Не спрашивайте меня ни о чем - Пуриньш Андрис. Страница 24

Уголок тучи завернулся, и солнце залило класс ярким светом. На Фемиду это впечатления не произвело. Она держала роковые весы, на одной чаше которых восседала наша троица, а на другую народ то бросал гири, то снимал их оттуда. И качались мы между землей и небом.

Неожиданно поднялся Эдгар. Он все время молчал. Поднялся и заговорил, бледный как полотно, дрожащим голосом.

— Я не понимаю… я не понимаю, что тут происходит. — Он облизал сухие губы. — Что мы тут делаем… Ведь они же наши товарищи… Мы много лет вместе учимся. И вдруг вот так… Словно они лютые враги, с которыми настало время рассчитаться… Кто сам ничем не лучше… а теперь корчат из себя беленьких ангелочков… Взять хотя бы тебя, Антон. — Он повернулся к Антону, вылупившему на него глаза. Я было думал, Эдгар решил просто посотрясать воздух, чтобы нам помочь, но теперь понял, что он говорит совершенно серьезно.

— Помнишь, в январе на Виенибас-гатве. Чем ты был лучше их? Просто тогда никто нас не видел… И я тоже такой же. А теперь мы вдруг каким-то образом стали все чистенькие, без пятнышка, а вот они черней грязи… Но я все же думаю, не так уж важно, что их прихватили, а важно, что они так поступили… Я понимаю, что они вели себя некрасиво… И знаю поговорку: не пойман не вор… Но я думаю, что непойманный вор все равно вор… И теперь все на них навалились, как… Я не знаю, правильно ли это… Как все равно… И ведь они же наши одноклассники… Нельзя так делать… Хоть и не для всех они друзья… И все равно так делать нельзя… Должно же быть… Нельзя как…

Эдгар вконец запутался. Он сел на место. Я много бы дал, чтобы узнать, с чем он все время хотел сравнить наш класс. Но он и потом мне не сказал.

И все-таки я знал, почему он заговорил о Виенибас-гатве. Я в тот раз тоже был с ними. Что там произошло и как оно все было, вспоминать не хочется — не очень-то приятно, да и сейчас ни к чему. Но я хорошо помню Эдгара. Так же был бледен, как сегодня, такой же странный взгляд, кажется, еще чуть, и слезы брызнут из глаз; он упрашивал: «Иво, давай уйдем». А остальные заржали и сказали: «Если сам не хочешь, другим не мешай», — но Эдгар не слушал их. В тот раз мне показалось, что он малость того, я тоже посмеялся немножко, но он не отставал от меня, Иво, ну пожалуйста, не надо, пошли отсюда. Так вот и уволок меня, хотя в тот момент я на него был довольно-таки зол и подчинился лишь потому, что он был моим другом.

Теперь я его понял. Достаточно мне было один раз, тогда с Фредом, побывать у него дома, чтобы представить, насколько веселая была у него жизнь. И почему он не хотел, чтобы его друг принял скотский облик, а ведь, хоть и стыд сказать, могло бы кончиться и так…

В конце концов нам с Яко влепили по строгачу с занесением в личное дело. Что же касается Фреда, то решили вопрос о его дальнейшем пребывании в рядах комсомола обсудить на общешкольном комсомольском собрании.

На этом все кончилось.

Мы двинулись к выходу.

Фред хлопнул Эдгара по плечу.

— Старикан, не стоит все это принимать близко к сердцу!

Надо же! Он еще был в состоянии кого-то успокаивать!

Вышли из школы. Небо было синее-синее.

— А теперь что? — сказал я. — Надо опять ехать в Юрмалу загорать.

— Прибалтийский климат, — сказал Яко, и больше на эту тему мы не говорили.

Я выдал всем по сигарете и вдруг спохватился, что забыл в парте портфель. Мне страшно не хотелось возвращаться в класс… Но не было гарантии, что завтра портфель будет лежать там, где он сейчас.

— Мы будем у Фреда, — сказал Эдгар. — Надолго не застревай и с нимине разговаривай.

— Разговор может быть только такой, — коротко усмехнулся Фред и сжал пальцы в мясистый кулак.

Я быстро взбежал по лестнице, никого по пути не встретив. Но в середине коридора стояли Антон, Райтис, Илвар и разговаривали. Я набрал скорость и врубился в промежуток между Райтисом и Антоном. Приятно ощутил, как крепко ударили оба мои плеча, и Райтис с Антоном отлетели в стороны. Что-то крикнули мне вдогонку, но не стану же я возвращаться и переспрашивать. Пускай не стоят посреди коридора, где должны ходить люди!

