Полосатая зебра в клеточку - Етоев Александр Васильевич. Страница 11

«Веселые ребята, – думала она про себя, – только уж больно ушлые. Особенно этот, которому я на пиджак плюнула».

Тут она представила себя в новом имидже – с модными полосками на красивой шкуре, и как ей будет завидовать соседская коза Нюрка, и каким ошалелым взглядом будет провожать ее козел Лыковых, этот задавака и бабник, и как она повернется резко и покажет ему длинный язык: раз красивая, мол, так и слюни с бороды капают, а если скромная, так и проходи себе мимо?

– А с рогами что будем делать? – услышала она голос художника. – Отпилим?

Вопрос мгновенно вернул ее с облаков на землю. Коза насупилась и вскинула голову. В глазах Баханы читалось, как на военном плакате: кто с пилой к нам придет, от пилы и погибнет. По счастью, ответ на вопрос художника был отрицательный.

– Нет, – сказал Наливайко маэстро Клейкель, – рога оставим. Скажем: рога и вымя – это для маскировки. Чтобы не привлекать внимание конкурентов.

Еще с полчаса художник елозил кистью по шкуре терпеливой козы.

– Я – художник, – рассуждал он при этом. – У меня свое в идение мира. Я могу видеть в круге квадрат, а в квадрате круг. Крудрат и квадруг – так я их по-своему называю. Это очень мне пригодилось, когда я проходил службу в российской армии. Там ведь главный принцип какой: круглое таскать, квадратное катать. Мне, с моим видением мира, делать это было проще других.

Наконец работа была закончена. Бахану обработали феном, чтобы краской не попортить салон антикварного автомобиля маэстро Клейкеля, и побрызгали одеколоном «Тройной», чтоб не сильно воняла краской.

И вот уже за левым бортом машины потянулась невидимая полоса берега, на которой примерно в километре от Богатырки на неуютном каменном пьедестале стоял скромный трехэтажный особнячок профессора, спрятавшийся за высоким забором.

Глава 12. Сделка века

Если голову профессора Омохундроедова просветить рентгеновским аппаратом, то на экране можно было бы разглядеть следующую простую мысль: «Моя зеброчка! Где же ты, моя дорогая зеброчка? Он же слово дал, что доставит мне ее нынче вечером. А уж ночь. Почему же этот злодей так долго ее везет?»

Мысль, как потная осенняя муха, больно билась о стенки черепа, ища выхода из костяного мешка опечаленной профессорской головы. Омохундроедов мерил шагами комнату. От похожего на Мойдодыра компьютера с монитором в золотой раме до хрустального сорокаведерного аквариума, встроенного в бетонную стену, было ровно двадцать девять шагов. В аквариуме жили красная морская звезда и мелкая рыбка колюшка из верховьев реки Фонтанки. Когда профессор приближался к аквариуму, рыбка плющила свою зубастую морду о толстое аквариумное стекло и показывала плавником фигу. Но профессору было не до нее. Мысль о зебре лишила его покоя. Не хотелось даже любимой клюквы, до которой профессор был очень большой охотник.

Телефон на стенке вывел соло на милицейском свистке. Профессор тигром метнулся к трубке. Бледным ухом приложился к мембране.

– Алло! – услышал он долгожданный голос. – Товар в машине, движемся в вашу сторону. Да, – добавил после короткой заминки маэстро Клейкель, – по ходу дела пришлось столкнуться с разного рода трудностями, что, естественно, повлекло за собой незапланированные денежные затраты. Поэтому, уважаемый господин профессор, цена за зебру несколько возросла. Вы к этому готовы, профессор?

– Готов, готов! Только прибавьте скорость! – Профессор едва не плясал от счастья. – Зебра, моя дорогая зеброчка, неужели скоро ты станешь совсем моею?!

С легким сердцем профессор повесил трубку. Напевая, подошел к клюквеннице, изготовленной в виде ушата времен крепостного права, горстью зачерпнул клюквы и аккуратно положил в рот. Жуя, подумал: «А не расширить ли мне мои клюквенные плантации, не прикупить ли пару сотен акров болот в Магаданской области и не прибавить ли их к сотне уже имеющихся?» Шагнул к компьютеру, сделал зарубку в его электронной памяти, сохранил. Вспомнил про живой уголок, устроенный весной в бильярдной комнате и за лето превратившийся в мертвый, выдернул из вазы четверку траурных черных роз, отнес в бильярдную, положил на могилку кролика.

