Вызов на дуэль - Мошковский Анатолий Иванович. Страница 23

— Как тебя зовут? — продолжал я допрос.

— Ледик, — сказал он.

— Как-как? — не понял я. Что за странное имя!

Он повторил. Я не ослышался.

— А я… — Я назвал свое имя. — Хочешь походить на ходулях?

— Я не умею, — ответил Ледик.

— А здесь и уметь нечего. Встал — и ходи.

— Нет, — сказал Ледик. — Я упаду. У меня голова закружится.

Все это, как мне казалось, он говорил даже с некоторым удовольствием.

— Хочешь, научу?

Ледик посмотрел на ходули, шмыгнул носиком, глотнул и после некоторого раздумья сказал:

— Хорошо, только не сейчас. Сейчас меня обедать позовут. Уже время.

Точность его удивила меня. Через минуту из подъезда вышла женщина с красивыми глазами и сказала:

— Ледик, идем.

Странно как-то: специально вышла. Будто не могла из окна крикнуть. Меня и моих товарищей матери сзывали домой громкими криками из окон: не выходя из дому, давали приказания купить то-то и то-то, сбрасывали в спичечных коробках или в сумках деньги…

Женщина подозрительно оглядела меня, стоявшего на ходулях, и ушла в подъезд. Ледик двинулся за ней.

После обеда я позвал его играть в волейбол. Он играл слабо: то и дело мазал, бил не туда, куда нужно, не мог принять ерундовый мяч. Кое-кто из ребят шипел на него, как очковая змея, но я заступался за Ледика, и он настолько проникся ко мне симпатией, что после игры позвал к себе.

В квартире у них было просторно и удобно: много книг, оранжевый с бахромой абажур, похожий на черноморскую медузу. У Ледика был свой угол: столик, шкаф с книгами, с коробками конструкторов, альбомами — были в них открытки и фотографии.

Мать его встретила меня настороженно и сразу спросила, кто мой папа.

Узнав, что мой отец читает в пединституте педагогику, она стала более ласкова со мной и даже усадила пить чай. Правда, она то и дело косилась на ссадины на моих локтях, на тощие ребра, видневшиеся под майкой, и на дырку в штанах.

Она спросила номер квартиры, где я живу, подъезд и мою фамилию, и этот вежливый допрос мне не очень понравился.

Вечером мы играли в салочки, кошачьими голосами орали на бревнах посреди двора, и среди нас сидел Ледик. Домой он ушел первым, сказав, что ему уже пора спать: врач велел. К тому же ему надо было пить рыбий жир. Скажу по секрету, меня тоже заставляли пить его. Но никто во дворе не знал этого. Мне было нестерпимо стыдно и противно глотать эту масляную гадость, а Ледик открыто объявил об этом и еще улыбнулся. Как будто этим гордятся.

Он ушел, а мы остались на бревнах. Мы смотрели на светящиеся квадраты окон, хохотали и дурачились до вечера, пока матери не загнали нас спать.

Утром следующего дня я за сараем учил Ледика ходить на ходулях.

Долго у него ничего не получалось. Он боялся оторваться от стенки, плохо соблюдал равновесие и очень переживал свои неудачи.

— Смелей, — кричал я, — оторвись и шагай: левой, правой, левой, правой!.. Ну, смотри.

Наконец он набрался смелости, широко шагнул, запутался в палках, полетел на землю, и я не успел его поймать. Он ударился правой коленкой о камень, содрал кожу и, увидев кровь, заревел.

Он плакал, подняв разбитую ногу, а я прикладывал к ранке лист подорожника.

— Иди домой, — сказал я, рассерженный его плачем. К тому времени я почти разучился уже пускать из глаз соленую водицу.

— Я не могу идти, — проплакал он, — нога болит.

Тогда я посадил его к себе на плечи — он был легок, как средних размеров кот, — доставил на второй этаж к самой двери, стукнул в нее и сбежал вниз.

— Спаси-и-ибо! — крикнул вслед Ледик, а я уже внизу вздохнул: ух, лучше и не связываться с ним! Ни за какие коврижки.

Два дня спустя я сидел на бревнах и читал, повязав майку на поясе. Отвесные лучи солнца приятно жалили в спину и шею. К бревнам неслышно подошел Ледик, уселся рядом и стал ждать, когда на него обратят внимание.

