Голубые капитаны - Казаков Владимир. Страница 22

— Вот ты со мной, живо!

— После каждого взрыва Штрум проверяет нашу психику, — криво усмехнулся артиллерист. — Особенно достается пацанам, таким, как ты, летун.

— Не дерзи, дядя, — предупредил Корот.

— Ух ты, мухты-почемухты, сохранился еще дух-то! — засмеялся артиллерист. — Тогда ничего, тогда покоптишь небушко! А вчера один не вернулся.

— Убило?

— Зачем? Сам взорвешься. Не вернулся, значит продался. Чу! Топают!

Сначала в дверь влетел военнопленный и растянулся на полу, за ним солдат. Ефрейтор вошел последним. Высмотрев Корота, сказал:

— На допрос. Быстрей!

Оберштурмфюрер Штрум после бессонной ночи дремал в кресле. Ныли костяшки пальцев, разбитые о лица упрямых смертников. Мычат, а должны визжать, свиньи! Не спалось, конечно, из-за другого. Уж больно распоясались лесные бандиты. Плодятся не по дням, а по часам. Вооружаются. Подбираются к горлу. И на фронте не светит: пришлось вернуть коммунистам Воронеж, Касторную, Элисту, Армавир, Майкоп и много других городов по всему фронту. Если так будет продолжаться — скоро последний звонок!

И, будто подтверждая его мысли, затрещал телефон. Штрум вздрогнул, вскочил.

— Да-а! — пробурчал он в телефонную трубку, протирая глаза. — Слушаю, господин штандартенфюрер! Вы чем-то озабочены?

— На нашу долю не выпало еще счастья быть благодушным, — отвечала трубка. — Но к делу!

— Слушаю! — вытянулся у стола Штрум.

— Есть указание верховного командования о сборе всех карательных отрядов в районе Гомеля. С лесовиками пора кончать. С фронта нам подбросят некоторые воинские части;.

Пора кончать! Давно пора. Уже несколько раз солдаты Штрума, усиленные батальонами жандармов и полицаями, пытались громить партизанские отряды. Были крупные победы, восторженные реляции, ящики с медалями и крестами р для солдат. Но очень многие получили кресты березовые. Отряд «Свобода» дважды уничтожали почти до последнего человека, вешали даже женщин и детей из обоза, а через месяц сотня партизан сбила охранный взвод арсенала в райцентре Дорочки и вывезла все оружие. С развороченного конька крыши склада боеприпасов был снят тяжело раненный партизан, почти мальчишка. Он ушел на тот свет, не приходя в сознание, но из бреда поняли: раненый — партизан бригады «Свобода». Бригады! Это случилось не так давно, но Штруму казалось, что со времени его блестящих побед прошла вечность. Если раньше он прочесывал лес походя, солдаты шли туда со смехом, шуточками, то теперь солдаты требовали шнапса, совались в лес только поддержанные бронечастями и артиллерией. Если раньше красных обкладывали батальоном обычного численного состава, то теперь окруженным со всех сторон чувствовал себя Штрум.

Трясла по ночам лихорадка неуверенности, и поэтому он решился слегка возразить начальству:

— Вопрос мы решаем не в первый раз.

— Надеюсь, в последний.

— Ясно!

— Когда прижмешь осу, она жалит. Надо принять кое-какие меры. Исполнение поручаю лично вам.

— Слушаю!

— Усильте охрану аэродрома и подъездных путей. Выньте из своего носа занозу.

— Понял! Этот отряд…

— Вчера у вас было жарко. Вы не доложили.

— Простите, не успел. На седьмом километре подорван^-эшелон с горючим, в Дмитровке повешен староста.

— Плохо! Скверно работаете, Штрум!

Штрум позеленел. Хорошо штандартенфюреру сидеть в Гомеле под охраной полка СС и давать указания по телефонной ниточке. Чтоб дотянуться до его горла, рука красных должна быть длиной в сотню километров. А здесь невидимая намыленная петля все время витает у двери.

Черта с два — невидимая! Староста из Дмитровки, наверное, успел ее разглядеть. Вот уж полгода Штрум держит аэродром бомбардировочной авиации и… «плохо работаете!»

— Я стараюсь, гос..

— Помолчите! Как действует ваш полигон?

— Мы дали на аэродромные склады восемьдесят бомб, годных к употреблению.

— Если будет необходимость, полигон уничтожьте!

— Сделаю, — неохотно ответил Штрум.

— Пленных ликвидировать! Неразряженные бомбы взорвать!

В жарко натопленной хате жужжала муха. Она покрутилась у потолка и села на стол.

— Хоп! — накрыл ее ладонью Штрум.

— Почему молчите, Штрум? — гремела трубка.

— Не надо тратить патроны, господин штандартенфюрер… Пленных загнать в штабели бомб и… — Штрум выразительно щелкнул пальцами.

— Смотрите сами, — не очень уверенно вырвалось из трубки. — Ваши замыслы на ближайшие дни? Я имею в виду акции против партизан.

— Пока не подойдут части, действую по известному вам плану. С начала месяца засылаю в лес егерей-снайперов по два-три человека. Очищаю…

— Ладно. Докладывайте. С богом! — Из трубки послышался длинный гудок.

Штрум облегченно вздохнул, сел, откинулся на спинку кресла.

В покосившейся бревенчатой избе, построенной лесорубами еще до семнадцатого года и подновленной партизанами, топилась печь. В цинковый патронный ящик налили бензин, смешанный с маслом, и подожгли. Смесь долго и жарко горит. Прямо на полу, застланном еловыми лапами, сухими листьями и шинелями, спали партизаны.

Борис Романовский сидел на ящике около двери. Перед, ним — трехногий грубо скорченный стол. На столе — разбросанные части пистолета «парабеллум», ручные тиски, напильники, молоточек. Рядом светильник из медной гильзы зенитного снаряда. Холодный воздух из-под двери шел парком. Унты Бориса покрылись инеем. Он задумался, остановив взгляд на сосновых бревнах домика. Вздрагивало пламя, и крупитчатая янтарная смола на лесинах отливала золотом. Худое землистое лицо Бориса сумрачно. Опустив глаза, он взял надфиль и тиски с зажатым в них бойком, зябко поежился под кожухом.

Из угла домика донесся шепот.

— Не спишь, Петя? — спросил Борис.

— Еще сочинил. — Петя сбросил шинель с головы, встал, осторожно перешагнул через спящих, подошел к столу. На стене заколыхалась косматая тень от его головы. Борис положил руку на остренькое плечо мальчика:

— Стихи — это здорово, Петушок. Выгоним фрицев с нашей земли, и дяди, которые печатают газеты и журналы, будут просить у тебя: «Петр Иванович, что-нибудь из фронтовых, пожалуйста!..» Пиши. Не пропадет.

За дверью хрустнул снег под ногами караульного, следом мягкая поступь собаки. Петя, сонно улыбнувшись, потерся щекой о плечо Бориса и пошел на свое место, снова закутался в шинель.

В слюдяное окошко влезал рассвет. Снаружи залаял Цезарь. Возились, кашляли на полу партизаны. Запахло махорочным дымом.

В избу вошел Евсеич. На белом полушубке цветастый женский передник.

— Дежурный!

Борис повернулся к нему.

— Доброе утро, Калистрат Евсеич!

— Не совсем добре… Крупы осталась толика. Бурак готовлю. Лосятины малость… Надо топать в Дмитровку за провиантом.

— Будить ребят?

— Подъем! — тонко заголосил старик. — Вставай, соколики! — И, толкнув одного партизана валенком, вышел за дверь.

Люди поднимались быстро, споро одевались. Евсеич принес котелки с пареной свеклой, расставил их на столе и ящиках с гранатами. Котелок на троих. Перед каждым положил ломтик ржаного хлеба. Снова вышел и вернулся с противнем. На нем коричневой горкой парили большие куски лосятины. Сочный кусок Евсеич положил на крышку котелка и подставил Борису.

— Пока не буду. Спасибо. Проветрюсь, аппетит нагуляю и проглочу вашу закуску. — Борис затянул ремнем кожух и вышел. К нему подбежал Цезарь. Овчарка ласково заглядывала в глаза, крутилась у ног.

— Вперед!

Цезарь метнулся на протоптанную тропинку. Шагов через сто она вывела на широкую длинную просеку. Между деревьев, укрытый сосновыми ветками, стоял немецкий истребитель «мессершмитт», случайно захваченный партизанами на месте вынужденной посадки. Сдавшийся без сопротивления пилот показал единственный дефект — рваную пробоину маслорадиатора.

Два дня, вымаливая себе жизнь, пилот подробно рассказывал Борису об особенностях самолета, показывал управление, систему вооружения.