На аптекарском острове - Федоров Николай Тимонович. Страница 16

— Вот, — сказал я и вынул из мешка трубу. — Ваш сын теперь музыкант: я записался в духовой оркестр.

— Чудесно, — сказала мама. — Теперь будет кому сыграть на моих похоронах.

— Хорошее дело, — сказал папа. — Я тоже в детстве играл на корнете. И у меня неплохо получалось: брал две октавы.

— Ну, и где теперь твои две октавы? — зло спросила мама.

— То есть, как это — где? — не понял папа. — Нигде.

— Вот именно, что нигде.

— Ну, зачем так, Оля?

— Я устала.

— Устала? От чего?

— Не знаю. От всего. Иногда мне начинает казаться, что каждый день понедельник. Понедельник, понедельник, понедельник!.. Это какой-то кошмар! Помнишь такую детскую забаву: если какое-нибудь самое простое слово очень долго произносить вслух, оно становится бессмысленным. Понимаешь, бессмысленным!

— А что бы ты хотела? Чтобы каждый день был воскресеньем?

— Да нет, хотя бы вторником. По крайней мере, звучит по-другому…

«Поехали», — с тоской подумал я.

Когда я шел домой, то думал, что мои здорово обрадуются, узнав, что я записался в духовой оркестр. Я думал, меня сразу начнут расспрашивать, о том, как это мне пришло в голову, где находится кружок и какой там преподаватель. А потом обязательно попросят что-нибудь сыграть. И я расскажу им об экзамене, об Оресте Ивановиче и об альте, на котором так здорово можно сыграть «Амурские волны». А папа скажет, что сегодня совершенно случайно он встретил одноклассницу, которую не видел двадцать с половиной лет, и что ему пришлось целый день ходить с ней по городу и вспоминать, за какой партой сидел Иванов и куда пропал Петров, который так хорошо играл на мандолине. И тогда у нас, как это часто бывало раньше, станет шумно и весело.

Именно так я и думал, когда возвращался домой. Но я ошибся.

И уже ничего больше не хотелось рассказывать и тем более выслушивать истории о несуществующих одноклассницах. Я молча взял свой холщовый мешок с трубой и хотел уйти.

— Постой, — сказала мама. — Объясни, почему ты, как бездомный кот, бегаешь по чердакам вместе с этим нелепым Клочиком? Почему я должна выслушивать жалобы не только от твоих учителей, но и от дворников?

Конечно, я сразу понял, в чем дело. Действительно, на той неделе мы с Клочиком залезли на крышу. Клочик уверял, что оттуда можно запросто увидеть Кронштадт. Погода была пасмурная, и Кронштадта мы не видели. А на обратном пути, на чердаке напоролись на дворничиху. Вот она-то, выходит, и накапала про нас маме. В другое время я бы все спокойно объяснил, и дело с концом. Но сейчас я стоял и собирался молчать, даже если бы с меня собирались снять скальп.

— А я знаю, для чего вы туда ходите, — продолжала мама. — Вы там курите. Ну-ка, выверни карманы!

Это было уже слишком. Я даже вздрогнул, будто меня ремнем хлестнули.

— Прекрати! — сказал папа и встал.

— А ты не вмешивайся! — крикнула мама. — Я не хочу, чтобы мой сын вырос таким же никчемным человеком, как отец.

И в эту секунду раздался телефонный звонок. Мы все трое стояли и не двигались с места. Потом папа сказал:

— Алексей, послушай.

Я вышел в коридор и снял трубку.

— Леха, ну как ты, репетируешь? — услышал я голос Клочика.

— Еще как! — ответил я. — Репетиция в полном разгаре.

Если бы мой трубадур знал, как я был ему благодарен сейчас за этот звонок! Нет, совсем не потому, что он, сам того не подозревая, стащил меня с эшафота. Просто я был страшно рад именно в этот момент услышать его голос. У меня даже внутри потеплело.

— Ты смотри, Леха, не ленись, — продолжал Клочик. — Начинай давай репетицию. Только как же ты играть будешь? У тебя ведь этой нет, ну… на которую ноты ставят. Во, вспомнил: пюпитры!

— Да успокойся ты, пюпитр! — засмеялся я. — Иди лучше уроки делай. Контрольная завтра.

— Ну, уроки — святое дело. Только мне надо еще в фотомагазин сходить, бумагу купить, проявить пленку. Интересно, как Ленка получилась?

Я пошел в свою комнату, достал тетрадки и учебники, вынул из мешка трубу и положил перед собой. Альт дремал, свернувшись, словно кот. Но я-то уже знал, что он может проснуться и сыграть «до». А если захочет, то сыграет даже «Амурские волны». И как, должно быть, хорошо станет в моей маленькой комнате, которая непременно начнет покачиваться, как лодка на волнах.

Я сидел и смотрел на свой альт, и мне совершенно не хотелось делать уроки. Я вспомнил Ботанический сад, белые цветы, высокого старика… И тут я услышал из родительской комнаты голос папы:

— Мне предлагают поехать в Туркмению в археологическую экспедицию. Художником. Сначала я отказался, а теперь решил ехать.

— Можешь ехать куда угодно, — сказала мама. — Только не забудь каждый месяц высылать деньги, чтобы за тобой не гонялась милиция.

Родители замолчали, и в квартире стало тихо. И так мне вдруг захотелось взять трубу и заиграть «Амурские волны»! Но я не умел. Не умел я играть «Амурские волны». Я даже «Жили у бабуси…» и то не умел играть. Тогда я взял в руки альт, вставил мундштук и громко, изо всех сил сыграл нижнее «до».

Глава 9. Соленая контрольная

— Ну как ты репетировал вчера? Ты смотри, Леха, не ленись, — говорил мне Клочик, когда мы утром поднимались в класс. — Для музыканта самое главное — репетиции. А я вчера пленку проявлял целый вечер. Ну, ту, что у меня на кухне снимали. Кадры получились — закачаешься! Уже по негативам видно. Вот Графиня-то обрадуется. И Ленка тоже.

— Это все хорошо, — сказал я. — Но вот ответь мне, мой друг, ты хорошо подготовился к контрольной?

— К какой еще контрольной?

— По математике.

— Ух ты, а я и забыл! Совсем из головы вылетело. Леха, мы погибли.

Клочик судорожно полез в портфель и вытащил оттуда учебник математики.

— Бессмысленно, — сказал я. — Неужели ты серьезно собираешься за десять минут выучить то, что тебе вдалбливали в голову в течение трех месяцев? Не дури. Надо пошевелить мозгами и придумать что-то другое.

— Эх, жаль эпидемия гриппозная кончилась. Во время было! Только скажешь врачу, что, мол, голова побаливает — тебя сразу домой. Вез всяких там подозрений и градусников.

Мы замолчали. Но я чувствовал, что в голове у Клочика шевелится какая-то мысль. И не ошибся. Клочик почесал макушку и задумчиво сказал:

— Знаю я вообще-то один способ. Ну, чтоб вроде как заболеть, с температурой.

— Да ты не тяни, — сказал я. — Знаешь — так говори. Время уходит.

— А ты не побоишься? Способ, понимаешь, такой, что, может, и потерпеть придется.

— Да я что угодно вытерплю — только бы не контрольная!

— Тогда слушай. Надо натереть подмышки солью. Тогда там, под мышкой, все, понимаешь, гореть начинает. Ну, прямо кочегарка! А остальное — дело техники. Идешь к врачу, ставишь градусничек, вынимаешь — тридцать восемь и восемь. И все дела.

— А не врешь?

— Вот еще! — обиделся Клочик. — Думаешь, мне охота на контрольную?

— Так бежим! — сказал я.

— Куда?

— В столовку, за солью.

Через три минуты все солонки в нашей столовой были пустые. Потом мы рванули в уборную.

— Натираем левые подмышки, — сказал Клочик. — Градусник всегда под левую ставят.

— Нет уж, — сказал я. — Давай обе, на всякий случай.

Мы расстегнули рубашки и принялись натираться.

— Эх, соль хороша! «Экстра», наверное, — приговаривал Клочик. — Ну, гореть будет! Как в доменной печи. Градусник расплавится, помяни мое слово!

— Очень много-то не надо, — сказал я. — А то еще в больницу на «скорой» увезут.

— Ничего, ничего! Лучше пересолить, чем недосолить. Слыхал такую поговорку?

Натеревшись, мы побежали в медкабинет.

— Здрасьте, Ирина Викторовна, — вежливо сказал Клочик, когда мы вошли. — Что-то мы с Лехой того, заболели. Ломает, прямо сил нет.

— Так сразу вдвоем и заболели? — недоверчиво спросила врачиха.

— Ага, — сказал Клочик, — сразу вдвоем. У меня вчера, понимаете, день рождения был, ну вот мы и отметили. Мороженого грамм по триста срубали, пепси-колы из холодильничка. Пепси-колу, ее обязательно охлажденной пьют. Там даже на бутылке написано: пейте охлажденной.