Пчела с жужжанием набросилась на меня, как итальянский истребитель «Капрони», и я ладонью отбил нападение.

— Прости, что отрываю тебя, — сказал Ледик, — но ты не мог бы сказать, что это за марка?

Он протянул мне ладонь с синей маркой. На марке был изображен голый мускулистый бог, возможно Меркурий, с жезлом в одной руке и таким же голым малышом в другой. Вверху славянскими буквами было написано «Еллаз», внизу — «1 драхмн.» В моей коллекции была точно такая же марка, только розового цвета, достоинством в две драхмы.

— Это Греция, — указал я, — в древности ее называли Элладой — отсюда и название.

— Благодарю. — Ледик посмотрел на крышу нашего дома и не уходил.

Я понимал, что он пришел не ради этой марки, я был нужен ему для чего-то другого. Для чего? Не все ли равно: после случая с ходулями я потерял к Ледику всякий интерес.

— Ты хорошо плаваешь? — спросил он вдруг.

— Так себе… А что? Может, и тебя поучить?

— Не получится, — вздохнул он.

Я тоже был уверен в этом, да и у меня не было никакой охоты возиться с ним. Научить человека плавать — великое дело. Это огромное событие в жизни. Уметь плавать так же важно, как и ходить по земле. Ему ли понять это!

— И не пытайся, — сказал я жестоко, — нахлебаешься — реветь будешь.

— Не буду, — твердо сказал Ледик.

— А если утонешь?

— Не утону, — пообещал Ледик.

— А если мама увидит? И к луже не подпустит.

— Я не скажу ей. Думаешь, я такой, что из меня веревки можно вить? — Его бледное остроносое личико было полно решимости.

— Думаю, — сказал я. — Еще хуже думаю.

— Увидишь! — каким-то чужим голосом произнес Ледик.

Мне и в самом деле очень захотелось искупаться.

«Пусть идет, — подумал я, — по крайней мере, штаны будет стеречь, не уворуют, как в том году».

Я встал с бревна и сунул книгу за ремень.

— Пошли.

Взрослые говорили во дворе, что мать слишком любит его, своего единственного, чтоб позволить ему что-либо такое, что может испортить его здоровье.

Моя мама любила меня, наверное, не меньше, и на всю жизнь спасибо ей за то, что не держала меня на привязи и не уберегала от солнца, воды и волнений. В детстве я жил свободно и был счастлив.

Мы по тропинке сбежали к реке — сбежал я, Ледик аккуратненько слез в своих сандаликах.

— Раздевайся, — сказал я Ледику, сбросил брюки и остался в трусах.

Он снял сандалии, носки и штанишки.

— А трусы снимать?

— Валяй, — сказал я, — ты еще маленький.

Ледик был щуплый, тонюсенький, легкий, незагоревший.

Я поплавал на глубине и подплыл к берегу.

— Заходи в воду. Так. Теперь ложись, — Я подвел под его живот ладонь. — Работай руками и ногами… Да не бултыхайся, а работай. Отталкивайся. Ну-ну… Еще.

Ледик был не из тех, которые могут быстро научиться плавать.

Часа через два мы пошли домой, а после обеда он не явился во двор, как было условлено. Неужто заболел? Я посмотрел на их окна и увидел в одном из них Ледика.

Он делал мне непонятные знаки.

Только через день узнал я обо всем.

Оказывается, обнаружив у него мокрые волосы, мама устроила ему головомойку и строго-настрого приказала не ходить к реке. Еще она запретила ему дружить со мной, потому что ничему хорошему «этот ужасный мальчишка» его не научит.

— Так и сказала «ужасный мальчишка»? — спросил я.

— Ага. А что? Ведь мама неправа, ты не ужасный, правда?

— Наверно, ужасный, — сказал я, и мне почему-то было приятно, что его мать так назвала меня.

— Но ведь она тебя совсем не знает!

— А ты знаешь? — спросил я. — Ты что-нибудь знаешь про меня?

Ледик подавленно молчал.

— Ты знаешь, что я могу курить и пускать дым из ноздрей? Что я недавно убил из рогатки малиновку? Что я делал татуировку, разбивал мячом стекла и нехорошо ругаюсь? Что в толпе я могу вытащить из кармана кошелек и мне ничего не стоит пристукнуть человека…

Ледик с ужасом смотрел на меня.

— Ну? — сказал он.

— Так что советую послушаться маму, я еще более ужасный, чем она думает.