Жюль Верн - Борисов Леонид Ильич. Страница 18

Дядюшка Батист забрался на свое сиденье, щелкнул бичом и уехал. Барнаво отправился на свое место у подъезда большого здания высших наук. В два часа он увидел Жюля, остановил его и сказал:

— Придешь домой — ложись спать. В двенадцать, иначе говоря в полночь, переоденься, жди меня. Как твои дела?

— Всё хорошо, Барнаво, спасибо. Скучно мне…

— Потерпи, будет весело. Фрак и всё прочее добыл?

— Добыл, но…

— Не люблю этих «но».

— А я не люблю тех тайн, которые мне не хотят открыть! Кто тебя знает, что ты там придумал! Я опасаюсь неприятностей.

— Кто их боится, с теми они и случаются, мой мальчик. И ничего я не придумал, просто я действую. Для твоей пользы. Ты хочешь познакомиться с Дюма, Скрибом и Шекспиром, — отвечай, хочешь?

— Очень хочу! Только Шекспир давно умер.

— Будешь бояться да раздумывать, умрут и Дюма и Скриб!

— Мне хотелось бы познакомиться с Гюго. Я благоговею перед этим человеком.

— Всё в свое время, мой мальчик! Начнем с тех, кого ты только любишь. О Гюго я кое-что слыхал. Сегодня у нас Дюма. Повторяю: в полночь жди меня. Как следует выспись.

Ровно в полночь Жюль надел фрак, черные брюки в полоску, вдел в петлицу бутоньерку из живых цветов, купленную днем в магазине «Дары Ниццы», примерил перчатки — подарок матери — и подошел к зеркалу.

Он увидел французского франта средней руки, какие обычно сидят в десятом ряду партера Большой оперы и толпятся в приемных министерств, ожидая того чиновника, который должен говорить с секретарем по поводу заявления о приеме на службу, поданном три месяца назад.

— Ты похож на отца, — восхищенно сказал Барнаво, — на своего родного отца, когда ему было столько же, сколько сейчас тебе, а он в ту пору был красив, как его собственный отец, похожий на твоего прадеда. Садись, мой мальчик!

— Куда ты меня повезешь?

— В Сен-Жермен, к Дюма.

— Мой бог! Да кто же меня познакомит с ним? И так поздно! Мы прибудем не раньше часа!

— В час тридцать. Лошадкам нынче досталось. Днем они отвезли в больницу жену нашего сторожа и покатали его ребятишек. С Дюма тебя познакомит Арпентиньи, он уже там, я отвез его. Он сидел с каким то человеком в очках: они всё время болтали, и я узнал кое-что полезное для тебя. Дело в том, что сегодня папаша Дюма празднует выход нового романа и десятое издание «Трех мушкетеров». Прибыли депутации из Англии. Ты приветствуешь Дюма от Нанта.

— Ночью? — рассмеялся Жюль.

— В доме Дюма не спят круглые сутки; а отдыхают в колясках и в гостях у своих родственников. Там, кстати, и высыпаются.

— Но каким же образом этот Арпентиньи познакомит меня с Дюма, если он мою особу и в глаза не видел?

— Вот это меня не касается. Я добываю лестницу, забираться повыше ты должен сам, без посторонней помощи. Ну-с, всё готово, оделся? Идем, мои лошадки соскучились. Садись глубже, в середине есть продавленное место. Накрой ноги мехом, — становится холодно. Прими независимый вид. Не вздумай разговаривать со мною по дороге, не то я увлекусь и привезу тебя не туда, куда надо. Разрешите ехать, шевалье де Верн!

— Вперед, мой храбрый д'Артаньян!

— Ого, мы уже вообразили себя Людовиком! Между нами, мой мальчик, — Дюма, по-твоему, гений или просто сочинитель?

— Он чудо, Барнаво!

— И я так думаю. Он отнимает сон и заставляет забывать о том, что ты еще не обедал. Не каждый может. Попробуй-ка!

— Попробую; мое всё впереди, Барнаво!

— Аминь, сир!

Барнаво щелкнул бичом, лошади пошли шагом. Барнаво щелкнул еще раз. Лошади побежали. Через полтора часа коляска остановилась у подъезда загородного дворца Дюма. Здание было ярко освещено. Много карет и открытых экипажей стояло под аркой и во дворе, просторном, как городская площадь.

— Прибыли, — сказал Барнаво. — Возьми эту визитную карточку и вручи ее лакею. Иди смело. Вообрази, что ты пришел навестить своих родителей.

— Воображу, Барнаво. Спасибо! Мне страшно нравится эта чертовщина!

— Очень рад. Желаю удачи. Но помни, что в шесть утра ты должен покинуть этот дом. Я буду ждать тебя вон у того фонаря, видишь? Я отлично высплюсь за это время.

