Подводные мастера - Золотовский Константин Дмитриевич. Страница 3
Отошел наш баркас от опасного места. И тут старшина Киндинов соединил электрические шнуры от моих зарядов со взрывательной машинкой.
— Товсь!
Все так и замерли на своих местах.
Киндинов крутнул ручку «адской машины». Под водой глухо рявкнуло.
А через полминуты над морем взлетел водяной столб и разбился в стеклянные орешки. Долго ходили круги по воде.
Потом баркас опять привели на старое место — над взорванным кораблем. Я снова спустился на дно, но уже без зарядов.
Над кораблем медленно расплывалась ржавая муть от взрыва.
Дойка лежала на боку. Заряды отстригли ее от креплений будто ножницами. Я осмотрел ее и сказал наверх:
— Донка оторвана, спускайте строп!
Спустили. Конец стропа улегся у самых моих ног. Затянул я им донку и кричу в телефон:
— Застроплена, поднимайте!
Сверху ответили:
— Есть, — и начали поднимать донку.
Ржавая муть еще не разошлась, мешает смотреть в стекла, а рваное железо путается под ногами. Шагнул я в сторону, чтобы меня донкой при подъеме не задело, и куда-то левой ногой провалился. Дергаю ногу, а нога не вылезает. Я нагнулся, разгреб железный мусор и увидел: попала моя нога в узенькую дорожку междудонного отсека. Только я это сообразил и начал ногу вытаскивать, как меня дернули и потащили кверху.
«Зачем тянут? Ведь я же не давал сигнала?»
Взглянул я наверх, а донка уже высоко надо мной поднялась, и сразу всё понял: зацепился мой сигнал за донку. «Как же это я про него забыл!»
А донка всё поднимается, всё тянет меня за сигнал. Тянусь я, как резиновый, а проклятая нога засела в дыре. Поднялся бы я на сигнале вслед за донкой, да своя же нога не дает.
Что тут делать!
Начал сигнал на мне затягиваться всё туже и туже. Удавкой меня стиснул. Кричу в телефон:
— Стоп поднимать донку! Стоп! Трави обратно!
Не отвечают сверху, — тянут. Не расслышали, что ли? Прохрипел я из последних сил:
— Стоп поднимать!
Прижимаю ухо к телефону. Молчат наверху.
А я уже и ноги своей не чувствую, — скрутила меня удавка и душит.
Одно у меня в голове: сейчас либо пополам перережут, либо ногу оторвут.
«Лучше бы уж ногу», — думаю. И вдруг над ухом явственно:
— Ты что спрашивал?
— Трави донку обратно! — кричу я в телефон и сам своего голоса не слышу.
Сразу ослабел на мне сигнал, перевел я дух. Гляжу: донку обратно спускают всё ниже и ниже. Протянул я руку, сорвал с нее сигнал и распустил петлю на поясе. Вот когда вздохнул я свободно. Отдышался и вытащил ногу из железной дыры. А нога будто не своя, даже мурашки по ней не бегают.
Говорю в телефон: «Выхожу, поднимайте!» Когда сняли с меня шлем на баркасе, я первым делом спросил у ребят:
— Почему не отвечали, когда кричал?
— Телефон у нас что-то разладился, — говорит Киндинов. — Минуты три чинили.
Три минуты! А мне показалось, что три часа меня веревкой резали…
— Как же это так? — спрашиваю. — Что вы за телефоном своим не смотрите? Меня из-за него чуть на две половины не перерезало.
А Киндинов отвечает:
— А ты чего за сигналом своим не смотришь? Знаешь, у нас, старых водолазов, поговорка есть: «На телефон надейся, а сигнал не забывай!»
«Садко»
Ни в Черном море, ни в Азовском, ни в Каспии не встречал я цветных медуз. Все были прозрачные, студенистые и молочные. Яркая, цветная медуза водится на Севере.
Когда мы плыли Белым морем на подъем затонувшего ледокола «Садко», увидел я с борта, как поднимается из синей глубины яркий комок. Так и переливается огненно-красным светом.
— Гляди, какие тут медузы занятные, — сказал мне товарищ.
Одна, другая, третья… Я смотрел на них и оторваться не мог. А потом привык. За Полярным кругом, где мы работали, таких медуз великое множество.
Да что медузы!