Время тянулось медленно, как груженная под завязку баржа с картины Репина «Бурлаки на Волге». Делать профессор – в предвкушении долгожданной встречи – все равно ничего не мог и, чтобы скоротать время, принялся мусолить вчерашний номер газеты «Деловой Крым».

Главный материал номера составляла большая статья под названием «Наши бычки в томате идут на нерест в Евросоюз». Пробежав глазами статью, Омохундроедов сдержанно улыбнулся. Особенно ему понравилось место про работниц Яблочко и Корябеду, которые выступили с почином в каждую десятую банку вкладывать по местному сувениру – маленькому морскому ежу. Написано было с юмором, чувствовался почерк профессионала.

Статью действительно писал профессионал, поэт из Питера Геннадий Григорьев, сменивший хмурые берега Невы на солнечные пляжи Тавриды. Заказал же материал для газеты не кто иной, как сам профессор Омохундроедов. Дело в том, что консервный бизнес приносил ему основной доход. Профессор держал под Стерлядевкой небольшой рыбоконсервный заводик, производивший бычки в томате. Отходы рыбоконсервного производства шли на нужды местных артелей. В нашатырном, паштетном, жаберном, пузырном и чешуйном цехах работали человек пятнадцать – в основном без определенного места жительства.

Кроме рыбоконсервного производства, Омохундроедов владел в Богатырке сетью рюмочных «Идеальная рюмка» и был совладельцем плавучего кафе «Секонд фуд», славящегося своими недорогими блюдами.

Конечно, ни в каких документах имя Омохундроедова не всплывало – дела и всю бухгалтерию он вел через подставных лиц. Жил профессор замкнуто, как отшельник, в Богатырке практически не бывал – еще бы, не хватит никаких на свете фломастеров, чтобы мир параллельных линий переделать в мир крестов и квадратов.

Выбирался он в исключительных случаях – когда в поселке выступала с концертом какая-нибудь заезжая знаменитость – Кристина Орбакайте, к примеру, Максим Галкин или те же митьки. Выезжал он из дома-крепости обычно в своем джипе «ниссан-патрол» в темно-серую, унылую клеточку и с решетками на поляроидных стеклах.

Поэтому, увидев в газете имя Михаила Квадратного, короля отечественного шансона, собиравшегося дать в Богатырке грандиозный гала-концерт, профессор довольно крякнул. Творчество этого человека было ему близко по духу. Профессор прошел к компьютеру и оставил в его памяти запись: «13-е. 17–00. Концерт Миши Квадратного. Обязательно заказать билет».

«Но где же этот маэстро Клейкель? Почему он так долго едет? – Профессор посмотрел на часы. – Уже начало третьего ночи, а зебры все нет и нет!»

Он вышел на широкий балкон, прислушался к голосам кузнечиков, которых почему-то на юге не по-русски называют цикадами; принюхался к ночным запахам, но подозрительного ничего не унюхал. С неба покатилась звезда. В море перешептывались дельфины. На ночной дискотеке в Стерлядевке хэви-метал сменил дрим-дэнс.

Взгляд профессора внезапно стал блеклым. Некое дурное предчувствие юркой мышью проникло в сердце и принялось, как в головке сыра, делать в нем туннели и гроты. Уверенность мгновенно ушла. Черное, как чулан, сомнение коконом оплело профессора, и если бы не знакомый голос, долетевший до его бедного уха, возможно, что наша повесть обеднела б на одного героя.

– Я Лёва безработный,

Питаюсь, как животный… -

голос был слаще ангельского, нежнее пения райских птиц. Никакой Николай Басков не годился ему даже в подметки. Божественный аккомпанемент двигателя антикварного автомобиля «москвич» вторил ему терция в терцию, как оркестр Большого театра.

Профессор Омохундроедов ожил. С балкона проплясал в комнату, выскочил, волнуясь, на лестницу и, чтобы не терять времени, съехал по перилам в прихожую. Когда он бежал к воротам, снаружи уже сигналили.