Ребята с нашего двора - Шим Эдуард Юрьевич. Страница 22

Пожалуйста — еще насмешечка проглядывает. Это просто поразительно. Петухов не стремился подшучивать над умом, деловитостью и глубиной взрослого человека. Он эти качества уважает. Он не прочь побольше их приобрести. И однако же — иронизирует над самим собой, посмеивается. Что же это такое? В конце-то концов — он хозяин своим стихам или нет?

Пальцы послушно тренькают по струнам, голос взволнован, сердце млеет. И в воображении возникают не безногие палочки, а что-то совсем иное. Красная полоса на небе. Плакучая береза на бугре и песчаная дорога. И пыль над этой дорогой. Твои босые ступни ощущают сухое тепло, ты бежишь по дороге; тебе весело и тревожно, тебе хочется обернуться… Откуда эта картина взялась? Петухов может поклясться, что не видел ее воочию. А она все-таки возникает — удивительно яркая, чистая, без ненужных мелочей, как в детских снах…

Сердце млеет, голос дрожит от переполняющих чувств. Все прекрасно и замечательно. Только вот нет у Петухова уверенности, что другие слушатели почувствуют то же самое. Где гарантия, что они увидят закат и березу, а не безногие палочки? Закат лишь подразумевается. Он только мерещится самому Петухову. А в стихах его нет. Что же это за стихи, когда — один пишем, а два в уме?

Нет, Петухов, правильно ты делаешь, стесняясь своих песенок. Рано их обнародовать. Учиться надо, развивать вкус надо. Работай над собой, стихи — это не баловство.

Бренча на гитаре и одновременно размышляя, Петухов почти забыл про Веру, Сережку и Павлика. А они вышли из вокзала вместе с каким-то милицейским майором.

Петухов поначалу не уловил связи в этом одновременном появлении.

— Ну, как? Удалось помочь?

— Успех превзошел все ожидания, — потусторонним голосом сообщил Павлик.

— Вот и отлично. А ты упрямился. Ни одно доброе дело, братец, не откладывай на завтра.

— Теперь-то не отложу, — сказал Павлик.

— Молодец! Ну, двинемся?

И тут майор вступил в круг света, отброшенный фонарем. Майор спросил:

— Товарищ — с вами?

— С нами, — виновато сказала Вера.

— Имущество ваше?

— Ага.

— Попрошу взять с собой.

Петухов ощутил наконец определенную связь явлений. Оказывается, майор имел отношение не только к ребятам. Но и к нему, Петухову, тоже имел.

Ничего не объясняя, майор смотрел, как туристы навьючиваются. Как морщатся и постанывают, сгибая натруженные спины.

— Вы чего это натворили?! — шепотом спросил Петухов, когда майор повел их по площади.

— «Ай-кью», — сказал Сережка.

— Женский опыт, — сказал Павлик. — Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

— Но, но!..

Вера пропустила вперед Сережку и Павлика, погрозила им кулаком.

— Ничего серьезного, Алеша. Так, недоразумение.

— Решается вопрос о наградах, — сказал Павлик.

Далеко шагать не пришлось. За углом, в переулке, молочно светилась бессонная вывеска: «МИЛИЦИЯ». У входа дремала патрульная «канарейка» — выкрашенная в радостный желтенький цвет «волга» с фонариком на крыше. Водитель сидел в ней, выставя локоть.

— Мы не этот автомобиль выиграли? — спросил Павлик, и это была последняя блестка его остроумия.

Наверно, на фантазию Павлика подействовали и стеклянная вывеска, под которую не хотелось спешить, и великолепная машина, в которую не тянуло усесться. И водительский локоть подействовал. Локоть-то в мундире был. А Павлика еще ни разу в жизни не водили под конвоем, он этих процедур не знал.

Неизвестное волнует, неизвестное страшит; Павлик побежал к майору, тряся рюкзаком; казалось, он дрожит весь:

— Товарищ майор!!. Мы забыли сказать — старик набрал номер с лотерейного билета! А потом нашел билет, понимаете?.. Очень просто было, а мы…

— Перестань!! — крикнула Вера.

— Я же объяснить… Мы этого не объяснили, вот нам и не верят!..

— Перестань!

Он стоял перед ней, качаясь, трясясь. Жалок он был до отвращения. И она подумала, что это очень хорошо, это прекрасно. Надо только запомнить вот такое его лицо. Человек с таким лицом не может нравиться. Все пройдет.

Горе, отчаяние Веры было в том, что он — лицемер и показушник, болтун и трус — ей нравился. Она старалась его презирать, старалась издеваться над ним. А он все равно нравился, и Вера не знала, что предпринять. Ей не презирать его хотелось, а только жалеть, не издеваться над ним, а только помогать. На перроне она заставила его нести ведро с грибами. Никто не подозревает, что Вера с наслаждением сама потащила бы это ведро и второй рюкзак потащила — только бы Павлику стало полегче… Но это пройдет. Вот она вдоволь насмотрится на отвратительную, жалкую его физиономию — и все пройдет.

А ничегошеньки-то не проходило.

Она смотрела на него, и ей хотелось подставить ему плечо и рюкзак снять, чтоб было ему полегче…

— Ненавижу! — сказала она одними губами.

— Товарищ майор! — произнес Петухов, окончательно разобравшись в событиях. — Я у них старший, я за все отвечаю…

Майор жестом руки прервал его, подошел к водителю оперативной машины.

— Ермаков, — сказал он. — Доставьте этих товарищей по адресу, который они укажут.

Водитель приоткрыл дверцу, оглядел туристов и все их снаряжение.

— Товарищ майор… — отозвался он неуверенно. — С таким грузом не поместятся… Багажник-то занят, вы ж знаете.

— Ничего, разместятся.

— Да никак невозможно, Товарищ майор. Не запихаю!

— Вам не надо стараться, Ермаков, — сказал майор. — Вы положитесь на этих товарищей. Они прекрасно все сделают.

Четвертая глава. История о дрессированных пчелах, живших на балконе, о грибах под кроватью, о сольной партии на трубе, а также о беспощадном, удивительном и незаметном поединке двух мужчин

1

Большая коммунальная квартира отходила ко сну.

Стихло на кухне шипенье сковородок и бульканье кастрюль; исчезла терпеливая очередь в ванную; погас в длинном коридоре свет, и сделались невидимы его закоулки — со всяческой рухлядью по углам, с корытами и велосипедами, подвешенными на стены, с голыми лампочками под потолком.

Закрылись плотнее двери комнат. Какое-то время из-за этих дверей еще доносились приглушенные голоса и шумы: пластинка докручивала иностранную песенку, вякал кот, просившийся на волю, бормотал и заполошно вскрикивал телевизионный комментатор. Но вскоре и они умолкли.

Засыпала квартира.

Лишь в одной из комнат — в самом конце коридора — продолжались какие-то странные хлопоты.

Миловидная женщина лет тридцати заканчивала тут уборку. Она подмела шваброй пол, расправила складки дешевого коврика возле двери, вытерла клеенку на обеденном столе. Оглянулась, проверяя: все ли в порядке, все ли радует глаз?

Комната, разделенная фанерной перегородкой, была тесной и неуютной. Однако содержалась образцово. От люстры с пластмассовыми колпачками и до старинной бронзовой ручки на дверях — все было начищено, вымыто и доведено до блеска.