Осторожно, чтобы не разбудить, взял он осиротевших малышей на руки и унёс за дерево. Там он устроил им гнёздышко в своём полушубке. Медвежата открыли глаза, зевнули и, капризно хныча, опять перебежали к матери.
Герасимыч ещё раз попробовал их унести. Они заурчали. Герасимыч заскрёб в бороде:
— Неужто при них так прямо и обдирать? Ишь ведь бестолковые — не оттащишь никак.
Но тут он сообразил: с ним были неразлучные алтайские сумины23, а в них туесок24 с мёдом и калач. Он достал хлеб, окунул его в мёд и, разломив, протянул медвежатам.
Они сразу же распробовали лакомство и ожаднели. Каждому хотелось захватить сразу оба куска. Посыпались шлепки. Медвежата барахтались на траве, рычали. Мёд растёкся у них по шёрстке, и они стали облизывать лапы.
Потом один из них подсел к другому и стал лизать ему мордочку. Малыш сначала сидел спокойно. Но ему тоже захотелось облизать брата, а тот не давался. Они опять поссорились. Стали бегать друг за дружкой, бороться и так разыгрались, что не заметили, как рядом с ними охотник снял шкуру с их убитой матери.
Герасимыч свернул шкуру и всунул её в одну из сумин. В другую он «поклал» медвежат и, перекинув сумины через плечо, отправился домой.
Идти было трудно.
Шкура была сырая, тяжёлая, а медвежата всё возились, не хотели сидеть спокойно.
Герасимыч спустил их на землю, достал из сумины шкуру и приладил её на манер плаща так, чтобы конец волочился по земле.
Медвежата побежали за шкурой. Они приняли её за медведицу и боялись от неё отстать. Так, торопясь за нею, они не заметили, как вышли на опушку и вбежали за поскотину бердягинской заимки25.
«...Вечерком завернул ко мне Данила Ассонович. Пришёл забирать мёд и масло и цену давал хорошую. Артель ихняя в Москву подрядилась пригнать до полсотни пудов и вагон схлопотала себе отдельный. Я думаю: «Стой, ведь там у меня дружочки есть!» И договорился с ними насчёт мишки. Так что не сегодня завтра жди, милый друг Иван Васильевич, мишку — мой алтайский подарочек...»
Так заканчивалось письмо Герасимыча.
— Подожди! — закричал Иван Васильевич, делая рукой такое движение, точно он хотел кого-то удержать.— Что, что такое? А как же Миша? С мальчиком-то как же?
Опять из бумажника вылезла на свет злополучная телеграмма: «Встречайте восьмого алтайский товарный 3226 Мишку Бердягина Ассонович».
— Тьфу, пропасть! Ну, дела-а!..
Всё это Иван Васильевич бормотал себе под нос, а ноги его уже шагали к красному вагону.
Подрядчик Данила Ассонович вернулся и очень обрадовался Ивану Васильевичу.
— А я вас на вокзале высматривал. Вот, пожалуйста, записочка вам от Бердягина Ефима, знаете? А вот к ней подарочек. Доехал на славу.
И перед Иваном Васильевичем появился маленький пузатый медвежонок. Он поднялся на задние лапы, выпятил живот и заканючил, словно бродяжка на ярмарке.
— Сахару просит,— объяснил подрядчик.— Получайте, пожалуйста. Здоровенький, свежий, как огурчик.
— Благодарю вас,— растерянно ответил Иван Васильевич.— Только куда же мне его взять? Донести как?
Он надвинул поглубже шляпу и взял медвежонка, как портфель, под мышку поперёк живота.
Мишка заболтал всеми лапами, выгребаясь из-под мышки.
Ассонович и бородатый чуть заметно улыбнулись.
— Нет, так не пойдёт. Сейчас мы ему ошейник приладим.
Мишку забрали назад в вагон. Иван Васильевич вытер потный лоб. Подрядчик разыскал где-то в углу кусок кожи, достал из шапки иголку с дратвой и принялся снаряжать Мишку.
А пока он всячески расхваливал его.
Рассказывал, как его, сонного, завернули в юбку бер-дягинской хозяйки и унесли с заимки. Как доехал он на седле до большущей реки Бухтармы. Там его посадили на плот с бочками мёда. И он по Бухтарме и Иртышу проплыл до Семипалатинска.
Здесь все погрузились в вагон и отправились в Москву.
Ехать пришлось больше двух недель, но Мишка так всех забавлял, что никому не было скучно.
Пока подрядчик рассказывал, Мишка сидел на полу, напротив него, и внимательно слушал. Потом он встал на задние лапы и снова потребовал сахару.
Когда ошейник был готов, в него продёрнули ремень и свободный конец дали Ивану Васильевичу.
— Вот теперь ведите. Счастливо!
По дороге медвежонок часто останавливался, садился и, закинув кверху голову, с интересом оглядывал здание вокзала.
На улице их сейчас же обступили. Пришлось поскорее взять извозчика. Мишке это не понравилось. Всю дорогу до Москвы на каждой остановке вокруг него собирался народ. Мишка кувыркался через голову, вставал на задние лапы — так он и привык зарабатывать от весёлой публики немало вкусных вещей.
А тут почему-то не дали куска сахару да ещё куда-то увозят. Мишка рассердился, заупрямился и не захотел ехать на сиденье, а вот непременно на козлах.
— Ну уж ладно, пущай его садится. Иди, Мишка!
Извозчик посадил Мишку рядом с собой, обхватил его