В первый раз, когда я спустился с баркаса на ледокол, показалось мне, что подо мной не дно морское, а настоящий сад.
Прозрачная вода в глубине моря увеличивает всё, что кругом видишь, — листья у растений огромные и качаются будто перед самым твоим иллюминатором.
Ухватился я рукой за никелированный поручень капитанского мостика, стравил золотником воздух и опустился на палубу.
Со времен первой мировой войны лежит здесь «Садко».
Пятнадцать лет никто не тревожил старый ледокол, пока мы, советские водолазы, не получили распоряжение начать судоподъем.
Каждый день спускаемся для подготовки водолазных работ. Сегодня моя очередь. Шагаю я по палубе ледокола. Легко шагать, так и понесся бы вперед, если бы не шланг и сигнал. Того и гляди зацепятся они за что-нибудь, а ты потом возвращайся и распутывай.
Перелетаю через огромное зияющее отверстие трюма одним прыжком, — воздуха вдоволь дает моторный компрессор с баркаса, умей только распоряжаться им для дыхания, для ходьбы, для работы.
По всей палубе, на капитанском мостике, на медных, позеленевших поручнях, на раструбах вентиляторов — везде рассыпаны морские звезды, крупные, мелкие, красные, желтые, коричневые. С дверей капитанской каюты снял я прилипшую к косяку большую розовую звезду. Она медленно повела своими лучами и спустилась на морскую лилию. Плохие пловцы звезды. Потому и налипли везде, где только можно уцепиться.
У трюма росли лапчатые лилии в мой рост, пышная морская капуста, пучковые водоросли, водоросли вроде гороха.
Позже я узнал, что этот морской горох зовут «тура», им кормят с подболткой муки свиней в рыбачьих поселках Белого моря.
Сорвал я подводный виноград, но это не настоящий виноград, а иодное растение. Так сказал мне наш водолазный врач.
Часто мелькали мимо меня маленькие рыбки с большими, похожими на крылья, плавниками.
У бортов распустились губки, как огромные маки. Но только дотронулся я до одной, чтобы сорвать, — она сжалась в комок.
Я шел по заросшему зеленым мхом трапу. Давно по этим ступеням не ступали матросские сапоги.
Из чащи водорослей прямо на меня глянула острая мордочка длинной рыбки. Я, как ручную, вытащил ее за хвост, а она выскользнула и юркнула в другие водоросли. Водорослевая рыбка.
Так шел я среди диковинных губок, звезд, лилии будто по тропическому лесу, а было это на дне холодного полярного моря. Вижу — дверь каюты на правом борту.
Взялся я за ручку двери, потянул… медная круглая ручка так у меня в кулаке и осталась. Набухла деревянная дверь, не удалось мне попасть в каюту.
В другой каюте дверь была приоткрыта. Я нагнулся и протиснулся внутрь. Там было темно, едва пропускали подводный свет заросшие иллюминаторы. Я содрал со стекол мох, одно окошко открылось совсем, и в каюте стало чуть-чуть светлее.
У стенок я увидел большие ящики. Для чего они?
Никак я не мог припомнить, что за каюта должна быть на правом борту?
Открыл один из ящиков и залез рукой в его темное нутро. На ладони у меня загорелась целая пригоршня огоньков. Рассыпались огоньки из ящика по всей каюте. Я снова пошарил и снова вытащил с десяток огней. Так набрал горстей пять. Больше огоньков в ящике не было, будто почернел ящик.
Вечером на берегу спросил я у водолазов, что это за огоньки такие.
Наш водолазный инструктор рассказал мне, что есть в море такие мелкие подводные животные, вроде черноморских ночесветок. Светятся они в темноте потому, что в них много фосфора.
Выбрался я из каюты и пошел дальше. И вдруг попал в целую заросль лилий. Смотрю — одна коричневая лилия будто движется. Я нагнулся, схватил ее рукой, а это морской кот запрятался в лилиях. Он широкий такой, и хвост у него длинный, верткий, с колючкой посередине вроде ножика.
Резанул он меня по пальцу своей колючкой. Я посмотрел на руку через стекло, а из пальца, будто тёмно-красный дым, кровь курится.
Рядом стояло заржавленное ведро. Я рассердился и стал запихивать в него морского кота. Он два раза вырывался и мутил воду, а всё-таки я его туда загнал. Сверху бросил губку, звезду и до самых краев набил ведро лилиями.