Роман и повести - Баруздин Сергей Алексеевич. Страница 18

— Не слышно…

— Что — не слышно? — переспросил я.

— Петеэровцы там наши. Слышал такое: противотанковые ружья. Но их мало. Батарея сорокапяток должна подойти. Еще с обеда обещали.

Из слов соседа я понял, что как раз возле пруда проходит дорога — единственная, по которой немцы могут предпринять прорыв дальше к Москве. Дорога не ахти какая, но других поблизости нет. Без сорокапяток будет туго.

— А деревня?

— Через деревню и идет она, дорога. Потом, видишь — влево, к пруду.

Деревня замерла. Не верилось, что в ней могли быть немцы: ни единого звука, ни выстрела.

В вечернем небе сквозь молоко облаков пробилась луна. Заблестел снег в ее блеклом свете, и мокрая трава перед нашим окопом, и две чахлые елочки, торчавшие на краю деревни у полуобвалившегося плетня. Елочки были кособокие, с драными вершинками; издали они напоминали танцующих деревянных человечков из далекой детской сказки.

Справа за деревней полыхали пожары. Небо вздрагивало, передергивалось желто-красными вспышками.

Со стороны кладбища в окопе появился взводный, не из нашего батальона, а из красноармейской роты, занимавшей рубеж вместе с нами, хрипло спросил моего соседа: «Как? Небось кишка кишке весть подает?» — и обрадовал, что «кухня уже «коптит».

— А сорокапятки пришли? — спросил сосед.

— Порядок! На месте!

— Тогда жить можно.

Изредка где-то ухало. Судя по всему, не близко.

— Утихомирились, — миролюбиво сказал мой сосед. — И мы отдохнем.

Мы продолжали смотреть на край деревенской улицы. Слева в избе с развороченной соломенной крышей протяжно и нудно заскрипела дверь. Еще скрип, еще, и — я видел — дверь тяжело распахнулась, и на пороге появилось крошечное существо в шапке-ушанке, в одной рубашонке, босое.

— Смотри, мальчонка, — удивился мой сосед. — Вот номер. Голышом, да в шапке!

Тем временем мальчонка деловито посмотрел по сторонам, повернулся задом к ступенькам и начал спускаться с крыльца. Встав на землю, он опять развернулся и быстро засеменил к калитке.

— Сейчас ему мамка задаст. Ведь простудится, клоп! Надо ж! — Мой сосед даже причмокнул от досады.

Но ни мамки, ни кого другого из дома не появилось. Мальчонка благополучно миновал калитку, вышел на дорогу и тут вовсю заревел. Теперь он стоял в свете луны, и мы не могли ошибиться: года три ему было, не больше.

— Что же делать? Ведь убьют! Убьют! — заволновался мой сосед.

В других окопах тоже заметили мальчугана. Тоже охали и вздыхали: «Беги ты, чудачок!.. Обратно давай, обратно! В избу!.. Простынешь!»

Грянул ружейный выстрел. За ним автоматная очередь, Мальчонка, словно его подстегнули, рванул в нашу сторону. Он бежал по дороге и еще громче кричал.

— Смотри! Смотри! — зашептал, толкая меня в плечо, сосед.

Со стороны кладбища кто-то выскочил из окопа и, пригибаясь к земле, бросился вниз. Я заметил телогрейку и черную шапку на его голове. Значит, это был кто-то из наших. Он катился вниз по глинистому скату, сапоги его хлюпали и чавкали, за спиной от кладбища раздавались крики: «Стой!»

Но он бежал в сторону дороги. Бежал под углом. Так, видимо, было легче.

И вдруг он грохнулся. Грохнулся вместе со страшным ударом впереди, когда до дороги оставалось не больше одного рывка.

— Убили! Неужто убили? — Теперь уже я толкал своего соседа.

А на дороге, где только что бежал мальчуган, дымилась небольшая воронка. И больше — никого.

У меня начался приступ кашля. Почему кашель? Я не мог остановить его, он душил меня до рвоты.

— Да подожди ты! — зло вырвалось у соседа. — Он жив, гляди, ползет…

Боец, бросившийся вниз спасать мальчонку, и в самом деле полз. Потом он встал и быстрыми перебежками понесся обратно, наверх, к окопам. Я заметил в его руках пистолет, увидел голову его без шапки, — неужели это отец? Мелькнула знакомая фигура. Ну конечно, отец!

— Это он, он! — закричал я соседу, но тут и мой голос, и что-то сказанное соседом заглушил нарастающий рев моторов.

— Танки! Гранаты к бою! — одновременно раздалась по окопам команда.

Я уже не видел отца, скрывшегося в стороне кладбища. Перед нами по деревенской улице ползли тупорылые громады.