И вдруг совсем другим голосом, печально и тихо, проговорил:

— Мой милый мальчик! Если бы ты знал, до чего мне нехорошо и грустно!.. Еще год, полтора, два, и ты перестанешь быть мальчиком, превратишься в барина, известного человека, а я снова стану одиноким, бедным, никому не нужным… Не забудь меня, Жюль, мой мальчик!

— Барнаво! — с жаром прервал Жюль. — Что ты говоришь!

— То, что говорят все старики, мой мальчик. Никогда не забывай о том, что на свете много бедных, задавленных нуждой и страданиями людей! Поднявшись наверх, всегда помни о тех, кто внизу. Может оказаться, что как раз там и… Ну, ладно! Иди! Держи себя с достоинством!

Жюль порывисто обнял Барнаво и трижды поцеловал его.

— Спасибо, мой мальчик! — страстно, отечески произнес старик и прижал Жюля к своей груди. — У тебя доброе сердце. Ты будешь счастлив.

Жюль поднялся по мраморным ступенькам широкой лестницы, вошел в квадратный полутемный подъезд; швейцар распахнул перед ним двери. Барнаво сел в коляску, закурил трубочку. Слезы умиления и печали затуманили его взор. Некие героические мечтания Барнаво сбывались. Всё идет хорошо. Жаль только, что нет в живых месье Турнэ, издателя и редактора «Нантского вестника»…

— Он получил бы отличный, первосортный материал на целую полосу, — пробормотал Барнаво, устраиваясь удобнее в коляске. Было очень холодно.

Глава третья

Причуды месье Дюма

Мраморные лестницы в цветах и пальмах. Большой любитель и поклонник Востока, Дюма превратил вестибюль и площадки лестницы своего дворца в подобие сказки из «Тысячи и одной ночи». Разбогатевший романист и драматург голову потерял, подсчитывая все свои доходы, — их хватило бы на безбедное существование всех его потомков до скончания веков.

Потомки обступили Дюма и заявили: «Дай!» Дюма нанял секретаря — специалиста по потомкам. Работать этому человеку приходилось с утра до позднего вечера; значительно легче было литературному секретарю: за него работал сам Дюма. Привольно жилось лакеям — и тем, что служили в доме на улице Мира, и тем, которые жирели на хозяйских хлебах в загородном дворце. Друзья и благожелатели романиста предупреждали его:

— Богатство — вещь ненадежная, тем более писательское. Сегодня вы можете купить всё, что угодно, завтра вы отправитесь обедать к своему соседу по мансарде. Не надо чудить, дорогой Дюма, — не бросайтесь деньгами, поберегите их!

— Какая глупость! — возражал Дюма. — Через два месяца я заканчиваю новый роман, деньги поплывут ко мне! Кроме того, я задумал еще один роман, мне пока что не хватает…

— Времени?

— О нет!

— Документов?

— Пожалуй. Именно. Вы угадали. Я не знаю, как назвать новый роман. Когда я придумаю название, я уже отлично обойдусь без документов. Название поможет сочинить их, а там — поди проверяй! И кому, скажите по совести, нужны документы? Человеку, лишенному таланта и воображения!

Романы следовали один за другим. В Париже они выходили десятками изданий. Лондон, Лиссабон, Мадрид, Амстердам, Нью-Йорк, Лейпциг, Берлин, Петербург и Вена не успевали переводить творения Дюма. Он и сам точно не знал, сколько у него денег. Месье Арпентиньи советовал нанять специального секретаря, умеющего подсчитывать прибыли, падающие с неба. Дюма отвечал:

— Не будем подсчитывать. Я суеверен. Будем работать и тратить то, что есть.

Он работал утром, днем и вечером. Денежный шторм иногда сменялся устойчивой, теплой погодой мелких гонораров по перерасчетам и позабытым платежам. В такие дни ему служил опытный специалист по финансовым затруднениям, умевший получать и те двадцать франков, о которых Дюма забывал в периоды денежного прилива.

Сегодня он праздновал выход нового романа и энное количество переизданий «Трех мушкетеров» во всех странах мира. Специалист по реализации причуд Дюма, Поль Круазе, ранее работавший дрессировщиком попугаев в Марселе, напридумал кучу остроумных номеров, способствующих увеселению гостей. В штате прислуги имелись опытные распознаватели и психологи, на их обязанности лежало размещение посетителей соответственно их желаниям — тайным и явным. Дюма любил посетителей, являвшихся к нему с намерениями тайными. Круазе, наоборот, боялся таких людей и потому учредил особую отборочную комиссию, в натренированные руки которой и попал Жюль, едва лишь достиг площадки второго этажа.