Пуговица, или серебряные часы с ключиком - Вельм Альфред. Страница 24

— Ты правда мне сошьешь?

— Материал нужен. Без материала ничего не получится.

— Материал достанем. Наверняка достанем.

Портной принялся подсчитывать на бумажке.

— Так — гимнастерка, так — брюки галифе… — бормотал он. — Нет, не выйдет ничего — много очень материала надо.

Мальчишка продолжал заверять его, что материал будет непременно.

И то верно: он, Генрих, причислен к комендатуре, говорит портняжка, значит, и обмундирование должно быть соответственное. Тем временем они покинули бургомистерскую и подошли к барскому дому.

Обмундирование солдат, разумеется, уже тоже порядком обносилось, и в мгновение ока они все загорелись желанием обновить его. Неужели через четыре-пять дней у них будут новенькие, с иголочки, гимнастерки?

— Какой может быть разговор! — тут же заявил портняжка и давай снимать мерки и тут же их записывать.

Борис расставлял стаканы на столе. Генрих говорил Николаю:

— Он мастер, понимаешь? Настоящий мастер.

Леонид вышел запрячь Гнедка, прихватив с собой записку с мерками. Портняжка еще долго не уходил. Подняв стакан, он воскликнул:

— За генералиссимуса!

— Можешь мне поверить, Мишка, — лучший мастер во всем Берлине.

А портняжка принялся перечислять, каким генералам он только не шил в Берлине. И маршалу Соколовскому, и парадный мундир для французского генерала…

— Это французу, что ли?

— Какой там! Он, можно сказать, в ногах у меня валялся, но я чихать на него хотел! — сказал мастер и плюнул на пол. Капиталистам он, мол, шить не намерен.

— Слышишь, слышишь, Мишка?

Но у Мишки, должно быть, были свои соображения относительно этого мастера. Генрих чувствовал, что Мишка не доверяет ему.

Поздно ночью из округа вернулся Леонид. На плече он внес в комендантскую штуку брючного материалам под мышкой — ткань для гимнастерок.

Все окружили его, щупали добротный товар и единодушно решили: первую форму мастер сошьет для Генриха.

Мишка всю ночь напролет точил, стучал, без конца примерял и пробовал — ключик не подходил! Они уже который раз примеряли его. Генрих все клялся:

— Точно помню — три выступа у него были.

На следующий день он проспал до обеда. Вместе они поели мясного супа, потом пошли по деревне: надо было мобилизовать у крестьян четырех лошадей. Работы в имении приостановились. По дороге Генрих все думал о голубой лошади — уж очень она ему приглянулась! Но он знал, что хозяин дорожит ею и всегда прячет ее, когда они заходят. Почему-то Генриху вдруг стало жалко Бернико — не будет он больше заходить к нему, не будет спрашивать, выполнил он поставки или нет, не станет отнимать у него голубую лошадь…

Они шли по боковой дорожке под тенью каштанов, но, когда приблизились к воротам Бернико, мальчишке очень уж захотелось еще разок зайти.

— Ну, Бернико!

Хозяин как раз выходил из конюшни, когда они остановились в воротах. «Буду поласковей с ним», — подумал Генрих. Но ему страшно хотелось взглянуть на голубую лошадь. Чего там — постоят немного, выкурят цигарку… И вдруг он услышал собственный голос:

— Ну, Бернико, мы голубую лошадь забрать, ду ферштеэн?

Он и не думал этого говорить, но слова выскользнули как-то сами собой. Теперь Генрих даже испугался немного и все же опять сказал:

— Да, да, Бернико, мы голубую лошадку забирать.

Он стоял и смотрел, как хозяин шаг за шагом выполняет все, что он ему приказывает. Сначала достал уздечку, зашел между двумя конями, взнуздал голубую кобылу — это была еще молодая лошадь, она игриво схватила губами руку хозяина, а он тем временем отвязывал цепь от яслей.

— Упряжь не забудь, Бернико, — сказал Генрих и добавил про себя: «Это ведь еще не последнее твое слово. Стоит тебе только сказать — и все останется по-прежнему…»

Хозяин подошел к стойке, на которой висела упряжь, снял шлею — грудная часть ее была подбита войлоком, — поднес к голубой кобыле и накинул на нее.

«Стоит ему попросить, — думал Генрих, — и лошадь останется». Ему даже страшно стало от того, как хозяин точно исполнял все его требования. «Хоть бы попросил!» — подумал он.

— Повода у тебя нет разве, Бернико?

Крестьянин вышел и вернулся с поводом в руках.

Генрих заметил, что и Мишку поведение крестьянина удивило, заметил он и то, что Мишка был недоволен тем, что они забрали такую молодую лошадь. Но крестьянин, не сказав ни слова, вывел лошадь во двор.

— Сколько ей лет, Бернико?

Хозяин не ответил. Лошадь снова принялась было играть, но Бернико шлепнул ее по губам.

«Попросил бы, слово бы сказал!» — думал Генрих.

— Сколько лет ей, Бернико?

Хозяин протянул им поводок и вернулся в конюшню.

— Эх ты, Пуговица! — сказал Мишка, хлопая голубую лошадь по шее.

Вместе они вывели ее на улицу.

Генрих побежал в бургомистерскую: не терпелось поглядеть, как там форма. Не готова ли уже? Дверь оказалась запертой. Странно. Он перешел на другую сторону улицы.

— Матушка Грипш, ты не знаешь, куда бургомистр ушел?

Старушка сидела на табуретке и доила козу.

— Отвяжись ты со своим бургомистром!

— Ты что это, матушка Грипш?

Генрих стоял и смотрел, как она доила.

— Народ про него всякое говорит.

— Это потому, что он пролетарий.

— А зачем он у Матуллы лошадь отнял?

— Это все неправильно, матушка Грипш. Бывает и так, что лошадь надо забрать, понимаешь? Хоть тебе и самому жалко. Вот послушай: не посадим мы вдоволь картошки — нечего нам осенью убирать будет. И свеклы у нас не будет, если мы сейчас… Постой, ты сказала — он у Матуллы лошадь забрал?

Старушка, не унимаясь, бранила портняжку. Взял лошадь, телегу и машинку швейную…

— И машинку погрузил?

— Вчера вечером еще уехал.

— Ты точно знаешь, что машинку погрузил?

— Нехорошее о нем люди говорят, — сказала старушка. Она поднялась, отодвинула ведро. — И раньше нехорошее говорили, еще до того, как вы его бургомистром поставили…

— А по какой дороге он поехал?

— И со сдачей яиц он что-то намудрил, — продолжала старушка. — Все подчистую забирал у людей.

— На мост через Хавель он поехал? Говори!

— Да нет, вон позади церкви дорога — по ней и поехал.

Мальчишка сломя голову бросился к барскому дому и вскоре привел солдат.

Они выбили окно, открыли бургомистерскую. Письменный стол стоял на месте, стулья, пустые ящики из-под яиц… Все ужасно злились на Мишку, а он ходил по комнате и хохотал до слез. Леонид выбежал на улицу, вскочил на Гнедка и умчался. Автомат так и прыгал у него на спине. Николай тоже подбежал к своей лошади, а Генрих крикнул ему вслед, чтобы он ехал по дороге левей от церкви.

— Хитер твой портняжка! — сказал Мишка.

— Понимаешь, не надо было отдавать ему всю материю сразу, — сказал Генрих.

— Эх ты, Пуговица! — воскликнул солдат, усаживаясь на большой стол и громко смеясь.

Портняжку они так и не нашли. Леонид вернулся только через два дня, но тоже с пустыми руками. Сивого Матуллы нигде обнаружить не удалось, и они отдали Матулле одного из старых меринов из барских конюшен.

Еще несколько дней после этого события все только и думали что о «мастере». Но говорить о нем никто не говорил. Случалось, что Мишка, сидя над своими колесиками и вытачивая ключик, внезапно разражался громким хохотом.

— Мишка, пиши мне документ.

— Я никс комендант.

— Ты заместитель, а Николай уехал.

— Я никс комендант.

— Мишка, пожалуйста, выпиши мне документ! — клянчил Генрих.

Он решил отправиться искать дедушку Комарека. Верхом он объедет все ближайшие деревни. Надо было только немедленно получить Орлика, и… в путь.

— Мишка, если у меня не будет документа, Орлика отнимут у первого же поста.

Долго он так уговаривал Мишку. В конце концов солдат все же поднялся в комендантскую. Написав аккуратно несколько слов по-русски, он с чрезвычайно серьезным видом отыскал печать и трижды приложил ее к бумажке. Потом взял сумку от противогаза, сунул в нее буханку хлеба, несколько еще зеленых яблок и луковицу. Найдя флягу и налив в нее чайной заварки, он вручил все это Генриху, строго наказав ему непременно вернуться до наступления темноты.