Егоркин разъезд - Супрун Иван Федосеевич. Страница 40
— Я вспомнил. Тот паровоз был товарный, а этот пассажирский, около этого не улежишь, к нему надо подбираться под откосом. Пошли.
Друзья, наверно, так и поступили бы, если бы не увидели дежурного по станции Бабурина и главного кондуктора. И тот и другой бесстрашно шли к паровозу: первый — со стороны станции, а второй от хвоста состава. Бабурин шагал торопливо, почти бежал, а главный кондуктор двигался так медленно и важно, что блестящий черный свисток на белой цепочке не болтался, а лежал на одном месте — посередине живота.
Егорка и Гришка пошли за кондуктором, готовые в любую секунду шлепнуться на землю.
Изо всех вагонов выглядывали пассажиры.
— Что случилось? — спрашивали они.
— Неизвестно, — отвечал, не поворачивая головы, кондуктор.
— Когда тронемся?
— Неизвестно.
— Можно ли тут чего-нибудь купить?
— Неизвестно.
В середине состава, на подножке одного вагона стоял с чайником в руке невысокий парень в замасленной кепке. Он улыбался. Когда главный кондуктор поравнялся с ним, пассажир спросил:
— А кипяток тут есть?
— Неизвестно, — буркнул главный.
— А какая это станция?
— Неизвестно.
— Господин кондуктор, — не отставал веселый парень. — А зовут вас как?
— Неизвестно.
Пассажиры захохотали.
Кондуктор остановился и хотел что-то сказать, но веселый пассажир опередил его:
— Идите, идите, мы все уже узнали у вас.
Кондуктор крякнул и зашагал дальше. Парень двинулся следом.
Около паровоза в клубах пара стояли Бабурин и машинист с помощником.
Главный кондуктор подошел к паровозу:
— Что будем делать?
— Вызывайте паровоз с Протасовки, — угрюмо сказал машинист.
Главный тяжело вздохнул и направился к станции, за ним последовал Бабурин, а машинист, наказав что-то помощнику, забрался в будку и стал глядеть в окошечко.
Веселый пассажир подмигнул окружающим и крикнул:
— Механик!
— Что там еще? — отозвался машинист.
— Не скажете ли вы, где тут билеты в баню продают, — да и веники тоже?
— Аль грязный очень? — спросил машинист.
— Да не так чтобы, а все же попариться не мешало бы.
— Парься! — из паровоза со свистом вырвалась струя пара. Все отскочили и стали расходиться.
Егорка с Гришкой пошли обратно. Теперь из вагонов высыпало еще больше пассажиров. Особенно людно было в середине состава. Около вагона прямо на земле сидел с гармошкой в руках усатый солдат. «Чего-то он там делает», — подумал про солдата Егорка и, подвинувшись ближе, понял, почему солдат сидел на земле — у него не было ног.
Фуражка на солдате была потрепанная и грязная, на гимнастерке виднелись белые пятна — следы от пота, на груди блестел белый крестик.
— Давайте вашу гармошку, я вам помогу, — сказал веселый пассажир. Солдат отдал гармошку. Толпа расступилась. Безногий взял в руки лежащие рядом с ним деревянные колодочки с ручками и, опираясь на них, пополз через рельсы на лужайку. Полз он быстро, проворно. Подвинется к самому рельсу, упрется руками в землю, приподнимется — и на той стороне.
Выбрав на лужайке удобное место, безногий остановился, снял фуражку:
— Кладите кто сколько может копеек, а я вам за это буду играть.
Веселый пассажир поставил на землю гармонь и, насупившись, проговорил:
— А может, играть-то не нужно?
Он вытащил несколько монет и положил их в фуражку:
— Дал бы больше, да у меня самого нет.
— Спасибо и на том, — ответил безногий, — а насчет того, чтобы не играть, ты зря сказал. Как же не играть и не петь, если жизнь кругом улучшилась?
— Скажешь тоже — «улучшилась», — заметил кто-то из толпы. — У самого этакое горе…
— Э-э! — протянул безногий и взял в руки гармонь. — Мое горе особенное, веселое. Раньше-то я гармошку брал только по праздникам, а сейчас каждый день наяриваю на ней да еще песни пою. Вот слушайте. — Он провел пальцами по клавишам и, крикнув «пляшите, якорь вас», заиграл камаринскую.
Плясовая никого не развеселила. Люди один за одним наклонялись над фуражкой, бросали в нее монеты, отходили в сторону и с грустью смотрели на гармониста.
Окончив лихую камаринскую, безногий поднял голову:
— Значит, плясать не желаете? Ну, тогда плачьте, сейчас я вам спою одну фронтовую песню.
Фронтовая песня! Значит, не все песни убиты на войне! Егорка протиснулся вперед, опустился на траву и впился глазами в гармониста.
Безногий поправил ремень на плече, вытер ладонью пот с лица и, медленно растягивая гармонь, тихим, приглушенным голосом пропел:
Гармонист замолчал и, наигрывая грустную мелодию, склонил набок голову и о чем-то задумался.
Егоркина голова тоже склонилась набок, он подумал: «Что это за отряд такой — санитарный?»
Помолчав столько, сколько было нужно, гармонист продолжал рассказ:
«Санитарный отряд — это отряд с ранеными», — догадался Егорка. А пробирался он, как стало ясно из следующих куплетов, вот куда:
На душе у Егорки сделалось тревожно, — доберется ли отряд до пункта, не нападут ли на него немцы? Но нет, все вышло так, как говорила милосердная сестра: отряд благополучно дошел до лазарета, раненых вытащили из повозки, уложили на койки, перевязали им раны и накормили. Потом сестра стала помогать одному раненому писать письмо жене:
После этого куплета гармонист опять замолчал и наклонил голову. Замолчала на этот раз и гармошка. «Значит, песня вся, — подумал Егорка. — Полежит солдат немножко в лазарете, заживут его раны, и поедет он домой».
Но что такое! Гармошка снова издала ту же унылую мелодию, гармонист запел:
«Вот это здорово! Солдат говорил, что ранен не опасно, и вдруг — умирать? Как это так?»
Егорка вскочил на ноги и, никого не замечая, крикнул: