Меня зовут Нур Ахмат - Король Владимир. Страница 2

У Нур Ахмата был закон — первым не бить. Он выставил кулаки, с ненавистью смотрел на толстяка снизу вверх и ждал.

— Так и быть, — пищал Нури, — скажу вам страшную тайну!.. Только поклянитесь — никому!..

Он говорил о тайне, а сам кричал так, что, наверное, было слышно на соседнем базаре.

— …Муку привезли не настоящую. Я в чайхане слышал! Мука из перемолотых свиных костей! Это же грех! Аллах покарает всех, кто дотронется до такой муки.

Как ни старался Нур Ахмат сдержать дрожь где-то у сердца — не мог. Приближаясь к Нури, он пригнул голову:

— Хлеб… Да за этот хлеб…

А Нури не унимался:

— Они взяли, кости перемололи — нате, ешьте, правоверные!

Нур Ахмат поймал Нури за штанину и так дёрнул на себя, что вместе с толстяком рухнула вниз вся груда кирпича.

Сцепившись, они катались между весенних луж. Нури зубами рвал плечи ветхого халата Нур Ахмата, пухлыми пальцами тянулся к глазам и шипел:

— Голодранец… Всех вас — по горлу…

А Нур Ахмат костлявыми кулаками бил в бритую голову, откормленную рожу… Мальчишки, растаскивая их, вывалялись в грязи. Но он бил, пока Нури не разжал руки и не завизжал как резаный: «Убивают! Спасите!»

Покачиваясь, шёл Нур Ахмат домой. Обида и злость мучила сильнее, чем разбитые губы и раскалывавший голову жар.

СЛЕД ОТЦА

Слухи об отравленном хлебе ползли узкими улочками, подобно скорпионам. Они проникали в дома водоноши и дуканщика, чеканщика и сапожника, жалили сидящх в чайхане старцев. Слухи обрастали подробностями, вселяя в сердца забитых, неграмотных людей страх.

Две женщины, чьи лица были скрыты паранджой, пугливо озираясь, шептались:

— Съешь кусок этого хлеба, и гнев аллаха превратит в прах твоих детей.

— А твой дом, говорят, с той поры люди будут обходить, словно в нём поселилась чума.

Увидев Нур Ахмата, женщины мелкими шагами торопливо разошлись.

Утром мальчик надел свой разорванный халат, затянул его потуже и вышел во двор.

Только сейчас, застыв от неожиданности, он разглядел следы отцовских сапог на до-рожке, когда-то раскисшей от дождя. Отец уезжал за хлебом… Солнце высушило глину, следы затвердели, горный ветер выдул из них соринки. Нур Ахмат поставил ногу в отцовский большой след…

Он шёл на пустырь, где колыхалась толпа, где был хлеб, спасённый его отцом, — настоящим партийцем, революционером.

Стоя на подножке машины, Джуманияз кричал, сложив руки рупором:

— Вы такие же бедняки, как и я! Почему же вы не верите мне, а верите слухам богатеев, врагов нашей революции? Как старший брат младшему, протянули нам руку помощи советский рабочий и дехканин.

Джуманияз спрыгнул с машины, с силой дёрнул борт кузова.

— Смотрите! Хлеб… Мы только сейчас поднимаемся с колен. Мы в начале пути к счастливой жизни. А нас с вами хотят запугать.

Задохнувшись, Джуманияз рванул воротник форменной рубашки и устало прислонился к машине.

Десять шагов было между ним и напуганной врагами тёмной толпой, Десять шагов, Джуманиязу они казались стеной, которую веками воздвигали феодалы между людьми и хлебом, между его народом и светом.

В кузове грузовика в ящиках лежали румяные, испечённые в тандорах [6] лепёшки. Нур Ахмат пробрался сквозь толпу, встал напротив Джуманияза, Он понял, что происходит. Люди, запуганные контрреволюционерами, боялись брать хлеб. Мальчик тогда ещё не знал, что это была провокация, организованная американскими советниками и душманами.

Окружённый малолетними детьми рядом с Нур Ахматом стоял водоноша Али. Сквозь дыры ветхого рубища выступала костлявая грудь. Босой хазареец [7] жадно вдыхал хлебный дух, робко оглядывался. Девочку с большими чёрными глазами держал за руку отец, жестянщик. Она плакала и тянулась к хлебу.

— Саид! Да, ты, Саид! — уже не кричал, а хрипел Джуманияз, обращаясь к жестянщику. — У тебя пятеро детей! Сколько дней они недоедают? Враги революции говорят, что в этом виновата новая власть. Потом они скажут: на, Саид, ружьё и стреляй в новую власть, она убила твоего сына. Вот твой хлеб, бери!

Жестянщик крутил головой, выл, как от боли, и с безотчётной силой сжимал руку вырывающейся дочери.

К тому, что произошло потом, Нур Ахмат был готов, Его словно кто-то подтолкнул в спину, и он верил, что это был отец. Нур Ахмат пошёл вперёд.

До машины — десять шагов.

Нур Ахмат шёл, а ему казалось: он рядом с отцом в горящей кабине.

Ещё шаг… Встав рядом с Джуманиязом, Нур Ахмат резко повернулся к толпе. Прямо, не мигая, уставились ему в лицо два бесцветных змеиных глаза под синим тюрбаном. Незнакомец с ненавистью раздувал ноздри, его руки были спрятаны в складках широкой одежды. Рядом с ним, как обмылок, крутился Нури. Нур Ахмат почувствовал недоброе и заторопился.

— Люди! — крикнул он. — Вам говорили, что хлеб отравлен? Смотрите!

Нур Ахмат поднял над головой большую плоскую лепёшку и под одобрительный ропот толпы с силой разломил её.

Вкуса он не чувствовал. Набив рот хлебом, мальчик лишь всхлипывал. Сотни глаз смотрели на него, люди были благодарны ему: сейчас они верили ему, верили отцу, верили Джуманиязу. Слёзы, сдерживаемые эти два дня, вдруг прорвались, качнули толпу. Незримая стена рушилась, плавилась, горела… Нур Ахмат и сам не знал, что сейчас, плача и глотая хлеб, он совершил свой подвиг.

Джуманияз сгрёб в охапку лепёшки.

— Держи, Саид! Это хлеб твоих братьев. А это тебе, Аббас! Смелей, Фаиз! Не мне спасибо — власти нашей!

Джуманияз, раскрасневшийся от волнения, стараясь всё объяснить, выкрикивал:

— Первыми хлеб получают самые бедные, многодетные семьи! Вот список. Сегодня будем делить муку, дрова, масло…

Толпа несла Джуманияза к машине, над кузовом которой развевался флажок молодой Афганской республики.