Голубые капитаны - Казаков Владимир. Страница 20

— Ну уж! — обиделся Петя.

— Расти, герой! — И человек в форме полицая исчез за дверью.

Петя стоял не шевелясь, пока в лесу не раскатились выстрелы дробовика.

Скоро возвратился дедушка. За ним в избушку проскользнула крупная, с черно-бурой спиной овчарка и легла у входа. В сторожке было темно. Под светом семилинейной лампы блестел начищенный бок самовара. Хлеб, сахарин в деревянной солонке и расписная чашка с блюдечком ждали хозяина на тесовом столе.

— Дедуль, приходил дядя Аким.

— Встретил на тропе, — ответил Евсеич и, повесив на гвоздь лисий треух, присел к столу. — Снедал?

— Поел немножко.

— Тогда кинь пожрать Цезарю.

Евсеич пил чай обжигаясь, не стряхивая, как обычно, крошек хлеба с густых колючих усов и рыжеватой спутанной бороды. Пил прямо из чашки. Капли скатывались по бороде на кожу овчинного белого полушубка. Бок самовара отражал скуластое морщинистое лицо с крючковатым подвижным носом и маленькие глазки в тени от кустистых бровей.

Цезарь быстро управился с требухой, дробил клыками заячьи кости. Петя сидел рядом с ним, ласково поглаживая чуть вздыбленный загривок собаки.

Обтерев тыльной стороной ладони усы, Евсеич шагнул в угол, приподнял половицу и вынул из образовавшейся щели карабин. Голубым глазком подмигнуло Пете стеклышко оптического прицела. Проверив затвор, старик сказал:

— Керосин не трать. Угомонись. — И пошел к двери. Цезарь упруго поднялся. — Ни-ни! — приказал Евсеич. Собака опустилась на пол, положила морду на вытянутые лапы и обиженно косилась на хозяина.

Евсеич ушел, загнав в избушку клуб морозного пара. Петя погладил Цезаря, взял с полочки книжку, но вспомнил наказ деда, сунул ее обратно, задул лампу и забрался на теплую лежанку.

Разбудили его голоса. В сторожке горел свет. Петя приподнял края занавески. Дедушка и мужик в нагольном черном полушубке укладывали на топчан человека, завернутого в тулуп. Потом мужик ушел, а дедушка стал раздувать самовар. Когда самовар зашумел, дедушка принес из чулана несколько пучков травы, порубил их и круто заварил в оловянной кружке.

Человек в тулупе наблюдал за дедом.

— Пей!

Человек сел на топчане, сбросил овчину, пристально посмотрел на старика.

— Если вы партизан, то мне срочно нужно к вашему командиру.

— Пей! — повторил дедушка.

Человек, обжигаясь, пил горячий отвар, и под кожей тонкой шеи вверх и вниз бегал шарик кадыка.

— Мне нужно торопиться! — сказал он, отставляя кружку.

— Заря мудренее заката! — Дедушка потушил лампу и забрался на лежанку. Долго ворочался и кряхтел. Петя поло жил руку на его теплую твердую шею. Евсеич провел по щеке мальчугана шершавой ладонью и затих.

Утром Петя долго не мог проснуться. Сквозь дрему он слышал, будто кто-то негромко и глухо бубнил. Стряхнув а себя сон, он догадался, что говорят дедушка с незнакомцем» Петя выглянул из-за занавески, когда дедушка сказал:

— По картинке, кою ты нарисовал, твой груз в Глиняной балке. Отыщем. Прощевай, Борис.

Дедушка ушел, оставив Цезаря. Овчарка легла у порога, настороженно поглядывая на незнакомца.

Петя спустился с лежанки, умылся у рукомойника и сел к столу. Его синие глазенки светились любопытством. Ночной пришелец теперь был бритым, смуглокожим, совсем молодым. На курносом носу пластырь, царапины на лице замазаны йодом, светлые глаза со смешинкой. Он сидел на топчане, разложив на коленях вещмешок, на вещмешке — струнный инструмент, похожий на мандолину. На инструменте его, Петина, книжка.

— Интересная? — спросил незнакомец, показывая на книгу.

Петя кивнул.

— Любишь стихи?

— Ага… И сам сочиняю! — не удержался Петя.

— Ну-у! — удивился незнакомец.

— Самую капельку, — поскромничал Петя. — А вас звать дядя Боря?

— А тебя Петя. Да?.. Сколько тебе лет, Петя?