С разбегу толкнул настежь дверь класса и застыл на пороге.

Класс был пуст. Если не считать Тейхмане, по-прежнему сидевшей на той же парте, где она сидела во время собрания.

— Вы извините меня! Я забыл в парте портфель.

Взял и уже направлялся к выходу, когда она вдруг произнесла усталым голосом:

— Иво, почему вы такие?

Я остановился. Должен сказать: я боялся, что она заговорит со мной.

— Какие? — тихо переспросил я.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Я сидела на этом собрании, слушала, слушала, и вдруг вы мне показались такими чужими, словно я вас видела впервые. У вас в жизни что-нибудь не ладится? А возможно, в чем-то вы испытываете недостаток?

— Я не знаю… Недостатка мы, наверно, не испытываем… Разве что чего-нибудь в голове…

Я подумал, ей это понравится. Ведь в самом деле — если взглянуть на вещи ее глазами, я иной раз веду себя как малость чокнутый. Но она посмотрела на меня и ничего не сказала, и я понял, что она восприняла мое предположение как издевку. Но я правда не думал иронизировать и сказал:

— Я говорю это вполне серьезно… Иногда я и сам удивляюсь, какие откалываю номера…

— Когда глядела на вас на собрании, я вспоминала своих товарищей… тех, кто прошел войну… Чем же отличались от вас? Тем, что нам очень трудно жилось? Тем, что за свои идеалы мы были готовы умереть, как бы громко это ни звучало теперь, когда никто не посягает на твою жизнь?.. В сорок втором году в госпиталь принесли паренька-украинца. Ему было столько же лет, сколько тебе сейчас. Одна пуля попала ему в живот, другая — в легкое. Стиснув зубы, он корчился от боли и плакал. Плакал он потому, что очень хотел жить… Помочь ему было уже нельзя, и он это знал. И я, которая поплевывала на такую чепуху, как бог, извини за вульгарность, в тот момент молила бога, чтобы парнишка поскорей скончался, не потому, что он мучился, а потому, что видела, как хочет он жить, и знает, что умирает, и мне казалось, я сойду с ума…

— И он… умер? — глупо спросил я. Лучше бы я откусил себе язык.

— Да, он умер, — сказала Тейхмане.

Мы молчали. Так она со мной никогда еще не говорила.

— Вы с Екабом неплохие ребята. Об Осисе этого не скажу. Но и вы оба по жизни идете, как на воскресной прогулке. Не желаю на урок — и не иду. Лучше схожу в кино или послоняюсь по улице. Ни малейшего чувства долга! Куда ветер подует, туда вы и гнетесь. Сегодня на комсомольском собрании поставили вопрос об исключении Осиса из комсомола. Задело это его за живое? Гораздо меньше, чем меня. Занятия он время от времени посещает, поскольку это нечто неизбежное, к чему его понуждают родители и общество… И было бы еще полбеды, если бы так вел себя он один. Но его поведение влияет и на вас тоже. Глубоко убеждена: если бы его в классе не было, коллектив сложился бы более здоровый и дружный.

Тейхмане достала из сумочки портсигар, привычным движением размяла папиросу и закурила, стряхивая пепел в спичечный коробок. Я видел, что она совершенно выбита из колеи, раз уж закурила в моем присутствии. Мы знали, что она курит, но никогда этого не видели.

Однако к Фреду она была несправедлива… Фреди был неплохой малый. Возможно, он был плохой школьник, но он не был плохой человек. Мне в тысячу раз приятней дружить с ним, чем с такими лицемерами, как Райтис и его компания. Фред никогда не фальшивит и не прикидывается. Если ему что-либо не нравилось делать, то он этого и не делал. Каким он был, таким он оставался везде и во всем. Вам он мог нравиться или не нравиться, но он был такой, какой был, и все.

Но самым нелепым было то, что Тейхмане в пример ставила Райтиса, поскольку он, видите ли, учился почти на одни пятерки, четверка для него редкость, и, кроме того, он всегда вежлив, присутствует на всех уроках и активно участвует в общественной работе в качестве заместителя редактора школьной стенгазеты. Но Тейхмане не знала, что в канун праздника Победы, в тот единственный день в году, когда она приходила в школу с орденом и медалями на груди, Райтис отпустил гнусность по ее адресу, а мы, Петерис, Илвар, Эдгар, Яко и я, слышали это, но промолчали. И не кто иной, как Фред, отвел Райтиса в сторонку и тихо сказал, но я все-таки расслышал: