Восемьдесят восемь дорог - Печерский Николай Павлович. Страница 26

Курманалиев ждал нас в школе-интернате. Наши рюкзаки лежали посреди длинной узкой комнаты. Возле стены стояли железные койки с полосатыми, свернутыми матрацами. Фанерные тумбочки были раскрыты настежь. Из них выглядывали старые потрепанные тетрадки и книжки с замусоленными уголками.

— Садитесь, ребята, — сказал Курманалиев. — Сейчас вам все подробно расскажу. — Он пригладил длинные, свисающие на уши волосы и добавил: — Так что, товарищи, все в порядке. Вчера я лично разговаривал с нашим Садыком. Я спрашивал: «Может, ты, Садык, ошибся, это был кто-нибудь другой?» А он говорит: «Нет, это тот самый, которого ребята разыскивают. Он с товарищами новый сорт хлопка выращивает. «Серебряный дождь» называется».

Кое-что стало известно и про Лунева. На совещании Садык видел рядом с Давлятовым какого-то русского парня. Фамилии он не спрашивал, но это, наверняка, был Лунев. Давлятов сидел все время возле него, а в перерывах ходил с ним в обнимку. Вчера Курманалиев целый день звонил в Кулябский земотдел, но толку не добился. Надо ехать туда самим. Завтра из колхоза в Куляб идет машина. Нас возьмут. Денег платить не надо. Об этом можно не беспокоиться. Сейчас мы пообедаем, а потом пойдем все вместе в колхоз. В колхозе живет очень интересный человек. Но про него потом… В ошхоне, наверно, все перекипело и пережарилось.

— Пошли в ошхону, — сказал Курманалиев, — а то у меня у самого в животе бурчит.

— У нас есть «НЗ», — сказал я. — Мы можем тут…

Курманалиев махнул рукой.

— Ладно уж тебе. Пошли!

Курманалиев привел нас в ошхону. Там был накрыт стол на двенадцать персон. За окошком в кухне чиркал одним ножом о другой шеф в белом колпаке.

— Садись! — скомандовал Курманалиев. — Быстро!

Застучали табуретки, зазвенели ложки и вилки. Не ожидая дальнейших распоряжений, все принялись за еду.

Курманалиев сидел рядом с нами, ел из глубокой миски-кисы длинную, свисающую с ложки лапшу и весело подмигивал ребятам.

— Нажимай, бачаго, идти далеко. Давай-давай, не стесняйся!

Мне идея Курманалиева была непонятна. Зачем куда-то идти и зря терять время? Машину до Куляба можно найти в райцентре. Деньги у меня остались. Как-нибудь доедем… По-моему, Курманалиев просто-напросто увлекался, как и все мотоциклисты. Я тронул парня в майке за руку и тихо, чтобы не слышали соседи, сказал:

— Слушай, джура, может, не надо в колхоз?..

Курманалиев положил ложку в кису и повернулся ко мне. На темном, с крутыми скулами лице его было удивление и обида.

— Как это — не надо?

— У нас, джура, времени…

— Туда успеем, сюда успеем. Там, знаешь, джура, какого человека увидишь?

Курманалиев наклонился ко мне и, сдерживая дыхание, зашептал:

— Это, джура, первая советская власть в горах. Он Ленину письмо писал. Понял?

Я смотрел на Курманалиева. Он не шутил. Видимо, это в самом деле было так.

Мы снова навьючили на себя рюкзаки и тронулись в путь. Курманалиев сказал, что мы пойдем короткой дорогой. Лично он этой дороги не знает. Знает какой-то Гулям — внук дехканина, который писал письмо Ленину.

Курманалиев вел нас по узеньким улочкам. В них стоял сухой печной зной, было пусто и тихо. Изредка навстречу грохотала арба. Мы прижимались спиной к дувалу и ждали, пока она проедет мимо. Но вот наш поводырь остановился возле низенькой деревянной калитки. Подождал, пока все подтянутся, и дернул за медное кованое кольцо. В глубине двора тявкнул и заскулил щенок. Курманалиев взглянул в щель. Потом мы. Во дворе никого не было. На цепи скулил, жаждал общества белый щенок. Курманалиев развел руками.

— Странно, — сказал он. — Обещал быть тут и нет…

Вскоре из соседнего двора пришла какая-то девочка с книжкой в руках.

— Здравствуйте, — сказала девочка. — Это лает Шамол [14]. Его привязали для злости.

— Очень приятно, — ответил Курманалиев. — Там больше никого нет?

— Больше никого. Только квочка. У нее цыплята. Квочка сердитая. Она клюнула меня в палец. Посмотрите.

Мы все по очереди осмотрели палец, который клюнула злая птица-квочка.

— Не волнуйся, — сказал Курманалиев. — Заживет. Гулям где?

— Гулям ушел. Я знаю, кто вы такие. Хотите, провожу в колхоз? Там живет дед Гуляма. Я там была.

— Не заблудишься?

— Нет, не заблужусь. Я только Гуляма боюсь. Он оторвет мне уши. Он сейчас придет.

Узнав, что еще не все потеряно, мы воспрянули духом. Повеселел и Курманалиев. Он спросил девочку, почему Гулям пугает ее «ушами» и почему у него такое феодально-байское отношение к женщинам? Девочка точного ответа не дала. Видимо, она слабо разбиралась в сущности сословных пережитков. Она укоризненно посмотрела на Курманалиева и сказала:

— Вы, рафик, так не говорите. Брат ушел за товарищами. Вместе идти веселее. Правда?

Мы не стали возражать девочке. Она была права. Мы сели на длинное сухое бревно, которое лежало возле дувала, и стали ждать.

Скоро пришел Гулям и с ним мальчишки. Они сразу перезнакомились с нашими, расхватали тюки и рюкзаки. Они тоже хотели пройтись по дорогам с полной выкладкой. Мы не возражали. Почему не доставить людям удовольствие.

Гулям поправил лямку моего рюкзака, встряхнул, чтобы лучше легло на спине, и сказал:

— Сначала пойдем так, а потом так. Айдате. Я тут все знаю.

Дорога в кишлак, по которой повел нас Гулям, оказалась далекой и трудной. Сначала мы шли по унылым, растрескавшимся на куски солончакам, потом долго огибали какую-то гору, потом вошли в чахлую, просвеченную насквозь солнцем фисташковую рощу.

Захромал Алибекниязходжа-заде. Первым заметил это Игнат. Он относился к Подсолнуху строго и нежно, как относятся в хороших семьях старшие дети к малышам. Алибекниязходжа-заде покрикивал на сибиряка, обещал дать ему по затылку. Игнат строго и спокойно смотрел на него и шевелил бровями.

Игнат усадил Подсолнуха под дерево, которое росло возле тропы, и сказал:

— Снимай ботинок. Живо!

Алибекниязходжа-заде начал распутывать узел. Черный, связанный во многих местах шнурок затягивался еще больше. Тогда Подсолнух взял пятку двумя руками и, покраснев весь от натуги, понес ее к зубам. Еще чуть-чуть, еще капельку — и все было бы в порядке. Но тут нога вырвалась из рук Подсолнуха и шлепнулась о землю. Подсолнух застонал.

Игнат сел на корточки, приподнял ногу Подсолнуха и стал искать концы шнурка.

— Ботинка снять и то не можешь! Не вертись, тебе говорят!

Алибекниязходжа-заде не сдавался.

— А тебе чего надо? — задирался он. — Ты лучше всех, да? Ка-а-к дам по затылку!

Игнат не обращал на Подсолнуха внимания. Он повертел его рыжий растоптанный ботинок, заглянул внутрь, будто в ствол ружья, и стал нащупывать гвоздь. Лицо его было суровое и чуточку торжественное, как у дантиста, который ищет больной зуб.

Мы стояли возле Игната и наблюдали за процедурой. Пока он разыскивал и забивал камнем гвоздь, Муслима смазала ногу Подсолнуха зеленкой и забинтовала крест-накрест, как учили в поликлинике перед походом. Лечение Подсолнуха на этом не закончилось. Муслима уложила его в тень и заявила, что он должен подержать ногу кверху для оттока крови.

— Пускай отдохнет, — сказала она. — Дальше идти нельзя. Я запрещаю.

Я скользнул взглядом по лицу Муслимы и понял, что она тоже не прочь отдохнуть. Лицо у нее вытянулось, а возле рта прорезались тонкие грустные морщинки. Повесили носы и остальные. Встали мы сегодня все очень рано. Надо сделать передышку.

— Привал! — крикнул я.

Ребята выбрали тень погуще и улеглись головами к стволам. Пошептали немного и смолкли. Из кустов выбежала длинноногая сизоворонка. Удивленно посмотрела черным глазом, повертела шейкой и юркнула в траву. Солнце припекало из-за ветвей. В стороне чиликали, просили пить серые маленькие кузнечики. Я отогнул рукой зеленый жилистый лист, который разросся между мелких камней, и увидел маленькую серебряную каплю росы. Это лист спрятал для божьей коровки. Она сидела рядом на тонкой былинке и шевелила коротенькими черными усиками.