— Тринадцать… И два месяца.

— Ну какой же я тогда для тебя дядя? Всего на пять лет и старше. Зови Боря. Может, почитаешь свои стишки?

— Можно, — солидно ответил Петя, порадовавшись, что к постоянному его слушателю Цезарю прибавился еще один. — Вот… Однажды, когда снегу много упало, я из лесу вышел. Был сильный мороз. По полю так много зайчишек скакало, похожих на белых и маленьких коз. Я снял ружьецо…

Борис раскрыл книгу.

— Погляжу, на какой странице.

— На двадцать первой, — подсказал мальчик. — А что такого? Слова-то другие!

Они разговорились. Боря уже не казался смешным с прилепкой на носу. Он помнил много интересных сказок. Рассказывал про корабли с алыми парусами, про смелых моряков, берущих на абордаж черные испанские галионы. А потом его корабли поплыли по небу, и вели их капитаны с русскими именами Виктор, Коля, Миша. И они попали в западню между облаками, похожими на драконов. Из пастей чудовищ вырвалось пламя, и стал кипящим холодный голубой океан…

Петя забрался к Борису на топчан и прилег в ногах. Незаметно шло время. Цезарь, поводя ушами, прислушивался к печальному голосу рассказчика и несколько раз подходил к топчану, но гладить себя Борису не давал, отскакивал в сторону и скалил клыки.

— Мама умерла, папу застрелили фрицы в Федосеевке, — поведал Борису Петя. — Взял меня дедушка, когда Цезарь был совсем-совсем маленький.

Петя видел: Боря его больше не слушает. Он смотрел куда-то в угол, и щека у него подергивалась, отчего левый глаз подмаргивал, из него выпала слеза, потом другая. Он придержал щеку рукой и разбередил царапину. На ее нижнем краешке надувалась красная капелька.

— Что-то дедушка долго не идет, — затосковал мальчик.

А Боря вдруг тягуче и грустно сказал:

Евсеич сидел в землянке комиссара партизанского отряда.

Напротив, через стол, курил трубку черноусый мужик в немецкой шинели без погон. На столе — три кружки с чаем. Комиссар, в роговых очках, среднего роста, кряжистый, в защитной гимнастерке, перетянутой портупеей, расхаживал по землянке большими неторопливыми шагами. Остановившись, он досадливо поморщился и разогнал клубы дыма около лица.

— Хватит коптить!

Черноусый выбил о каблук трубку, затоптал тлеющие табачинки.

— И все-таки я остаюсь при своем мнении! Комсомольский билет может быть хорошей липой, и только! Да и не положено их брать в такой полет! — горячо сказал он.

— Парень поведал, где лежал его планер. Привез патроны и сгущенное молоко. Он все вытащил и сховал в овраге. Планер спалил.

— Ты еще не знаешь, какие немцы артисты! — оборвал Евсеича черноусый. — И костерок тебе разведут, и крылышки туда какие-нибудь подсунут, и даже раскошелятся на молочко. У них американское тоже имеется!

— Не кричи, Звездочет. — Комиссар посмотрел на часы. — Сеанс радиосвязи закончился, пойди принеси ответ на наш запрос.

Черноусый вышел.

Дверь землянки несмело открыла девушка.

— Входи, чернобровая.

Девушка поднесла на вытянутых руках и положила на стол комплект обмундирования итальянского солдата. На петлицах кителя и на пилотке эмблемы — белый аист.

— Вычистили, погладили, товарищ комиссар.

— Спасибо! — И когда за девушкой прикрылась дверь, комиссар снял очки, протер их полой гимнастерки и сказал: — Жаль, не увижу твоего гостя, Евсеич. Дела!.. Говоришь, паренек из Саратова? Как хотелось бы встретиться с ним! Ведь это мой город, Евсеич! Да и в нашем отряде много саратовских водохлебов, формировались там, а в этих лесах часть попала в окружение. Жена моя, дочурка и сын Вовка в Саратове живут. Сын, наверное, уже в армии — летчиком хотел стать. И моряком. И кавалеристом. Понимаешь, Евсеич, бурка ему и черкеска с газырями нравилась. А потом фамилия-то у нас казацкая, с Дону… Так вот, насчет твоего паренька. Совсем недавно мы выловили провокатора с очень похожей легендой: отбившийся от своих десантник. Проверяли! Запрашивали у Большой земли фамилию и словесный портрет. Все сходилось! А в конце концов он провалил целый отряд. Каких людей загубил!