Вспышка! Удар! Вой! И опять удар — уже позади! Головной танк стрелял по нашим позициям. А за ним ползли еще, и еще, и еще, и шум их моторов все нарастал. Снова выстрел, удар — слева. Снова — еще ближе слева. Значит, и мальчонка убит выстрелом ревущего головного танка, который движется сейчас прямо на нас, и если ему вздумается, он не свернет по дороге к пруду, а, задрав свою морду, пойдет на наши окопы.

— Ты что, ошалел? Гранаты!

Меня передернуло от крика соседа.

Танки, круто разворачиваясь, ползли теперь по дороге. Мимо нас! Мимо! Вот головной, с закопченным черным крестом на боку, прошел над тем местом, где всего лишь несколько минут была воронка, за ним второй, третий. Четвертого уже не было, а был бронетранспортер и вслед за ним грохочущий отряд мотоциклистов.

— Гранаты! Давай гранаты! Кому говорят! — кричал сосед, бросая гранаты прямо в сторону дороги.

Я схватил «лимонку», дернул кольцо и метнул ее туда, где шли танки.

— Что ты делаешь! В пехоту давай! В пехоту! У тебя же пехотные! — опять заорал сосед, когда я развернулся, чтобы бросить вторую «лимонку».

И верно! Как я не сообразил, что «лимонкой» не поразишь танка. Другое дело сосед — у него противотанковые.

Я бросил вторую и третью гранаты. И в ту же минуту справа от нас ударили орудия. Звонко, весело, лихо!

— Что я говорил! Наши сорокапятки! Работают батарейцы! — Мой сосед чуть не запрыгал от радости.

Мотоциклисты рассыпались по дороге. Их задерживали впереди идущие танки и бронетранспортер. Впрочем, уже не идущие. Головной танк сполз на обочину и, ревя, завывая, будто в истерике, крутился на одной гусенице. Два других еле заметно дергались, стараясь обойти первую машину.

На дороге творилось непонятное. Грохотали выстрелы. Надрывно, со скрипом и скрежетом гремел от ударов снарядов металл. Трещали мотоциклы и очереди автоматов. Столб дыма с огнем взметнулся над бронетранспортером. Немцы орали, отдавая команды, орали, когда рядом рвались гранаты.

— Ниже голову! Ниже! Видишь, по нас садят!

Я слышал эти слова соседа и нагибал голову, но в грохоте и суматохе боя толком не понимал, откуда и кто стреляет по нас.

Тут меня окликнули, как мне показалось, справа. Я обернулся, инстинктивно обернулся не вправо, а назад, и вновь услышал:

— Давай сюда! Только ползком, осторожнее!

— Кого? Меня? — переспросил я.

— Да, тебя, тебя! Давай! Осторожнее!

Я схватил винтовку, выскочил из нашего окопчика и обернулся назад к соседу:

— Зовут вроде…

— Ложись, балда! Вот человек! — что было силы закричал красноармеец, и я плюхнулся прямо в какую-то лужу. В ту же минуту рядом свистнули пули. Неужели это в меня?

Я пополз по мокрой земле и возле заднего окопа вспахал ее стволом винтовки. И верно балда! Что бы сразу сообразить! А то вытянулся как памятник!

Перевалившись через бруствер окопа, откуда меня звали, я скатился к ногам того самого старого плановика, с которым утром шел по Ленинградскому шоссе. Он помог мне подняться на корточки и сказал с мягким сожалением:

— Нельзя же так. Рисковать так нельзя. Давай вместе, только осторожно.

Мы поползли еще дальше назад и потом в сторону, к кладбищу.

Кладбище было на самом бугре, и там тоже находились наши. Сейчас я видел их ясно. Несколько бойцов стояли во весь рост на тропинке, прикрытой с двух сторон, словно специально от немцев, естественными холмами с могилами и кустарником.

— Кто звал меня? — спросил я на ходу, пока мы еще не добрались до кладбища.

Старый плановик промолчал. Видно, не расслышал…

Отец лежал на мокрой тропинке, без шапки, в расстегнутой телогрейке, откинув правую руку. Почему руку, когда кровь заливала его живот, — я ничего не понимал в эту минуту.

— Ты? Вот… — сказал он, глядя на меня неестественно большими глазами, и повторил: — Вот… И тебе крещение. А мальчишку жалко… Не удалось… Вот какая штука. Страшно… Только головка… В шапке… Без тела… и рот раскрыт. Прямое попадание… Ты что?.. Не волнуйся! Я буду жить. Буду! Только пить мне не давайте. Нельзя!.. — и застонал, сжимая губы.