Голубые капитаны - Казаков Владимир. Страница 21

Вошел черноусый, протянул листок. Комиссар прочитал! вслух: «На ваш запрос. Сержант Романовский принимал участие транспортном полете базу отряда «Родина». Для точного опознания спросите, что такое «На абордаж»? Правильный ответ: «Название сатирического приложения к одной из стенных газет планерной авиашколы»…

— Ну, что думает Звездочет? — обратился он к черноусому.

— Г-мм… Представим, он правильно ответит. А вот время его ходки к нам — темное пятно. Мог побывать в немецких лапах, а там не шутят! Там крепко щупают и зря не отпускают! Надо проследить его тропку от Глиняного оврага. Ну-ка еще раз уточни, дед, через какие пункты он шел?

Евсеич повторил.

— Быстро не управимся, колесил здорово… — бормотал черноусый, рассматривая карту на столе.

— «На абордаж», — вспомнив радиограмму, улыбнулся комиссар. — Так, говоришь, Евсеич, и подрывное дело знает твой пират?

— Бает, американские, немецкие, итальянские и всякие другие штукенции разбирал и пробовал.

— Не забудь спросить про газету-то, старик. Только так, вскользь, за чайком, что ли! — подсказал черноусый.

— Ладно, отстань, — сказал комиссар. — Как в Федосеевке дела, Евсеич?

— Аким грит, расчистили немцы за селом полигон. Поганое место! В бумажке, что я принес, он все описывает. На аэродроме самолетов прибыло. Ну и про планериста того, что Штрум приваживает, сообщал. Пока держится хлопец.

— Петьку пореже посылай к Акиму, береги мальца! Читает он мою книжку?

— Наизусть шпарит и сам вирши плетет, — довольно ухмыльнулся дед.

— Ну иди, Евсеич, путь неблизкий, иди! — протянул руку комиссар. — Чайком так и не побаловался, но ничего, если встретимся, пельменями угощу!

— Спасибочко! Прощевай, Максим, и тебе добра, Звездочет!

— И поглядывай, дед! Понял? — вслед сказал черноусый. — Око, око не закрывай!

…Следующей ночью к избушке лесника подошел человек. Цезарь был снаружи, но не лаял. На стук в окно из избы вышел Евсеич. Он переговорил с пришельцем, и тот растворился в темноте леса. Вернувшись в избушку, Евсеич сказал:

— Тебя, Борис, приказано отправить на первый кордон. Недалече, но спокойней. Пока поживешь, а с оказией на Большую землю… Нам, Петро, тоже сматываться отсюдова надо. Злобствует поганый Штрум. Завтра по утряночке все вместе и двинемся.

Придумав подрывную площадку при полигоне, Штрум поспешил доложить о своей идее высшему командованию. Идею одобрили. По этому поводу Штрум даже устроил ужин для подчиненных офицеров, на котором хвастался: «Даже толстокожий буйвол долго не протянет, если на хребтину ему как вечного спутника посадить костлявую!»

За один день близ полигона расчистили снег, огородили площадку колючей проволокой и стали свозить неразорвавшиеся бомбы. Разложив несколько таких снарядов на площадке, Штрум направил к ним военнопленных, которые не поддавались даже допросам третьей степени, утаивая, по его мнению, очень ценные сведения. Пленный красноармеец или партизан с баночкой керосина, молотком и зубилом в руках приседал около бомбы и бил по боковине взрывателя, пока не поддастся заржавленная резьба или у опушки леса на флагштоке не поднимется белое полотнище — знак прекращения работ.

В первый же день произошло два взрыва, а через неделю их было уже двенадцать.

На сигнальной мачте полигона затрепыхался белый флаг. В сопровождении ефрейтора Крица и автоматчика Михаил Корот ступил за колючую ограду площадки. Преодолевая озноб, он поднял воротник и засунул холодные ладони в рукава шинели. Прерывистая поземка посвистывала, поднималась около воронок, белая осыпь запутывалась в рыжих клочках волос, торчавших из-под слабо замотанных бинтов. Желтую полоску бровей не прикрывала повязка на лбу, левый глаз спрятался под сине-зеленым оплывом, правый смотрел угрюмо. Штрум обещал не бить «тельенка», но потом передумал и приказал «пощупать» его. Корот ступал неторопливо, оставляя за собой глубокий рубчатый след на занесенной снегом тропинке. Пленные, побросав работу, легли на снег, только у одной воронки верхом на авиабомбе сидел молодой красноармеец с петлицами артиллериста.

— Откуда, браток? — окатился он к Короту.

— С неба. Раненого взяли.

— Видно, что не со свадьбы, хотя белизна на тебе подвенечная. Как там? А? — заискрились глаза артиллериста.

— Ну ты, морда, замолкни! — гаркнул ефрейтор.

Пленный схватил пригоршню снега, проглотил ее, сладко причмокнул и занес тяжелый молоток над головкой взрывателя бомбы.

— Будешь орать, гад, подниму твою душонку вон к той кудрявой тучке! Как там? — снова спросил он.

— Недолго, друг…

— Форверст! — толкнул Корота в спину автоматчик. — Шнель! Шнель!

— Скоро услышишь басок своих гармат, артиллерист!

— Болтать ты горазд, посмотрим, каков в работе! съехидничал ефрейтор и показал на пятисоткилограммовый фугас. — Вот малютка! К вечеру должен отвинтить ее жало. Кстати, она с балансиром, так что обнимешься с богом раньше, чем тебе хочется!

Корот, не собираясь работать, посматривал на ржавое полузасыпанное грязным снегом сигарообразное тело бомбы и не заметил, как после ухода немцев с реи упал белый флаг. Над головой свистнули пули из сторожевого дзота.

— Рано помирать собрался, браток! Стучи, — услышал он крик соседа, — а то скосят за милую душу.

Корот присел у бомбы, взялся за молоток и зубило.

— Она ж с балансиром, вдарь — и часовой механизм заработает!

— Хрен с ним! Ушко прикладывай, затикает — вон сколько укрытий, — кивнул на ямы артиллерист. — Сверху вниз бей, а не продольно. Да и везли же ее сюда, не боялись!

— Работаешь на совесть?

— Второй день вкалываю. Вчера не отвинтил, измордовали и жрать не дали. Ты делай удар по гайке взрывателя и два удара по резьбе для предохранительной крыльчатки. За это тебе, конечно, врежут, но бомбу испортишь. У них сейчас туго с этими гостинцами. Да не вставай с места, убьют!

К вечеру сильный ветер понес колючий снег параллельно земле. За метелью скрылся из вида сторожевой дзот. Корот натер керосином руки, но задубевшие пальцы все равно отказывались сгибаться, тогда он отбросил в. сторону обжигающее холодом зубило, плюнул, поднялся и неуклюже затоптался, замахал руками, согревая одеревеневшее тело.

Так он плясал с полминуты. Жесткий удар в спину сшиб его, перебросил через фугас в воронку, он услышал громовой раскат, и сверху на голову шмякнулись два больших кома мокрой земли.

Перемедлив, Корот выполз по сыпучему снегу наверх. На краю воронки стоял артиллерист, мял в руках шапку. Снег сек его лицо и быстро таял на впалых заветренных щеках.

— Бомба ахнула в двухстах метрах, — сказал он. — Там работал тоже летчик.

Затарахтел, прожег метель желтоватой трассой крупнокалиберный пулемет из дзота, красная ракета врезалась в молочное небо. Разрывая вихрящуюся белизну, бежали солдаты. Их гортанные крики душил ветер. Пленных собрали в кучу, погнали в барак на окраину Федосеевки.

Барак — бывший коровник. Густой запах прелой соломы и навоза вырвался из темного проема открытых ворот. Входили, держась друг за друга. В коровнике темь. Подтолкнутый сзади Корот споткнулся и упал на колени. Услышал голос: «Ползи вправо». Не в силах встать, он на четвереньках продвинулся немного, нащупал солому и опрокинулся на спину. «Ну, вот мы и в стойле!» — сказал тот же голос. Корот вытянул ноги, закрыл глаза и сразу уснул. Потревожил артиллерист.

— На кормежку, браток! Бифштекс с жареным лучком и кофю подают!

Между стойлами ходил солдат, зажигал фонари «летучая мышь». Второй у входа наблюдал за пленными, держа автомат на изготовку. Рядом в черном кожухе, отделанном по краям серебристым каракулем, стоял переводчик, ефрейтор Криц. Заложив руки за спину, он исподлобья посматривал на оборванных, грязных людей, жадно поедающих коричневую бурду. Выждал, пока облизанные миски и котелки сложили в стопку у двери, ткнул пальцем в одного из пленных.